Микеланджело Буонаротти. Его жизнь и художественная деятельность

Двое друзей бежали с ним вместе.

На хороших лошадях они в неделю могли достигнуть Венеции. Но деньги у беглецов все вышли, и они готовы были вернуться во Флоренцию. В Болонье, однако, они застряли. Здесь тиран Бентивольо старался обеспечить строгими законами власть, недавно добытую убийствами и изгнанием граждан. Деспотическая фантазия изобрела оригинальный закон: всякий вступивший в город обязан был носить на пальце печать красного воска. Микеланджело и его друзья не исполнили этого, и суд приговорил их к уплате 50 лир штрафа.

Не имея чем уплатить, они неминуемо попали бы в тюрьму, если бы Микеланджело не нашел спасителя в лице гражданина Альдовранди, который освободил их от наказания и, узнав в Микеланджело искусного скульптора, предложил ему свой дом. Последний не хотел покинуть друзей, так как он один из всей компании имел кое-какие деньги.

– Если так, – говорил ему, смеясь, Альдовранди, – я готов также идти повсюду за тобой на твой счет.

Микеланджело решился остаться у нового друга, отдав приятелям все, что имел при себе.

Ему угрожала вскоре встреча с Пьеро Медичи. Флорентийцы изгнали наконец последнего. Когда он вернулся в город из лагеря Карла VIII, у которого искал зашиты от собственных сограждан, и при звоне колоколов появился на площади пред Синьорией, народ встретил его зловещим молчанием. Лука Корсини, один из почетных граждан, подошел к нему и, схватив узду его коня, смело спросил, чего ему здесь надо? Это было сигналом. С криками «Liberta! Liberta!» народ забросал его и свиту камнями. Брат Пьеро, кардинал Джованни, впоследствии папа Лев X, пробовал было успокоить народ, – любезность всегда выгодно отличала его из всей семьи, – но он едва спасся сам и бежал, переодетый монахом. Медичи пробовали бросать деньги черни в предместьях города, – им отвечали каменьями. Пьеро бежал в Болонью; Бентивольо приняли его холодно, в негодовании, что он позволил себя выгнать, и опасаясь этого примера для Болоньи. Тогда Пьеро удалился в Венецию.

Между тем Микеланджело стал членом семьи Альдовранди. Последний особенно любил его прекрасное произношение и чтение Данте, Петрарки и Боккаччо. Он доставил ему скульптурную работу в церкви Сан-Петронио, огромном готическом здании XIV века. И теперь еще стоит в этой церкви саркофаг, в котором покоятся кости св. Доменика. Это произведение Никколо Пизано, старинного скульптора, в искусстве которого явственны зачатки эпохи Возрождения. Над саркофагом должны были помещаться две коленопреклоненные фигуры, из которых одна была не закончена, другая не начата.

Микеланджело прекрасно исполнил эту работу, но успех повлек за собой неприятности. Художники Болоньи остались недовольны соперничеством, подрывавшим их славу и доходы, а один из них сам претендовал получить исполненный заказ и грозил даже смертью болонскому гостю.

Второй раз угрожало Микеланджело насилие: во Флоренции его первые дебюты вызвали расправу Торриджани; здесь он видел направленный на него кинжал. Он предпочел уклониться от борьбы и вернулся во Флоренцию.

Главное палаццо Медичи во Флоренции уцелело, в нем оставались мать Пьеро, Клара, и жена, Альфонсина Орсини. Остальные дома, принадлежавшие этой фамилии, Микеланджело нашел разоренными. Народ после бегства Пьеро ворвался в эти дома, причем многие драгоценные произведения искусства, картины и книги, приобретенные Козимо и Лоренцо, стали жертвою исторического возмездия и поддерживали пламя в «кострах покаяния» Савонаролы.

Могущество последнего достигло предельной высоты. В его руках были политика и управление, хотя он оставался по-прежнему лишь настоятелем церкви Сан-Марко.

