Два брата, или Москва в 1812 году

Два брата, или Москва в 1812 году
Рафаил Михайлович Зотов

Серия исторических романов
Звезда Наполеона блистала светло, ярко. Наступал знаменитый 1812 год, и в кругу московского общества никто не мог знать, чем этот год кончится. Русский патриотизм лежал как порох на полке ружья, и первая искра, брошенная в этот порох, произвела ужасный, небывалый взрыв.

Действие романа популярного в XIX веке русского писателя Рафаила Зотова, принимавшего непосредственное участие в военных кампаниях 1812–1814 годов, разворачивается во время взятия Наполеоном Москвы и Смоленска.

Рафаил Зотов

Два брата, или Москва в 1812 году

* * *

© ООО «Издательство „Вече“», 2014

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2016

Знак информационной продукции 12+

Об авторе

Плодовитый русский писатель, публицист, переводчик и театральный деятель Рафаил Михайлович Зотов родился в 1795 году (по другим данным – в 1796-м). Его отец, крымский татарин (внучатый племянник последнего крымского хана Шагин-Гирея), после взятия Бахчисарая мальчиком был привезен в Петербург и подарен графу Ланскому. Крестной матерью юного татарина стала сама Екатерина II, давшая крестнику фамилию своего камердинера. Воспитывался Михаил в шляхетском корпусе и участвовал в войнах начала столетия. В 1809 году полковник Михаил Зотов, находясь в Дунайской армии, пропал без вести.

Сын его, Рафаил окончил гимназию в Петербурге (1810), участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничном походе русской армии. Выйдя в отставку, служил в дирекции петербургских императорских театров, был начальником репертуара сначала немецкой, а потом русской драматических трупп. Одновременно занимался литературным творчеством: написал и перевел свыше сотни драматических произведений в стихах и прозе. Многие из этих пьес были поставлены на сцене. Кроме того, Зотов занимался переводами русских пьес на некоторые европейские языки, так на немецкий он перевел около десятка отечественных драматических произведений.

В сороковых – пятидесятых годах XIX века Рафаил Зотов вел театральную хронику и политическую летопись в «Северной пчеле», сотрудничал в «Сыне Отечества», «Голосе» и других периодических изданиях; во второй половине жизни опубликовал немало научных статей. На французском языке он составил историю царствования Александра I. Но еще раньше Рафаил Зотов выступил как автор исторических романов: «Шапка юродивого», «Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона», «Двадцатилетие Европы в царствование Александра I», «Таинственный монах», «Наполеон на острове Св. Елены», «Два брата, или Москва в 1812 году», «Никлас – Медвежья лапа», «Бородинское ядро и Березинская переправа», «Цын-Киу-Тонг, или Три добрых дела духа тьмы» и многие другие.

Произведения Зотова пользовались успехом у читателей и театральной публики. Большинство названных романов выдержали несколько переизданий. Например, роман из истории царствований Алексея Михайловича и Петра I «Таинственный монах» вышел в 1881 году пятым изданием, а «Леонид…» в том же году – четвертым изданием. В вышедшем посмертно романе «Последний потомок Чингис-хана» (1881) писатель попытался проникнуть в тайну исчезновения собственного отца.

Как легко заметить, Зотов обычно не углублялся в слишком далекую историю отечества. Его прежде всего интересовали события, участником или свидетелем которых он был сам. Практика, полученная писателем на сценических подмостках, способствовала живой драматической разработке сюжета, включению нестандартных ходов и наиболее выгодной подаче исторического материала. Известен Рафаил Зотов и как мемуарист. Особенно интересны его «Рассказы о походах 1812 и 1813 гг.», вышедшие в 1836 году, и «Театральные воспоминания» (1859). Более капитальные «Записки Р. М. Зотова» опубликованы посмертно в 1896 году на страницах «Исторического вестника». Умер Рафаил Михайлович 17 (29) сентября 1871 года. Сын писателя, Владимир Зотов (1821–1896) также пошел по литературной стезе – его роман «Черный таракан» заслужил положительную оценку В. Г. Белинского.

