Иван Грозный. Царь, отвергнутый царизмом

Вышло, однако, иначе.

С конца 1550-х годов в государственную и общественную жизнь Московского государства вошла особая внешняя война – война, которую Россия повела вначале с Ливонским орденом, а фактически – со всем Западом, за право свободной балтийской торговли, чему препятствовали на северо-западе орденская с 1347 года Нарва, а на западе – орденские земли с закрытыми для русских Ревелем и Ригой. Уже в ходе войны – с 2 февраля 1565 года, Иваном был учреждён особый режим опричнины, разделивший государство на две части: «земщину» и царский удел – «опричнину», каждая часть – со своими порядками, аппаратом управления и даже войском. Опричный режим сохранялся до 1572 года и будет предметом отдельного нашего внимания.

Митрополит Филипп Колычев сразу же выступил против опричнины. Причём упрямый и резкий, с боярским гонором, Колычев грозил отказом от кафедры, если царь не откажется от опричнины. В статье А. М. Сахарова, А. А. Зимина и В. И. Корецкого, опубликованной в коллективной монографии 1989 года ««Русское православие: вехи истории», справедливо отмечалось, что «вводя в стране опричные порядки, правительство Ивана IV ставило перед собой задачу искоренения «боярской крамолы»», и что по существу «дело шло о борьбе с последними уделами и другими остатками феодальной раздробленности». Далее же было сказано следующее:

«Главное, что побудило митрополита столь настойчиво противоборствовать опричнине, – это сопротивление руководства церкви централизаторской политике Ивана IV, посягнувшего на церковные богатства и привилегии…

Опричнина отталкивала своенравного Филиппа не только как главу русской церкви, но и как одного из тех Колычевых, которые уже давно были известны своими удельными и децентрализаторскими симпатиями».

Кончилось тем, что Иван 4 ноября 1568 года импровизировал заседание земского собора, где Филиппа лишили сана. Вскоре тот был сослан в Тверской монастырь, а в декабре 1569 года – как сообщают источники, задушен одним из крупных деятелей опричнины Малютой Скуратовым. Затем последовал почти полный «перебор» церковных иерархов. В цитированной выше статье при этом признавалось, что «дело Филиппа нельзя сводить к конфликту между ним и Иваном IV». Авторы поясняли:

«Это была борьба сначала великокняжеской, а потом царской власти за включение церкви в государственный аппарат. Неизбежность и закономерность этой борьбы определялась тем, что русская церковь в XVI веке представляла собой один из наиболее ярких рудиментов феодальной раздробленности, без трансформации которого не могло быть и речи о полном государственном единстве».

Сказано и с пониманием сути проблемы, и – в точку! Причём ясно, что в летописях, ведение которых относилось к задачам церкви, царя Ивана после репрессий против церковников изображали вряд ли объективно.

Что же до Ливонской войны, то она – с тем или иным составом враждебных России сил, сопровождала всё остальное царствование Ивана Грозного, вплоть до его смерти.

Ивану Грозному – как и его предшественникам, и его преемникам – пришлось много воевать… Воевать в основном на западе и на юге. Уже отец Грозного – Василий III, в 1521 году начал сооружение Большой засечной черты к югу от Москвы, которая проходила от Рязани до Тулы. В царствование Ивана засека была в основном завершена, однако южная «крымская» угроза ещё проявилась в 1570-е годы – в ходе западной Ливонской войны. Проявилась самым значащим и трагическим образом – сожжением Москвы крымским ханом Девлет-Гиреем в 1571 году. Этот момент в эпохе царя Ивана будет освещён в своём месте.

Ливонская война – на ней мы тоже остановимся отдельно, стала одним из великих деяний эпохи Ивана Грозного, несмотря на неровный её ход и те негативные проблемы, которые она породила. Эта война началась в 1558 году – на фоне впечатляющих успехов Руси, и закончилась, по сути, лишь в 1721 году Ништадтским миром, завершившим Северную войну уже Петра Великого. Итого русская война с Западом за Балтику длилась более чем на полвека дольше, чем Столетняя война Англии и Франции!

Причём, не учитывая «ливонского» и шведского аспекта эпохи Ивана Грозного, вряд ли можно понять и то, что Руслан Скрынников назвал «трагедией Новгорода», то есть поход Ивана IV на Новгород и Псков в декабре 1569 – феврале 1570 года и погромы, ставшие завершением этого похода.

Описывая царствование Ивана IV Васильевича, прозванного Грозным, сложно придерживаться строго хронологического порядка изложения, настолько переплетаются во времени Ивана то возникающие, то исчезающие одни и те же факторы, а также различные факторы. Переплетаются историческая истина и ложь об эпохе Ивана и об Иване – ложь, как созданная в реальном масштабе времени, так и много позднее. Различны оценки, ибо различны побуждения и позиции оценивающих, но и при однозначности позиции сложно (если не невозможно) выстроить повествование стройно – то и дело приходится отвлекаться.