Карнавал 1495 года обратился в новый учрежденный им невиданный праздник. По улицам Флоренции двигались процессии детей; они несли в руках различные принадлежности «мирской суетности»: маски, пестрые костюмы, парики, книги, картины, шкатулки с драгоценностями, карты, кости, мишурные украшения и пр. За детьми шли ряды девушек в белых платьях, протягивая к народу простые глиняные чаши за подаянием. Хор музыкантов, драбанты и многочисленная толпа с громким пением духовных гимнов замыкали шествие. Все это направлялось к площади Синьории, где несметные толпы ловили жадно слова Савонаролы. Он говорил о тиранах, развращающих народ играми и раздачей хлеба, чтобы скрыть свои стремления к деспотизму, грабежу и насилию. Он говорил о покаянии и исправлении жизни, а между тем огромные языки пламени охватывали пирамиду, сложенную из принесенных вещей, в числе которых было немало портретов первых красавиц Флоренции. Сейчас известно, что венецианские купцы предлагали Синьории 20 тысяч дукатов (около ста тысяч рублей) за содержимое этого костра. Сильнее пламени костра жгли сердца полные энтузиазма речи знаменитого, страстного и бескорыстного проповедника.

Эти речи «демагога на религиозной почве» были по сердцу Микеланджело, но он не мог предаться им всецело. Любовь к искусству была в нем настолько сильна, что среди всех этих событий он искал лишь случая работать. Он не последовал за теми художниками, которые проклинали сами плоды своих прежних трудов, приносили их на костры и мучились угрызениями совести, как Лоренцо да Креди, друг Леонардо, делла Порта, после принятия монашеского сана получивший имя фра Бартоломео, архитектор Кронака и знаменитый Боттичелли.

Нет, ни на минуту не усомнился Микеланджело в святости искусства, не поверил, что дьявольская сила способна положить на мрамор или полотно дивную печать красоты; но те помыслы и чувства, что укрепили в нем речи Савонаролы, мечтал он воплотить в холодном камне.

О том, как мало гордый дух Микеланджело склонялся пред авторитетом, свидетельствует то, что он не остановился даже перед языческим сюжетом и сделал в это время из мрамора своего «Спящего амура». Опять ему суждено было встретить покровителя в лице Лоренцо Медичи в тот самый момент, когда это имя, казалось бы, не должно быть произносимо во Флоренции. Покойный Лоренцо не встал для него из гроба. Но в числе потомков Козимо были двое Медичи: Лоренцо и Джованни, которых Пьеро боялся и ненавидел. Они спаслись изгнанием от тюрьмы и жили во Франции. В свите Карла VIII вернулись они во Флоренцию и спокойно основались здесь, приняв фамилию Пополани. Этот Лоренцо заказал Микеланджело статую юного Иоанна Крестителя. Между тем Савонарола учредил во Флоренции народное собрание (Consiglio Grande), и, когда в прежнем дворце разрушены были комнаты и устроен зал на две тысячи человек, Микеланджело оказался в числе художников, призванных построить алтарь и украсить зал священной живописью и архитектурой.

Микеланджело Буонаротти. Святое семейство с младенцем святым Иоанном (Тондо Дони). Флоренция, Уфицци

В апреле или мае 1496 года он окончил «Амура» и по совету Лоренцо придал ему вид древнего, античного произведения, долго лежавшего в земле. Это удалось Микеланджело как нельзя лучше, как удавалось ему, по словам Челлини, решительно все, за что только он ни брался.

Совет Лоренцо оказался также очень удачным, хотя и принес Микеланджело мало выгоды. Лоренцо взялся сам продать это произведение и отправил его в Рим.

Там купил его кардинал Риарио и, уверенный в том, что приобретает антик, заплатил двести дукатов. Судя по дальнейшему поведению Риарио, он никогда не дал бы этой суммы неизвестному художнику лишь из любви к искусству.

Мессер Миланезе, посредник в Риме, обманул Микеланджело, уверив, что получил 30 дукатов, которые и уплатил ему через своего банкира во Флоренции. Микеланджело еще не знал цены своему резцу. Слух о подделке «Амура» скоро распространился, как некогда было с копией портрета, и кардинал послал своего доверенного во Флоренцию разузнать, правда ли это и если – да, то кто мог создать такое совершенное произведение? Посланный стал говорить, что ищет скульптора для работ в Риме; когда же он пришел к Микеланджело, на которого ему указали, и увидел между прочим анатомический рисунок руки, сделанный художником на его глазах, то был совершенно поражен. На вопрос его, какие произведения успел сделать Микеланджело, последний сам назвал и «Амура». Римлянин в свою очередь открыл цель своего посещения и пригласил художника в Рим от имени кардинала, обещая ему обеспеченные заказы.

Микеланджело согласился и 25 июня 1496 года вступил в Вечный город.

