Углицкое дело

– Чего?! – быстро спросила Авдотья, потому что ее и на самом деле так звали.

– Так это же мне, а не тебе, – так же быстро ответил Маркел и при этом даже усмехнулся. Но тут же продолжил уже очень строго: – Вот что, Авдотья! Ты меня не гневи! У меня силы много! А не хватит – мне боярин еще даст! Поэтому слушай внимательно: я не для того сюда пришел, чтобы твоего Власа под кнут подводить, а только для того, чтобы узнать все, как тогда было. Ведь же твой Влас здесь никаким боком ни к чему не касается! Его же ни на том дворе, ни даже совсем в кремле тогда не было, когда там сперва царевича не стало, а потом государева дьяка, а потом еще четырнадцати душ. Или пятнадцати?

Авдотья молчала.

– Вот это правильно, – сказал Маркел. – Когда наверняка не знаешь, лучше помолчать. А то твой Влас как к нам в Москву приехал, чего только не наплел! А ведь же трезвый был! А был бы пьяный, так могу только представить!

И тут Маркел замолчал. Авдотья тоже молчала и только хмурилась. Тогда Маркел опять спросил:

– Где Влас?

– Ушел. Вот только что, – тихо сказала Авдотья.

– Ладно, – сказал Маркел. – Пусть так. Тогда, если его нет, сама рассказывай.

– О чем?

– О том, что здесь тогда, в тот день, было. И чем правдивее расскажешь, чем я скорее Власа твоего выгорожу. Потому что он мне показался. И вот на том крест! – и тут Маркел, повернувшись к образам, перекрестился. После чего опять посмотрел на Авдотью и уже не спросил, а велел:

– Говори.

Авдотья помолчала и сказала:

– А чего тут говорить! У нас всё чисто как в кринице. Мой Влас ни у кого вот столечко не взял ни разу! – и показала кончик ногтя.

– И что в этом хорошего? – спросил Маркел.

Авдотья прикусила губы, помолчала, а после продолжила:

– Я ему сразу говорила: не иди, Влас, в дьячки, не иди! У тебя же руки золотые, ты же какой мастер! А он кузнец, иголочник. Да у него иголки сами в шитье лезли! Мы же с его иголками беды не знали! А тут он говорит: а общество! А говорят: иди, Влас, к Ивану, ты же грамоту, Влас, знаешь, а кто еще, а некого, а ты, Влас, нас всех тогда спасешь, верим тебе, Влас, как себе! И он пошел в эти дьячки проклятые. А ремесло свое забросил!

И тут она замолчала и посмотрела на Маркела. А тот сказал:

– Я это знаю. Мне это еще в Москве было известно. А вот скажи, что здесь у вас было в субботу в пятнадцатый день, когда царевича на заднем дворе зарезанным нашли? Где тогда Влас был?! И ты в глаза мне смотри!

– Здесь был, – тихо ответила Авдотья. – Обедал. А после лег отдохнуть.

– А почему, когда в набат ударили, он никуда не побежал? Ему что, до царского добра никакого дела нет?! Гори, царское добро, так, что ли?!

– Нет, не гори, – чуть слышно сказала Авдотья. – Мы разве нехристи? А просто Влас был уставший и лег.

– Отчего уставший?

– От вина, – уже совсем чуть слышно сказала Авдотья.

– Как от вина! – грозно сказал Маркел. – Это же какое время еще было! А он же до этого на службе был! Да и кабак же был еще закрыт. Или вы тут сами вино курите?! – и с этими словами он даже привстал и очень громко принюхался.

– Спаси Господь! – воскликнула Авдотья. – Дурная баба сдуру ляпнула!

– Э! – сказал Маркел. – Дурная не дурная, а проговорилась. – Вот оно было как! Влас домой пришел пьян и завалился спать, а тут набат, а ему не до набата, он же был в тайной корчме, кто-то у вас здесь тайно корчемствует, добрых людей от кабака отводит, царевой казне чинит урон, а за это знаешь что бывает? Колесо!