Вот и о политике и действиях Ивана Грозного в отношении Новгорода приходится говорить, освещая не столько факты, сколько системную и историческую суть ситуации. Кратко же можно сообщить, что в декабре 1569 года, на четвёртом году введения особого порядка управления государством – опричнины, царь Иван IV начал поход на Новгород и Псков, завершившийся в феврале 1570 года. Занятие Новгорода сопровождалось при этом достаточно массовыми репрессиями, в новгородских походах Москвы, впрочем, традиционными.

Глава 5

Новгородский «гвоздь» в московском «сапоге»

На Руси после нашествия Батыя остались нетронутыми, по сути, лишь Новгород и Псков. При этом Псков, хотя и был, как и Новгород, городом-республикой, практически всегда держался Москвы. Новгород же быстро стал «гвоздём» в московском «сапоге» уже для Ивана III Великого, который Новгород не раз воевал. Ко времени Ивана IV всё лишь усугубилось.

В Новгороде испокон веку правило вече, однако на руководящие посты вече всегда избирало бояр, при этом в борьбе за посадничество участвовало до 1207 года три боярские группировки, представляющие три городских «конца» – Неревский, Людинский и Прусский… В 1207 году борьба группировок привела к полному разгрому людинского боярства, что в миниатюре – в пределах одного города-республики, напоминало княжеские усобицы в пределах всей Русской земли. При этом новгородские бояре, как и удельные князья, были традиционно склонны к сепаратизму, и у этой тенденции были очевидные материальные предпосылки – Новгород был городом торговым и тяготел, говоря языком современным, к некоему космополитизму. Новгородцы хотя и ощущали себя русскими, в то же время не очень стремились к политическому единению с остальными русскими землями.

Стремление к «самости» проявлялось и в том, что Новгород претендовал на самостоятельность и отдельность также в церковных делах. К 1156 году относится первое избрание архиепископа в Новгороде… А к 1190-м годам относятся первые торговые договоры Новгорода с немецкими ганзейскими городами. Для дальнейшего становится характерным, впрочем, не только сотрудничество, но и соперничество между немецкой Европой и Русью – как за контроль над торговыми путями, так и непосредственно за обладание Севером. Противостояние немецко-скандинавской угрозе оказывалось актуальной задачей Новгородской земли на очень протяжённое время, но всё чаще новгородские «верхи» искали союза с Литвой и Польшей, а это уже отдавало прямой изменой и русскому делу, и русскому народу.

Решить эту проблему в числе других тоже было задачей царя Ивана. А решать её можно было лишь силой – в этом убеждала вся предыдущая постмонгольская история отношений Новгорода и Москвы.

«Новгородское дело» Ивана IV Грозного, как и вообще всю его репрессивную политику, нельзя оценивать в «общечеловеческих» категориях «добра и зла», выводя эту сторону эпохи Грозного в некую историческую вневременность и отрывая нравы той эпохи на Руси от мировых нравов. Жестокость была тогда нормой, причём не только на Востоке, но и в просвещённой Европе. Скажем, колесование – мучительнейший вид казни, применявшийся и Грозным, был в ходу ещё в Древнем Риме, затем – в Германии для убийц, «действовавших из засад», и во Франции для разбойников с большой дороги. Грозный лишь заимствовал колесование, как и другие пытки, из европейского арсенала казней.

Не лучшее заимствование, но…

В ночь с 23 на 24 августа 1572 года под праздник святого Варфоломея в Париже вероломно и без объективных к тому оснований французским королём Карлом IX, его матерью Екатериной Медичи и домом Гизов было организовано массовое избиение французских гугенотов. За одну ночь только в Париже было убито 3000 человек, среди них – множество знатных дворян-гугенотов, съехавшихся на свадьбу сестры короля католички Маргариты с гугенотом Генрихом Наваррским. Всего во Франции тогда было уничтожено до 30 000 человек. Причём никто из них не представлял для будущности Франции никакой угрозы, никто не был проводником интересов внешних сил и не замышлял заговора против короля.

Погром Новгорода на рубеже 1569–1570 годов и Варфоломеевскую ночь разделяет, по сути, год с небольшим. Однако даже в России этой ночью никто Европе не пеняет, зато о русском «кровавом деспоте» Грозном только ленивый не разглагольствует – как в Европе, так, увы, и на Руси. Но так ли всё было на Руси кроваво? И так ли уж безосновательны были репрессии Грозного?