Глава IV

«La pietа»

Микеланджело вступил в Рим юношей 21 года, но духом он был старше. Ум и характер его рано созрели под влиянием испытанных с детства тревог, волнений и бурь. Борьба с семейными традициями в самом нежном возрасте, зависть и злоба с первых шагов в искусстве, политические события, двор Медичи, смерть Лоренцо, нужда в доме отца, бедствия Флоренции, страстные речи Савонаролы, примеры необычайного гражданского мужества и рядом с этим низкие страсти и предательство – все видел, слышал и испытал сам Микеланджело. Он вырастал душою, тая в себе все возникающие в уме и сердце думы. Наконец, мощный талант проявился в статуе «Геркулеса». Это была первая законченная попытка гения, стремившегося к выражению в искусстве героических идей, – попытка, которая напоминает предание о самом Геркулесе, уже в колыбели задушившем двух змей.

Величайшие гении Италии принадлежат Флоренции. Туда, по словам Вазари, стекались совершенствоваться все таланты; атмосфера ее была иная, отличная от остальной Италии. Но притягательной силы Вечного города она не могла уничтожить. Благодаря ореолу древнего величия Рим остается единственным городом в мире даже теперь. «Всякий другой город, – говорит Гримм, – можно представить себе возникшим из ничего, на песке или болоте. Рим, кажется, должен был существовать от века. Какая стихийная сила может унести здания, украшающие семь древних холмов! Париж, Лондон, Вену можно представить себе разрушенными землетрясением, но в Риме, кажется, камни сами должны встать в том же стройном порядке, и было бы противно законам бытия, если бы вершины Капитолия остались без храмов, дворцов и башен».

Для художника, а тем более для скульптора особый интерес Риму придавали античные произведения искусства, украшавшие город и обогатившие его более чем когда-нибудь во времена Микеланджело и Рафаэля благодаря раскопкам.

В первом письме к Лоренцо Медичи (Пьерфранческо) Микеланджело извиняется, что не все еще письма его передал, так как весь день занят был осмотром статуй. Это, конечно, естественно, но интереснее, быть может, то обстоятельство, что молодой художник совсем не потерялся среди этих богатств античного мира и прибавляет почти между прочим: «В самом деле, мне кажется, здесь есть прекрасные вещи». В устах другого эта фраза была бы просто возмутительна, в устах Микеланджело она была лишь сознательным, хотя и скрытым выражением собственной силы, и он доказал, что не безумная самоуверенность внушила ему эти слова. Не увлекаясь до самозабвения античными ярлыками, он тем не менее тщательно изучал все достойное внимания. Гениальным чутьем великий мастер улавливал огромную разницу в направлении античного искусства и современного ему. Древние видели везде и всюду нагое тело. Ежедневно в гимнастических упражнениях художник имел возможность наблюдать всевозможные положения и формы тела, движения мускулов, волнующиеся переливы линий: Зоркий глаз художника копировал живую природу. В эпоху Возрождения выдвинулась снова красота тела как элемент, необходимый в искусстве, но глаз художника должен был проницать одежду, улавливая законы этой красоты. Кроме того, идеи христианства породили иную красоту, выражение которой стали искать в образах Мадонны и Спасителя, в других библейских образах и в страданиях мучеников.

Упорный и тайный труд в монастыре Сан Спирито (анатомирование трупов в то время легко могло возбудить обвинение в чернокнижии) заменил Микеланджело всегда доступную древним натуру, а изучение античных произведений дало понимание того равновесия – подчинения частей целому, – которое сообщало произведениям древних гармоническую красоту, невыразимо чарующую взор.

Прекрасное мраморное изваяние, называемое «La pietа» («Оплакивание Христа») остается до сих пор памятником первого пребывания в Риме и полной зрелости таланта двадцатитрехлетнего художника. Это дивное произведение искусства уже носит печать характера Микеланджело. Святая Дева сидит на камне, на коленях ее покоится безжизненное тело Иисуса, снятое с креста. Она поддерживает его рукою. Весь Рим был восхищен этим произведением. Вазари не находит слов для выражения восторга и удивления. По его словам, сами древние не знали такого совершенства; трудно поверить, что бездушному твердому камню можно придать такую безукоризненность форм, какой сама природа редко достигает в своем лучшем создании – человеке.