Авдотья стояла молча, красная, не знала, куда девать руки. Маркел усмехнулся и сказал:

– Дура! Никогда на мужа, на господина своего, не ропщи и не наговаривай! А то: мой Влас, мой Влас, язык как помело, а как напьется, тогда совсем нет спасу! А ты что трезвая наговорила? Вот захочу и уморю вас под кнутом обоих!

Авдотья тяжело вздохнула, помолчала, потом несмело начала:

– Боярин…

– Я не боярин, – перебил ее Маркел. – Я стряпчий. Из Москвы.

– С пыточного двора? – не без яду спросила Авдотья.

– Нет, – сказал Маркел и усмехнулся. – С пыточного двора у нас Ефрем Могучий, а я из Разбойного приказа.

– Нам это всё едино, – сказала Авдотья.

– Э! Зря так говоришь! – сказал Маркел. – На пыточном дворе всех подряд пытают, а наш Разбойный приказ ищет только разбойников, а честных людей не трогает.

– Зачем же тогда нас тронули?! – уже в сердцах спросила Авдотья.

– Э! – опять сказал Маркел. – Разве я здесь кого тронул? И разве я твоему Власу зло чинил? Он сейчас где? Он же сейчас, чую, здесь внизу, в подклети, сидит за мешками, затаился, а я делаю вид, будто этого не знаю и сейчас уйду!

И только он так сказал, как где-то вдалеке ударили колокола, потом еще, а потом еще и еще громче. Ого! Маркел даже привстал, так он тогда внимательно прислушался. А колокола продолжали звенеть, и уже было понятно, что это звенят от кремля.

– Так и тогда звонили, да? – спросил Маркел.

– Нет, – сказал Авдотья. – Тогда били набат, а теперь перебор погребальный. Хоронят государя нашего.

– Как государя! – воскликнул Маркел. – Прямо сейчас, что ли?

– Так слышно ведь. Так и с утра еще все говорили, что сегодня, – сказала Авдотья.

– Эх! – только и сказал Маркел. – Ладно, Авдотья, после еще свидимся. И с твоим Власом тоже! Поклон ему! – После чего быстро развернулся и так же быстро пошел из светлицы.

5.

Так он и дальше всё время шел быстро и по ступенькам вниз, и по двору, и дальше по улице, а колокола звонили и звонили. Эх, думал Маркел, не опоздать бы, потому что не зря же они так спешат, неспроста это, он царевича еще не видел, а они уже норовят его скорей в землю и накрыть плитой, как и отца его царя Ивана тоже так тогда хоронили на скорую руку, как будто кто их гнал! Ну да тогда это еще было понятно, думал Маркел дальше, прибавляя шагу, тогда же столько страху натерпелись и даже не верилось, что наконец всё кончилось, а здесь чего спешить? Только если надо скрыть чего. А чего скрыть? Да что убили его, вот что! Потому что если не убили бы, тогда чего спешить? Тогда горюй и говори, что приходите и смотрите, кто желает, вот он лежит, как голубок закладенный, напала на него падучая и он упал и зарезался, горе какое, Господи, ну да Господь дал и Господь же забрал. Но это если сам зарезался, а если другие зарезали? Эх, опять думал Маркел уже совсем в сердцах, переходя через ручей и выходя уже к Торгу, говорил же он вчера псам этим: колют так, а режут вот как, и поэтому по ране сразу видно, зарезали кого или он сам закололся. Да и сваей как зарежешься? Сваей можно только заколоться, свая для того и сделана, чтобы колоть. Но, выходя на площадь перед рвом, вдруг спохватился и подумал, что начнешь много болтать – и самого зарежут, и кому тогда от этого будет какая польза? Никому и никакая! Потому что сразу концы в воду. Поэтому нужно пока что молчать и больше он тем псам ни полсловечка не скажет! А то еще ночью дразнили: задушим, задушим! Тьфу, только и сказать, подумал Маркел дальше, но вслух, как всегда, ничего не сказал, а перешел через мост, вошел в кремль и дальше пошел к собору.