Цифры репрессий Ивана IV Грозного представляют собой, чаще всего, злостную и намеренную ложь с целью дискредитации Ивана и вообще русской истории. Джером Горсей, находившийся в России с 1573 года как агент английской «Московской компании», учреждённой в 1555 году для ведения торговли с Россией, в своих мемуарах заявлял, что царь погубил в Новгороде 700 000 (семьсот тысяч!) человек… Если мы даже имеем дело с опиской, увеличивающей цифру на лишний ноль, то всё равно получается 70 000…

Псковский летописец называет цифру в 60 тысяч человек. Андрей Курбский утверждает, что в Новгороде за один только день перебили 15 000 человек. Итальянский дипломат Джерио записал слух об избиении 18 000 человек. Русский историк конца XIX века А. Г. Ильинский на основании записей Новгородской (угу!) летописи пишет о 40 000 человек, погибших в погроме, а советский историк А. А. Зимин с ним согласен. Эта антиисторическая «цифровая» паранойя до боли напоминает «парад» измышленных «цифр» «сталинских репрессий» и «демографических преступлений коммунизма», исчисляемых западными и доморощенными либералами в десятки, а то и сотни миллионов «жертв».

Однако тот же Руслан Скрынников указывает на подлинную причину массовой гибели людей в русских городах, включая Новгород, в начале 1570-х годов – голод вследствие очередного недорода и эпидемии. Пожалуй, эпидемии, включая чуму, были особо значащими как раз для Новгорода – города, активно торгующего с Европой, где чума стала тогда элементом бытия.

Скрынников прямо отмечает, что «ущерб, нанесённый Новгороду голодом и чумой в 1570–1571 годах, далеко превосходил последствия опричного разгрома. Об этом свидетельствуют многочисленные описания, дозоры и обыски новгородских погостов и деревень». Русский историк А. М. Гневушев в начале ХХ века на основании писцовых книг 1581–1584 годов также пришёл к выводу, что «год опричного разгрома не выделяется среди других кризисных лет в истории Новгорода».

Показательный пример… Немецкие наёмники Иоганн Таубе и Элерт Краузе (Крузе) – авторы памфлета против Грозного и участники опричного похода на Тверь, в одном случае указывают число избитых в Твери в 90 000 человек, а в другом случае пишут о том, что 27 тысяч тверичей умерли от голода, а опричниками было перебито 9 тысяч… Сообщая об этом, отнюдь не проивановски настроенный Р. Скрынников замечает, что приведенные цифры «во много раз превышают численность населения Твери XVI века».

Позднее Таубе и Краузе в ходе Ливонской войны предложили польскому королю Сигизмунду II Августу обманом захватить Юрьев (Дерпт), где основная часть жителей была нерусской, а кроме русского гарнизона стоял наёмный немецкий отряд полковника Розена. Сигизмунд согласился. В воскресный день Розен напал на русских, освободил из городской тюрьмы пленников и вооружил их. Однако план провалился. Горожане Розена не поддержали, запершись в домах, а русские дети боярские и стрельцы выгнали ландскнехтов Розена из Юрьева. Таубе и Краузе бежали к Сигизмунду, который принял их ласково.

Немецкий померанский дворянин Альберт Шлихтинг служил в войсках Ивана IV, но в 1570 году – во время Ливонской войны – бежал в Литву и там издал «Новости из Московии, сообщённые дворянином А. Ш. о жизни и тирании государя Ивана». Возможно, Шлихтинг ограничился инициалами в заглавии, рассчитывая опять вернуться в Москву для поживы. «Сведения» же он явно измышлял в угоду литовской антирусской пропаганде. Кроме обычного описания «ужасов» Шлихтинг сообщал, что опричники-де разграбили в Новгороде «двадцатилетние» (!!) запасы товаров, «предназначенные для вывоза в Европу»…

Генрих фон Штаден – немецкий авантюрист, стал активным участником опричнины исключительно в видах грабежа, в чём и преуспел. Выступив в поход на Новгород с одной лошадью и двумя слугами, он набрал шайку бродяг, совершил собственный рейд и вернулся в Москву с 49 лошадьми при 22 санях с награбленным добром. Современный либеральный «историк» Ирина Карацуба, оперируя цифрой «избитых» в 40 000 человек, приводит похвальбу Штадена и резюмирует: «Чтобы оценить по достоинству это известие, надо принять в расчёт, что опричное войско, двинувшееся в декабре из Москвы на север, насчитывало 15 тысяч всадников, а Штаден не занимал в этом войске никаких руководящих постов». Намёк очевиден: если уж на долю Штадена пришлось 49 лошадей, то…

Умножение реальных, надо полагать, 49 коней Штадена на 15 000 «всадников» даёт 735 000 якобы уведённых из Новгорода коней. Цифра несуразная до очевидности, но Ирину Карацубу это не смущает, как не смущает её и некритическая ссылка на писания Штадена. Тот, убыв из Москвы в 1576 году, тут же стал – в качестве «эксперта по русским делам» – разрабатывать планы интервенции в «Московию» для германского императора Рудольфа II и шведского короля Юхана III… А в дополнение опубликовал записки «Страна и правление московитов», полные тех «сведений», которые оправдывали бы агрессию Запада против России. Как видим, у доктора Геббельса отыскиваются очень давние предшественники по фабрикации «чудовищной лжи».