Гипсовые слепки тела Иисуса были разосланы в различные школы и академии, так велико было совершенство в отделке мельчайших деталей. С другой стороны, под влиянием античных произведений Микеланджело смело отбросил все мистические традиции Средних веков в изображении религиозных явлений. Тело Христа и все произведение исполнены гармонии и красоты. Не ужас должна была вызывать смерть Иисуса, но лишь чувство благоговейного удивления перед великим страдальцем. Красота нагого тела много выигрывает благодаря эффекту света и тени, производимому искусно расположенными складками платья Марии.

Создавая это произведение, Микеланджело думал о Савонароле, сожженном на костре 23 мая 1498 года в той самой Флоренции, которая его боготворила, на той площади, где гремели его страстные речи и где народ, для которого он жил и умирал, втыкал теперь гвозди между досками на пути мученика, шедшего босыми ногами к костру. Была минута, когда ветер отклонил в сторону пламя и верные друзья надеялись на чудо, но огненные языки с новой силой охватили костер, пока все не рухнуло разом, после чего самый пепел сожженного тела был брошен в реку Арно.

Весть об этом «радостном» событии скоро долетела до Рима, причем папа Александр VI (Борджиа) со своими кардиналами и весь синклит свободно вздохнули. Отныне они могли безбоязненно свершать свои оргии; земля, казалось им, перестала колебаться под их ногами, и только тень Савонаролы порой являлась смущать их покой в ночных пирах, как тень Банко. Беспощадные огненные слова «мене, текел, фарес» исчезли со стен Ватикана. Та же весть настигла и поразила в самое сердце Микеланджело. Холодному мрамору передал он тогда свою горячую скорбь, и вечным заветом борьбы и протеста, вечным памятником затаенных страданий самого художника осталась «La pietа».

В лице Иисуса, изображенного художником, находили даже сходство с лицом Савонаролы. Трудно судить об этом теперь. Гримм говорит, что лицо это представляет прекрасное соединение древневизантийского типа с благороднейшими чертами еврейского. Идея произведения, личность художника и обстоятельства времени так тесно сплелись, что возникло в общем нечто вполне совершенное. Кондиви считает Микеланджело с этого момента величайшим художником не только Италии, но и всего мира. Некоторые, однако, упрекали его в том, что Христос изображен в зрелом возрасте, тогда как Мария прекрасна и молода и нельзя поверить, что она мать его. Даже Кондиви – ученик Микеланджело – усомнился в правоте учителя. На это великий художник дал ответ, прекрасно рисующий его вдумчивый ум и наблюдательность.

– Разве ты не знаешь, – возразил он несколько сухо, – что чистота помыслов лучше всего сохраняет свежесть тела и что скромные женщины долго сохраняют красоту и свежесть лица. Другое дело – ее Сын. В изображении его руководился я тою мыслью, что он вполне воплотился в образе человека и подвержен был всему, как всякий смертный, кроме греховности. Вот почему Иисус должен быть изображен старше того возраста, в каком он пострадал. Опыт и страдание состарили его преждевременно.

Незамеченный в толпе, окружавшей мраморную группу, Микеланджело, по словам Вазари, услышал однажды, как на вопрос об имени художника один ломбардец сказал: «Разве вы не знаете автора? Да это наш Гоббо из Милана».

Микеланджело задумчиво удалился.

«Не годится, однако, чтобы мое создание, дитя моего ума и сердца, приписывали другому,» – подумал он и, тайно забравшись с лампадой ночью в храм св. Петра, вырезал на мраморе свое имя. Так случилось, что на одном только этом произведении имя Микеланджело начертано его рукою.

Взыскательный художник, единственный раз в жизни, быть может, довольный своим трудом, думал, что после создания этой группы его резец должны отличить всюду, и он не ошибся. С той поры достаточно стало увидеть его произведение, чтобы воскликнуть: «Микеланджело!»

Глава V

«Давид». – Соперничество с да Винчи.

В Риме Микеланджело оставался четыре года. Кроме «La pietа», исполненной для капеллы французского короля в соборе св. Петра, относятся еще к этому периоду его «Вакх» и «Купидон». Неизвестно, в каком порядке следовали все эти произведения; но вероятнее, что «Вакх» предшествовал другим. В контракте по заказу «La pietа» один из свидетелей – Якопо Галли – обещает уже, что произведение это будет исполнено так, «как ни один из живущих ныне мастеров не может исполнить». «Вакх» находится теперь в национальной галерее Флоренции. Он изображен в виде юноши, нетвердо стоящего на ногах, с чашей вина в приподнятой правой руке. Помимо общего достоинства фигуры, Микеланджело прекрасно передал довольное выражение лица, отуманенного винными парами. Под влиянием последних глаза юноши несколько застыли, левая рука бессознательно опускается в корзинку с виноградом, которую держит маленький фавн, плутовски лакомясь ягодами. Хотя произведение это напоминает антики, Микеланджело не думал, однако, изобразить в нем божество, а только картину опьянения человека виноградным соком.

