Русская готика

Зоя уже вошла во вкус уничижающей критики.

– А мылся ты как давно? Да от тебя потом за версту несёт.

Она даже встала с дивана, разом обозначив границу, за которой к Святу становиться невозможно приближаться чистым людям.

– А в трусы к тебе я и подавно не полезу! Не снимал их поди неделю. Фу!

Она как могла изобразила отвращение и подалась к выходу, оставив обескураженного Свята на облегчённо выдохнувшем диване.

В дверях она позволила себе ещё несколько острых замечаний.

– Живёшь как бомж, прибрался хоть бы в халупе своей. Ещё и честных девушек заманиваешь, а сам нищий.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

Свят ещё какое-то время оставался в немом потрясении, пока смысл её последних слов не стал ему окончательно ясен. Ведь назвав его нищим, Зоя подчеркнула, что материальное состояние является для женщины определяющим критерием для выбора мужчины, а значит, в её глазах он не более чем неликвидный товар, протухший и потерявший вид, подлежащий списанию и утилизации. Таким образом, Свят был исключён из системы любовных отношений, так же как из системы товарно-денежных.

В нём воспылал гнев. Свят распахнул окно и выглянул во двор. Подождав, когда Зоя выйдет из подъезда и покажется в поле его зрения, он начал скандировать:

– Спекуляция затмила для тебя искренние чувства! Ты торгуешь не колбасой, а своими женскими органами, как на аукционе, ожидая, кто предложит больше!

Свят подумал ещё и выкрикнул:

– Шалава!

Бабушки, сидящие во дворе на лавочках, согласно кивали.

"Функция организма – главное препятствие на пути любого революционера. Исключение её хоть и представляется невозможным, всё же вполне достижимо и необходимо. Не стоит отвлекаться на обеспечение самого себя, нужно полностью посвящать борьбе и разум, и неразумный организм. Революционер – больше, чем человек, это живое знамя борьбы, не существо, а вектор. И единственное удовольствие, достойное его – искреннее удовлетворение от осознания осмысленности его устремлений."

6.

Следующие дни не принесли особых результатов, и дело революции не двигалось с места. На улице больше холодало, Свят ходил в пальто, но всё равно, после долгих блужданий, тело скручивалось в себя, и хотелось домой. В качестве развлечения он иногда садился в трамвай, тут же принимая вид сонного, упревшего от дальней дороги пассажира, и кондуктор обходил его стороной. Тогда Свят со спокойной душой обозревал проползающий город через мутноватое, с паутинами трещинок, стекло. Пространство увядало – серого становилось всё больше, а зелёного меньше, мусор стал бросаться в глаза, а бродячие псы бежали по обочинам медленно и понуро. Грустно было и Святу – ему уже надоели бессмысленные прения в кружках полоумных пенсионеров, он был готов к решительным действиям, но он был единственный в своём роде, хоть и предельно героичен в душе, но всё же недостаточно решителен, чтобы действовать в одиночку.

В салоне сидело несколько неудовлетворённых жизнью людей, тётки сжимали в руках пакеты, а единственный, кроме Свята, мужчина поправлялся пивом. Кондуктор, сухонькая, но бодрая старушка, взобралась на своё место и отключилась. Трамвай какое-то время петлял между гаражами и то ли парком, то ли свалкой, пока не выкатился аккурат к проходной винно-водочного завода. Время было дневное, поэтому вместо толпы рабочего люда в трамвай важно вошла шпана – два парня в кепках, совсем мальчишки, правда, один выглядел чуть постарше и посерьёзней, в ярко красных спортивных штанах, подчёркивающих его статус главаря шайки.

Не вынимая рук из карманов штанов, они прошли в конец салона и уселись, вытянув ноги. Пока к ним подбиралась старушка – кондуктор, ребята обменялись понятными только им шутками, и бешено засмеялись.

– Оплачиваем, – грозно сказала она. Свят, находящийся в непосредственной близости, непринуждённо уставился в окно.

– Мы сироты, – ещё смеясь, ответил старший. – Нас государство возит.

Старушка протёрла один глаз за очками, как бы счищая налипшую ложь.

– Справку давайте, – сказала она прежним учительским тоном.

– Дома забыли, – сказал второй, еле сдерживая смех.

– Вы поменьше хулиганьте, – сказала кондуктор, или транспортный пролетарий, по терминологии Свята.

Пока они привычно препирались, Свят подумал о том, что настоящая действенная сила, способная преобразить картину мира, заключена именно в таких ребятах, юных, циничных, неосознанно бунтующих против общества потребления и социальной несправедливости, порождаемой в этом обществе.

– Да что вы действительно пристали к сиротам! – вдруг воскликнул Свят. Жажда борьбы, так долго копившаяся в нём, рвалась наружу, но следом он понял, что кондуктор не виновата в жестокости текущей жизни, и поспешил уставиться в окно.

Бабушка отвлеклась от детей в сторону наглого пассажира.

– А ты сам оплатил?

Свят занервничал:

– У парка садился.

Бабушка подошла ближе и пригляделась к нему: пассажир как пассажир, очередной неуютный человек пережидает движение из одного момента повседневности в другой, потасканный, наверняка холостой, волнительный, возможно, от голода, но скорее от отсутствия билета – насмотрелась она на таких, тридцать лет кружа по этим рельсам. И рада бы не видеть, да на этом маршруте других не бывает.

Хлопнула дверь, показывая остановку. Свят, не теряя достоинства, вышел из трамвая, напоследок посмотрев на бабушку как можно совестливее, чтобы она успела понять, что перед ней не просто трамвайный хам, а человек, глубоко болеющий, в том числе за её, кондукторские, интересы.

Вышел он чёрт знает где, с неудовольствием огляделся, предвкушая утомительную пешую прогулку, и услышал позади себя мальчишеский голос:

– Выпить хочешь, дядя?

Свят оглянулся и увидел тех самых двоих ребят из трамвая.

– Что? – не понял он вопроса.

– Пивка, чего ж ещё, вон ларёк.

Говорил старший, тот, что был в красных штанах. Он же подошёл к Святу, легко похлопал по плечу, направляя вперёд:

– Да ладно, угостим, мы не бедные. Ты за нас вступился, мы пацаны реальные, в долгу не останемся.

Пока Свят соображал, как нужно себя вести, его уже подвели к ларьку и налили в пластиковый стакан пенящейся жидкости из объёмной тары. Старший пил из горла, младший терзал бутерброд.

– Как жизнь, дядя?

Свят даже забыл на мгновение, что перед ним ребёнок – настолько деловитым и рассудительным тот казался.

– Жизнь? Да ничего, – философски заключил он и отхлебнул из стаканчика.

– А работаешь где?

– Нигде… – признался он.

Как ни странно, после первого же глотка этого ядовито-жёлтого пойла со вкусом плесени, ему стало хорошо и свободно, захотелось непринуждённого мужского общения, и, хотя архаровец в красных штанах мало подходил на роль приятного собутыльника, Свят предпочёл довольствоваться имеющимся.

Его признание, казалось, прибавило уважения в глазах шпаны, которая, как понимал Свят, в силу своего естественного противопоставления капитализму, неосознанно ценила любую внесистемность.

– А чем занимаешься тогда?

Свят глотнул ещё пивка.