Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

303. Тургенев князю Вяземскому.

15-го сентября. [Петербург].

Письмо твое с речами и отчетами получил и вчера же разослал все экземпляры по принадлежности, и у меня, кроме польского, не осталось ни одного, ибо свой подарил я князю Голицыну; следовательно, пришли другой немедленно, да и впредь присылай не один экземпляр на мое имя. Кроме В. С. Ланского и меня, здесь никто этого не имеет, и меня затормошили просьбами о прочтении. Да и присылай и остальное все, что говорено было и будет говориться. Речь Мостовского оскорбила бы мою национальную гордость, если бы нелюбовь слабых могла быть оскорбительна. Какое приличие ставить нас в одной фразе с лютеранами и магометанами и в присутствии восточного царя своего accorder des sеances pour l'exercice dеcent du culte oriental! Это неблагопристойно. Пришли и русский перевод речи. Я постараюсь отблагодарить казанским произведением, которое примечательнее всех речей ваших.

Вчера проводили у меня вечер Блудов, Чадаев и Жуковский и посвятили его чтению казанской книжки. Если бы не смех, то можно было бы лопнуть от ярости негодования, а ты горюешь от выбора Рембелинского! Если бы мы, по крайней мере, имели священное право сказать кому-нибудь о своем горе, даже только одному ему, хотя не вслух и наедине, и тогда принесло бы сказанное величайшую пользу; но зло, против воли его, творится и накопляется, и жалобы сердец благородных из побуждения самого чистого могут быть представлены в превратном и пагубном виде. Duclos говаривал в свое время: «C'est une petite bande d'impies, qui me rendra dеvot». В наше и у нас можно сказать: «C'est une petite bande de dеvot, qui me rendra impie», и я беспрестанно повторяю эпиграмму брата, которую он написал, кажется более еще для нас, нежели для Картузова:

О, сколь священная религия страдает!

Из неё делают дополнение в полиции и где же, и для кого!

После завтра едем мы с Жуковским в Царское Село к имениннице, а оттуда он уезжает в Дерпт и так далее. Послал ли я тебе эпилог Пушкина, на Кавказе написанный? Если нет, то прочтешь его в «Сыне Отечества» вместе с некоторыми переменами в его поэме. Каков Воейков? Я вчера сказал ему в глаза все, что думаю о его разборе и о его ответе Блудову. Охота связываться; но что, если бы Блудов не презрил его!

Вероятно, от вас будут отправления курьеров в Париж: это письмецо к князю Гагарину. Я получил его из Царьграда, днем после отправления моего письма в Париж.

Сейчас принесли мне Portalis: «De l'usage et de l'abus de l'esprit philosophique durant le XVIII si?cle», в двух частях; сын выдал отца. Но если ты в состоянии читать по-немецки, то купи новую трагедию Раупаха «Die Erdennacht»: много прекрасного. Жаль, право, что читать некогда, а мыслить еще менее; а ум и душа так и рвутся на хорошее и изящное. Но что делать с прочитанным и с придуманным?

Кому сплести веночек?
Кого им подарю?

Если бы двух – трех приятелей не было, так право укоренился бы в Англинском клобе и приобрел бы полное право на его гражданство. Разве вперед пригодится? Ибо, здесь «все для души», сказал мудрец, которому мы подражать не умеем.

Мне за новость сказали стихи, qui voici, написанные по случаю громового удара, раздавшагося при первом обвинении королевы, и затмения при представлении тому доказательств.

When Gifford commenced his attack on the Queen,
Loud rattled the thunder, red lightnings were seen,
When Copley summed up ail he'd prooved, had beck done,
Twas al'most a total eclipse of the sun.
In the whole of the case we may clearly remark,
Accusation in thunder and proof in the dark.

Отсюда сбирается к Троппау граф Нессельроде. Пора писать в Царьград к брату. Пожалуйста, посылай ему ваши новости и уведомляй его о дипломатических переменах, даже и самых мелких, канцелярских, о которых можешь узнать от Северина. Прости!