Анатолий Москвин

Избранная библиография Р. М. Зотова

«Шапка юродивого» (1831)

«Леонид, или Некоторые черты из жизни Наполеона» (1832)

«Рассказы о походах 1812 года» (1834)

«Таинственный монах (из истории Алексея Михайловича и

Петра I)» (1836)

«Наполеон на острове св. Елены» (1838)

«Фра-Диаволо, или Последние годы Венеции» (1839)

«Цын-Киу-Тонг, или Три добрых дела духа тьмы» (1840)

«Бородинское ядро и Березинская переправа» (1844)

«Два брата, или Москва в 1812 году» (1850)

«Последний потомок Чингис-хана» (1881)

Часть первая

Глава I

Между Москвою и Владимиром, лет за 50 тому назад, не помню близ какой-то станции, стоял господский дом, отделенный от большой дороги деревянною решеткою. Дом был одноэтажный с мезонином. На дворе, который, как видно, помещик решился содержать в чистоте, пробивалась трава сквозь песок. По левую сторону были людские, а по правую – сараи и конюшни. Тут с обеих сторон были калитки в сад, хотя главный вход в него и был из гостиной, где три стеклянные двери отворялись на деревянную полукруглую террасу, спускавшуюся несколькими ступенями в главную липовую аллею. Мы не будем описывать всех подробностей сада и дома: прихотливость деревенских помещиков всегда развивается по мере средств каждого, а у Петра Александровича Сельмина было до тысячи душ – не заложенных. Следственно, можно себе представить домашний комфорт этого дома, а по времени действия (это было в последнем десятилетии прошлого XVIII столетия) можно догадаться и о духе барничества, господствовавшего в жилище богатого помещика.

Старики всех веков и народов уверяют всегда, что в их время было гораздо лучше, а молодое поколение смеется над этим, убеждая само себя, что все идет к усовершенствованию человечества; когда же состарится, то опять твердит то же самое своим детям, что слышало от отцов. Это вечная круговая порука, и всякий прав по-своему. Не надобно никого осуждать безусловно. Всякое время имеет свою хорошую и свою дурную сторону, потому что люди всех веков человечества будут все-таки люди, то есть существа со слабостями, недостатками и пороками. Семена добра есть во всяком, но обстоятельства, эти несчастные circonstances attеnuantes[1 - Привходящие обстоятельства (фр.).] законодательства общественной жизни, увлекают их в проступки и заглушают врожденное стремление к добру. Русское поколение XVIII века может похвалиться многими прекрасными качествами, которых мы не имеем, но зато мы, слава богу, ограждены и от многих злоупотреблений, которые над ними тяготели.

Владимирский помещик Петр Александрович Сельмин действовал в духе старого времени. Всякий крестьянин мог к нему прийти с просьбою и даже с жалобою, и решение его всегда было основано на чувстве христианской веры. В неурожайные годы он их кормил. После пожара строил им избы, после падежа покупал скот, а иногда молодым своим парням добывал у других помещиков невест, когда влюбленные решались к нему являться и, повалясь в ноги, объясняли свою страсть.

Для соседних мелкопоместных дворян Сельмин был просто клад. Он им и поля засевал, и дома поправлял, и подушные часто за них платил. Стоило только прийти к нему и взмолиться жалобным голосом. Он, бывало, пошутит, помучает, а кончит непременно тем, что все даст. Эту слабость его знали, и все пользовались ею. Зато уже, разумеется, он требовал от всех этих полубар безусловного повиновения, и горе тому, кто бы ему вздумал в чем-нибудь поперечить!

Дверь Петра Александровича была всегда отперта. Кто хочешь вались, комар и муха. Соседи могли во всякое время поесть и попить у него, платя за это несколькими поклонами и натянутыми комплиментами насчет великодушия хозяина.

Вообще Петр Александрович был любим и уважаем во всем околотке. Ему было за пятьдесят лет. Он был вдов и имел всего одного сына, который был уже гвардии офицер. Разумеется, первая обязанность новопроизведенного офицера состоит в том, чтоб отпроситься в отпуск и блеснуть военным званием. Так поступил и Александр Петрович. Он явился к отцу – и пошли праздники за праздниками. Как ни охотно все соседи пивали и едали у старика Сельмина, но на все есть границы. Петр Александрович так дружески всех запотчевал, что наконец все рады были кое-как помаленьку выбраться из этого разгульного Эльдорадо. Можно после этого судить, что было выпито и съедено, если приказные желудки XVIII века не в силах были побороть разливанного усердия Сельмина. Мало-помалу ежедневная беседа его пустела, а сын начинал скучать. Окрестные барышни не привлекали его. Он смотрел на них свысока.

И сам старик Сельмин начинал скучать, видя, что застольники и собутыльники его мало-помалу скрылись и не возвращаются. Он придумал наконец еще одну уловку. Усадьба его была на большой дороге; станция была недалеко от господского дома, он приказал почтовому смотрителю не давать никому лошадей, а всех проезжих отправлять к нему в гости. Происходили презабавные сцены всякий день. Проезжие сердились, жаловались, кричали и все-таки отправлялись к Петру Александровичу, который так умел каждого обласкать и угостить, что все от него уезжали совершенно довольные, смеясь забавному средству помещика зазывать к себе гостей.

