Российский колокол №3-4 2021

которому назад невмочь.
Постой со мной у этой арки.
Есть пять секунд. И снова ночь.

«Мне казалось: способен на шаг…»

Мне казалось: способен на шаг.
Но сегодня дотумкал: я – шар,
словно гелием, полон большой
мандельштамовской нищетой.

Весь в картофельных свечках опят,
командир мой в гондоле остыл.
Облака громче сосен скрипят.
Надо поверху бросить настил.

Потащили под локти ветра.
Нужен клапан, чтоб выпустить газ.
Обещали: там будет дыра —
что угодно спрессует в алмаз.

«Еще чуть-чуть, еще в пуху зарыться…»

Еще чуть-чуть, еще в пуху зарыться,
кошачий бок поднять, собачий нос уткнуть
и заварить свой рай на кукурузных рыльцах,
цедить сквозь полотно, смотреть сквозь эту муть.
Торжественная взвесь, застывшая, как блестки,
не воздух, а волна заходит в чистый сад.
Сейчас вот-вот проснусь проекцией на плоскость
и соскользну назад.

Здесь хорошо, в белесом теплом дыме,
под пеною мостов и руки распластав.
Пока из глубины нас небо не подымет,
обметаны халвой счастливые уста.
Кошмар и благодать сопутствуют свет свету.
Деревья – это тушь, минуты – это ртуть.
Сейчас я перейду на два деленья лета
и плотность обрету.

Еще продлись на три четвертых ноты,
пока меня волна подносит к потолку…
Один огромный вдох, один глоток зевоты
на систоле, а там… Наружу… Не могу.
Не поднимай меня, ну потерпи немного,
не отдавай другим, переключив режим.
Сейчас я обниму зареванного Бога,
пока еще лежим.

Светлана Пикта

Родилась в городе Камышине Волгоградской области, детство провела в Донецке, впоследствии переехала в Киев, откуда вынуждена была бежать в 2018 году из-за громкого дела – травли со стороны неонацистов из-за отказа сдавать вещи на АТО и за попытки вернуть русский язык в программу школы, где учился ее старший сын.

Поэзией начала заниматься в 19 лет, испытала различные влияния от верлибристов Айги и Джангирова, поэтического языка Андрея Платонова до поэтов русского рока и церковнославянской литургической поэзии.

Сейчас проживает в городе Ярославле, занимается журналистикой.

Путешествие из Парижа в Вёшенскую

Гвозди сидят в заборе тихо, как партизаны,
Звезды пылятся в небе молча и одиноко,
Где-то в селе Париже – нищие парижане,
Плачет над ними месяц тучно и сребророго.

Папа ведет машину. Тащится «запорожец»
По задонецким дырам, шолоховским станицам.
Словно зверьем, с дороги содрана сажа-кожа,
Крепким питьем и солнцем разворотило лица:

«Кто у вас у Парижу? Да, кругаля вы дали
Знатного. Вам на Вёшку? Вот же она, дорога!
Это мои внучата. Это мои медали.
Сколько на наши дали за вашего носорога?»

Фары просветят насквозь травы кривых обочин,
Пыльной полыни кости как на рентгене видно,
Сонное в травах царство жаворонков и прочих
Охнет, вспорхнет и гаснет, сыпясь метеоритно.

Звезды засели в небе крепко, как партизаны,
Русские звезды знают, только сказать не могут:
Ждут парижан хиджабы, тихие рамазаны…
И полумесяц плачет тучно и сребророго.

Места для инвалидов

Над пустынным полустанком серый ветер
в синий парус, вечереет, холодает, трепыхается, болит;
Скоро будет стук железный, и телеги, и копыта,
а пока на полустанке только я да инвалид.

У него глаза как блесны и крючков зрачки острее,
в бороде насмешки, крошки, папироска на губе.
Разве он похож на брата? У него под лавкой голубь,
в спину серый ветер-гопник все наглее, все грубей.

Я не жалобная книга – негоревшее полено,
умирающее поле, неприкаянный мешок,
Благородные порывы, перепуганные рыла,