304. Князь Вяземский Тургеневу.

16-го сентября. [Варшава].

Вот вам и русская речь. Надеюсь, что раскусите вставочное от коренного. Отошли один экземпляр Дмитриеву и Пушкину Василию и Александру Булгакову, Первому скажи, что, хотя делать нечего, а, право, ничего делать нельзя, то-есть, писать некогда. От последнего не получил ни строки с отъезда своего из Петербурга. Сейчас получил твое сытное письмо от 8-го сентября. О книгах, требуемых Дмитриевым, постараюсь. Здесь их нет.

Едем смотреть приезжих зверей. Грузинский уехал, говорят, в Гомель. Воротились. Сегодня утром пал в Посольской палате большинством 117-ти голосов против трех проект Кодекса судопроизводства уголовного.

Le gouvernement a ses licences, mais…

Такой промах пересолен. Подите теперь! Конечно, здешнее образование – игрушка; но в манежах Конногвардейского полка еще легче управлять государством. Как общее мнение ни удручено всеми возможными попытками самовластия, как над головами ни висят пары нелепого и гнусного шпионства, но там, где есть малейшая щель для государственной истины, там она, как ни делай, хлынет рекою и все одолевает, и все с собою уносит. Прения были по тому проекту любопытные. Маршал булавом своим давал беспрестанные киксы, а после власть гневается, что проигрывает партии и что выносится мелом на черную доску народного суда.

Милый, не жди будущего года; нам всем должно выкупиться из алжерского рабства или промотаем все, что есть недвижимого на совести и на душе: несомнительными истинами купил я эту опытность. В слабых лучах просыпающейся зари угадываем пыл всесожигающего солнца. Мы, которые назначением Провидения и обстоятельствами вызовемся на ответ потомками, не должны так небрежно пренебрегать насущною жизнью нашею: каждое наше лыко в строку. Помяни мое слово!

В Португалии новое возникло движение: требуют кортесов. Я помню, когда «Сын Отечества» балагурил и возжигал этими кортесами.

Быть может, на днях разгадается задача отвержения моему проекту говорить России о том, что делает государь России. Надежды, однако же, нет никакой преодолеть паутины, раскладываемые перед нами. Я в ужаснейшем унынии. Все свежее, все цветное увядает и бледнеет на душе. Я родился на вчерашний или завтрашний день, но верно не на сегодняшний: я – календарь Брюсов, или прошловечный.

Надеюсь, что ты перевод не будешь выдавать за мой, а за высочайший, и не упоминай обо мне никому. Блудова поцелуй за письмо: мы с ним сошлись. Прощай! Карамзиным пошли один экземпляр. На душе у меня слишком много желчи накопилось, а их душа так и свежеет росою утреннею. Орлову пошли экземпляр.

Вчера, в коронацию, был бал у Заиончековой прекрасный. Он что-то не весел; кажется, едет 5-го октября. Любопытнейшие и важнейшие прения сейма впереди. Сергею Ивановичу будет письмо отослано. Алексей, сын министра, клялся, что отец писем не распечатывает. Разумеется, твое письмо с неапольским получено.

305. Тургенев князю Вяземскому.

17-го сентября. [Петербург].

Поздравляю от всей души милую княгиню с днем её. Еду в Царское Село пить за её здоровье с Карамзиным, Жуковским, Блудовым и бароном Шиллингом. Я получил вчера твое письмо от 7-го и посылаю к Дружинину опять только один экземпляр ответной речи. Для чего же нет русского перевода государевой? Я надеялся получить оный.

Вот тебе эпиграмма, недостойная её автора, Крылова:

Напрасно говорят, что критика легка.
Я критику прочел «Руслана и Людмилы»:
Хоть у меня довольно силы,
Однако ж для меня она ужасно как тяжка.

Не лучше ль: «тяжела»?

Я получил второй том de-la-Mennais: «Sur l'indiffеrence». И в этом есть предисловие, и, кажется, в нем – лучшие страницы книги. Нашим ультра-гасильникам опасно давать ее в руки. К его мыслям, которые они почтут своими, прибавят они кривые толки и опрутся на авторитет автора с талантом.

Сегодня получен здесь указ об увольнении брата из Министерства финансов. На место его – Вронченко. Не забудь другого брата, то-есть, пиши в Царьград. Я отправил твое письмо к Орлову. Прости, до середы.

Что ты ничего не пишешь о Португалии? Я послал сегодня кучу стихов доморощенного поэта Бориса Федорова к И. И. Дмитриеву, и, право, стихи недурны.

306. Тургенев князю Вяземскому.

20-го сентября. [Петербург].

Вчера получил твое 9-е сентября. Недостает у меня русского сердца, чтобы разделять польское негодование с тех пор, как получен указ о четырех с пятисот. Это погрузит Россию в новое уныние и тысячи в отчаяние. Где взять рекрут? Я не постигаю, кого отдадут наши крестьяне, и кто не в нашем положении? Если бы можно было деньгами откупиться, я продал бы последнюю книгу, чтобы спасти хотя одного отца семейства, ибо других не имеем для отдачи. Если бы я чувствовал необходимость сей меры, то не смел бы роптать и на Провидение. Она необходима потому только, что кадры наши неизмеримы. Не могу думать без болезни о сем всеобщем бедствии. Я точно стражду, как бы поразило меня. личное несчастие. Раны прошедшего года еще не зажили. Я хлопотал о спасении одного рекрута, который оставил кучу детей, а теперь осиротеют другие; но, право, общие бедствия для меня так же чувствительны, как и наши. Я не думаю уже о последствиях ежегодного сильного набора для всего государства. Крестьянская наша промышленность никогда не оживится, пока предприимчивость будет замерзать от неизвестности будущего.

Жуковский вчера прощался в Гатчине, сегодня в Царском Селе. Завтра мы проводим вместе, а после завтра он уезжает. Я пришлю к тебе новые его произведения, когда сберусь с духом.

О критике на Пушкина я уже писал к тебе, и откровенно говорил Воейкову, что такими замечаниями не подвинешь нашей литературы. Вчера принес ко мне Алексей Перовский замечания на критику, и довольно справедливые. Я отправлю их в «Сына». Они означены «Павловском, 15-го сентября. П. К – в». Его жена, а Жуковского Светлана, приехала сюда, и я видел ее в первый раз с каким-то поэтическим чувством.

Дух сообщничества, кажется, удачно выражен, хотя и «дух партии» хорошо пахнет, то-есть, его многие бы поняли, ибо давно выражение в употреблении. Присылай перевод хоть прежде, хоть после аппробации.

17-го был в Царском Селе. Я получил там письмо и три книги для Ивана Ивановича, давно там лежавшие, и послал все вчера в Москву: я исправнее. Прости, до середы! Сегодня экстра, то-есть, курьер: в долгу не оставайся.

21-го сентября.

Получил вчера записку твою с m-r Alphonse, но его не видел, ибо меня не было дома, когда он приходил.

Граф Толстой, для которого я послал к тебе 500 рублей, поехал курьером в Париж на восемь дней. Оттуда он, вероятно, проедет в Троппау. Куда же ты пошлешь деньги? Не лучше ли возвратить их ко мне? Но прилагаемый у сего пакетец отошли к нему с первой оказией, а если нет её, то хотя по почте, если недорого, но только скорее и вернее. От князя Меньшикова узнаешь о нем вернее. Пожалуйста, будь исправен в сей коммиссии.

Пакет к графу Толстому послал с французским курьером, а тебя прошу только о деньгах его. Возврати их.

307. Тургенев князю Вяземскому.