Микеланджело Буонаротти. Вакх. 1496-1497 Флоренция, Национальный музей.

В 1501 году Микеланджело вернулся во Флоренцию, которую любил как родину, хотя родился не в ней.

Состояние города было тревожно. Со всех сторон грозили Флоренции враги ее свободы. Медичи скромно добивались лишь позволения жить в родном городе, но всем было понятно, что последует за их возвращением. Народ пришел в ярость, когда один гражданин вышел из народного собрания на площадь и сказал, что он не может присутствовать при том, как изменники предают свою родину – в «собрании» были друзья и родные Медичи. Чезаре Борджиа, властолюбивый и кровожадный сын папы Александра VI, коварно стал господином судьбы города, выманив для себя хитростью свободный пропуск через Тоскану. К счастью, он продал флорентийцам своего союзника Пьеро и за крупную сумму принял даже звание гонфалоньера Флоренции – главного начальника ее войск. Во Флоренции были еще мужественные граждане. Всем был памятен ответ Каппони на гневное восклицание Карла VIII, когда он со своею армией вступил во Флоренцию после изгнания Пьеро и под влиянием жены и матери последнего, ставя условием мира его возвращение, воскликнул: «Я прикажу трубить моим полкам!» «А мы заставим звонить наши колокола», – отвечал Каппони, разорвав контракт и удаляясь в сопровождении других граждан, молчаливо одобривших его поступок.

И это напоминание о «колоколах» Флоренции было так внушительно, что король вернул его с лестницы обратно. Все же, однако, Флоренция изнемогала от борьбы партий, внутренних раздоров и внешних врагов и ждала освободителя.

Как раз в это время Микеланджело получил возможность создать «Гиганта», идеальный образ Давида – юного победителя Голиафа.

С очень давних лет во дворе церкви Санта-Мария дель Фьоре лежала огромная мраморная глыба. Некогда привезен был этот мрамор из Каррары и предназначался цехом ткачей, владевших церковью, для колоссальной статуи царя Давида, которая в числе других должна была украшать купол собора. Заказ был поручен более тридцати лет назад скульптору Агостино ди Дуччо, и статуя осталась в первой грубой обработке, незаконченной. Глыба имела девять футов высоты. Трудно было надеяться теперь выполнить первоначальную задачу. В это время вернулся из Испании флорентийский скульптор Сансовино, которого Лоренцо Великолепный отправил в Португалию на службу королю. Этот прекрасный художник брался выполнить статую, однако при условии, что он будет работать не над одним этим цельным куском, но сделает надставки. Микеланджело не мог упустить такого благодарного случая выказать всю мощь своего дарования. Он взялся из одной глыбы изваять цельное и совершенное произведение, без надставок и не уменьшая нисколько его величины, притом именно «Давида». Но не царя и не пророка задумал художник, а, как мы сказали, юного гиганта в полном расцвете молодых сил, в тот момент, когда герой почти на пороге отрочества мужественно готовился поразить врага своего народа. Он твердо стоит на земле, отклонившись немного назад, отставив правую ногу для большей опоры, и спокойно намечает взором смертельный удар врагу; в правой руке он держит камень, левой снимает с плеча пращу.

16 августа 1501 года заключено было соглашение. Художник выговорил себе два года, считая от 1 сентября, причем он должен был получать содержание по шесть дукатов в месяц, и, сверх того, известную сумму предстояло определить «на совесть» по окончании работы.

13 сентября в понедельник, рано утром, Микеланджело начал работу, изготовив для себя лишь небольшую восковую модель, которая хранится теперь в галерее Уффици.

В конце февраля 1503 года почти оконченная статуя была осмотрена комиссией, и при этом художнику определили вознаграждение в 400 дукатов, то есть около двух тысяч рублей. В наше время такая цена может показаться ничтожной, но ведь деньги теперь стали дешевы.