Однако ж отпуск Шанички (так старик звал своего гвардии офицера) приближался к концу, последние дни надобно же было попировать. Все бежавшие гости воротились, зная, что на этот раз с отъездом сына тотчас же погонят всех со двора. На счастье Сельмина, и проезжих было немало, так что весь дом был битком набит и все кутили напропалую. Шаничкин отъезд назначен был на другое утро, прощальный пир должен был продолжаться весь день и всю ночь вплоть до отъезда.

Чего тут не было. Боже мой! Исчисление всех блюд и напитков этого пира, всех занятий и забав этого веселого общества показалось бы скучно нашим читателям, а между тем сколько тут исторических фактов. Тут виден весь образ жизни наших предков, их вкус, их склонности, степень их образованности, их понятия, их логика. Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты таков, – вовсе не парадокс новейших гастрономов. Пища и забавы лучше всего обнаруживают человека. Он тут не притворяется, он следует своей животной природе. Караульте тут людей, господа философы, вы больше узнаете, нежели из целых фолиантов Канта и компании.

Тогда был сентябрь… У нас на Руси, особливо в северной и средней полосе, много сентябрей в году, но это был настоящий. Серое небо сеяло на землю сквозь самое тонкое сито какую-то влажность вроде дождя, однако же то был не дождь, а пародия на него. Ветер холодный, пронзительный помогал ему пробивать с усердием всякую человеческую одежду. Грязь была, по милости тогдашних дорог, по колено, и несчастный путешественник, которого судьба заставила ездить по тогдашним губернским дорогам, подвигался самым медленным и неприятным образом.

На станции, близ усадьбы Сельмина, остановился в это время какой-то проезжий. Он ехал не на почтовых, но в скромной кибиточке тащился парою на наемных, обывательских, и, подъехав к селу, объявил своему слуге, сидевшему на облучке, что намерен ночевать в этой деревне. Слуга спросил ямщика, где бы лучше переночевать барину, и тот, почесавшись, отвечал, что лучше всего ехать к помещику в усадьбу. Барин, сидевший в кибитке, вовсе не желая этой чести, сказал, что ему нужен ночлег и теплая изба; но в эту самую минуту высыпали на улицу станционные ямщики и закричали в один голос, что лошадей не дадут, а что, по приказанию помещика, всех проезжих велено отправлять к нему в дом.

– Да мне, братцы, ваших лошадей не надо, – отвечал проезжий в кибитке, – я еду на вольных.

– Да уж все равно, сударь, – сказал ему староста, – мы не посмеем никаких дать лошадок. Барин крутой, боже упаси. У него теперь пир горой, и он велел, волей или неволей, всех проезжих отправлять к нему. Уж не прогневайтесь, сударь, а отправляйтесь к Петру Александровичу. И погуляете и отдохнете. Он у нас прерадушный.

– Очень рад за вас, – отвечал проезжий. – Но я гулять не намерен; знакомиться не хочу, одолжаться не люблю. Егор (он обратился к своему слуге), постучись в первой избе и попроси ночлега.

Медленно стал слезать старый слуга, но ямщики остановили его и в один голос объявили, что не осмелятся принять к себе проезжего на ночь, боясь барского гнева. Все с поклонами окружили проезжего и умоляли его ехать к помещику.

– Еще одно испытание! – сказал проезжий, пожимая плечами. – Пожалуй! Я перенес не это. Ступай, Егор, к помещику. Поедем на пир.

При этом слове горькая улыбка показалась на лице путешественника и даже слуга его покачал головою. Ямщик ударил по лошадям, которые очень неохотно тронулись с места, и гурьба ямщиков провожала их до выезда из деревни, чтобы проезжий не передумал и не остановился где-нибудь в крайних избах.

Через четверть часа они дотащились до подъезда Сель-мина. Лакеи, услыхав подъехавшую кибитку, выбежали со свечами и ввели нового гостя, доложа барину о прибытии этого невольного посетителя. Сельмин явился сам к нему.

– Верно, вам на селе не давали лошадей и отправили ко мне? – сказал он. – Уж извините. У меня праздник, и я не хочу, чтоб кто-нибудь проехал здесь мимо, не отведав моего хлеба-соли. Милости просим. Добро пожаловать. Если вы сбираетесь браниться со мною за это насильственное приглашение, то прошу вас оставить ссору до завтра. Может быть, гнев ваш пройдет.