Возле собора стояла толпа, очень плотная, колокола звенели и звенели очень тягостно, а так все молчали и только от собора глухо доносилось пение – там отпевали. Маркел вошел в толпу и стал потихоньку проталкиваться вперед, к собору. Народ подавался очень неохотно, Маркел долго толкался, его в ответ тоже толкали, порой очень крепко, но Маркел на это не смотрел, а толкался дальше и наконец протолкался. И увидел, что собор закрыт, а на паперти стоят стрельцы с пищалями и к ним никто не смеет даже близко сунуться, такие они на вид грозные.

А Маркел не оробел и сунулся! Но без толку. Потому что когда он сказал, что ему нужно срочно в собор, что у него спешное дело до самого боярина, стрельцы его и слушать не стали, а просто молча загородились пищалями и стали теми же пищалями пихать его в грудь. Я, начал тогда Маркел, скажу на вас боярину, боярин вам шеи поскручивает, пропустите меня до него! Но стрельцы его не только не послушали, а уже не вдвоем, как вначале, а вчетвером спихнули его с паперти. И он отступил. Сзади него толпа молчала, как и раньше, а в соборе, как и раньше, отпевали, а сверху били колокола. День был погожий, даже жаркий. Маркел стоял и думал, что ведь отпоют же и он так ничего и не увидит. Да и разве бы чего увидел, рассмотрел бы, думал Маркел дальше, чтобы хоть немного успокоиться, ведь же когда покойный государь Иван в гробу лежал, разве можно было что увидеть? Да и как тогда было близко подходить и рассматривать, Бельский тебе рассмотрел бы! Но все равно, еще немного подождав, Маркел еще раз, но уже не так дерзко, а даже как будто робко поднялся на паперть и стал упрашивать стрельцов, чтобы его пустили, что его боярин отправлял по делу и теперь ждет его с ответом, а он не идет. Но и это стрельцов не смягчило, они сказали, что какое может быть другое дело важнее того, которым сейчас занят боярин, когда отпевают царское дитя. И Маркел отступился и сошел в толпу. А потом мало-помалу, потому что на душе было несладко, протолкался из толпы обратно и вышел, и там еще немного постоял в сторонке, а после совсем развернулся и пошел совсем к себе, то есть туда, где их вчера поселили, при этом по дороге думая, что разве ему больше всех надо или разве он и без этого дела мало чего знает и хочет узнать еще? Нет, совсем не хочет, подумал он уже совсем в сердцах, заходя к себе, то есть в ту бывшую холопскую, и ложась на свою лавку, вторую слева от двери.

На соседней, третьей от двери, лежал Варлам, тоже подьячий, и то ли на самом деле крепко спал, то ли просто сделал вид, что не услышал, как вошел Маркел. Вот и славно, подумал на это Маркел, а то бы сейчас встал и начал спрашивать, а ты ему отвечай! А так хоть можно тихо полежать.

И так он лежал без всякой суеты довольно долго, потому что сперва было слышно, как перестали бить колокола, потом как разошелся народ, а потом стало так тихо, что просто не верилось. И еще вот что было удивительно: больше к ним туда никто не заходил и не тревожил их. Так и обед прошел, правда, еды не принесли. Ну да и ладно, леший с ней, в сердцах думал Маркел и лежал себе, полеживал, и думал, что такого дела он еще ни разу не видал, хотя как будто бы видал всякие. Да и, может, никакого дела уже нет, подумал он дальше. А что! Вчера же Яков прямо говорил: завтра домой поедем – вот уже и собирайся, и они все ушли собираться. А и в самом деле, что здесь еще делать? Все же они как один говорят, что здесь дело ясней ясного, царевич упал на нож и зарезался, а теперь его уже похоронили и отпели, какой тут еще может быть розыск, что и кого разыскивать, когда никто, все говорят, не виноват? Вот и заворачивай обратно! И, может, так даже лучше, подумал Маркел дальше, а то стал бы он разыскивать и разыскал бы, что царевича убили злые люди, а этих людей прислал Борис – и что тогда? Кому такой розыск надобен?! Э, тут же подумал Маркел и при этом даже взял себя рукой за шею и потрогал, крепка ли она…

Но тут вдруг открылась дверь, вошел какой-то человек, подошел к Маркелу и сказал: