Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Мюзик-холл на Гроув-Лейн
Шарлотта Брандиш

Лондон, 1935 год. Мюзик-холл на Гроув-Лейн гостеприимно распахивает двери для почтеннейшей публики. Чечётка на крыльях самолёта, магические иллюзии, дрессированный гусь, танцы, песни, номера с мгновенным перевоплощением – артисты, не жалея сил, дарят зрителям яркие эмоции.Однако труппу с самого начала театрального сезона преследуют неудачи. Травмируется одна танцовщица, затем погибает другая – и Филипп Адамсон, антрепренёр труппы, вынужден обратиться за помощью к сестре. Этой зимой Оливии Адамсон предстоит не только вникнуть в хитросплетения закулисных интриг, но и попробовать себя в амплуа ассистентки иллюзиониста и полицейского осведомителя, а также спасти от петли невиновного, разоблачив истинного преступника.Но как понять, какие чувства таятся за улыбками и ярким гримом? Как распознать, кто лжёт, а кто говорит правду? Третья книга в серии о расследованиях близнецов Адамсон понравится любителям классических английских детективов.До встречи в мюзик-холле на Гроув-Лейн!

Шарлотта Брандиш

Мюзик-холл на Гроув-Лейн

Многодневный морской переход из Шанхая завершился с полным успехом, и 26 июля 1935 года Корабль Его Величества «Саффолк», оснащённый четырьмя паровыми турбинами, бросил якорь в гавани Портсмута. Мешкать не стали, и разгрузка началась немедленно.

Вместительные сундуки, обитые стальными листами, спешно выносили из трюма и бережно, со всеми предосторожностями, ставили на палубу крейсера таким образом, чтобы они образовывали аккуратные ряды с узкими проходами. Всего их было девяносто три, каждый сундук был заперт на внушительного вида замок, и на всех без исключения можно было заметить красные ленты, испещрённые иероглифами.

За разгрузкой пристально наблюдал сухопарый джентльмен в пенсне и стёганом суконном пальто, слишком тёплом для этого времени года, но отлично защищающем своего владельца от порывов сырого ветра, дующего с пролива. Когда один из матросов крейсера оступился на скользкой палубе и раздался глухой звук удара железа о дерево, джентльмен поморщился и, стремительно подойдя к виновнику, допустившему оплошность, наклонился к нему и сделал резкое замечание. Светлые глаза его за стёклышками пенсне сузились от гнева, пальцы непроизвольно сжали карандаш в кармане пальто, чуть не сломав его пополам. Выпрямившись, он натянуто улыбнулся, адресуя свою улыбку представителю китайской стороны, но тот остался невозмутим, и ни одна мышца не дрогнула на маленьком бесстрастном лице.

Пока сундуки выгружали из трюма, пока медленно сносили по трапу, наблюдающие сохраняли молчание. Ветер внезапно утих, затаился где-то высоко в оснастке корабля и теперь забавлялся тем, что заставлял полотнище флага отсюда, с палубы казавшееся размером не более носового платка, отчаянно трепетать, словно язычок пламени, сражающийся со сквозняком. Воды гавани в свете догорающего дня отливали тусклым оловом и с вкрадчивым плеском толкались в борта судна, пока ветер не сменил направление и не нагнал серые тучи, угрожающе повисшие над головой. Джентльмен в пенсне поднял воротник пальто и мысленно похвалил себя за предусмотрительность.

Разгрузка длилась до самой ночи, и всё это время портсмутская гавань была заполнена королевской охраной в штатском. Один за другим к трапу подъезжали крытые брезентом фургоны и увозили затем сундуки с бесценным грузом в направлении железной дороги. Всё шло по установленному плану, без проволо?чек и досадных недоразумений, и краснеть перед иностранцами не приходилось, но джентльмен в суконном пальто, а это был не кто иной, как сэр Персиваль Дэвид, директор выставки, видный учёный и страстный коллекционер китайских марок и керамики, всё равно был взвинчен до предела и по своему обыкновению ожидал всяческих неприятностей.

Глава первая, в которой Эффи Крамбл и Имоджен Прайс предпочитают смирению месть, а Марджори Кингсли и Лавиния Бекхайм терзаются ревностью

– Да её убить за это мало, миссис Бенни! Вот честное слово, попадись она мне сейчас, я… Я просто не знаю, что бы я с ней сделала!

Эффи Крамбл, субтильная узкоплечая блондинка с остреньким подбородком и лицом простоватым, но выразительным и не лишённым своеобразной прелести, сжала миниатюрный кулачок и потрясла им перед собой. Другая рука девушки скрывалась в уродливом коконе из серого гипса и не слишком чистых бинтов.

– Ну, уж прямо. Не стоит так злобствовать, золотко, – осуждающе покачала головой миссис Бенни, передавая Эффи чашку, наполненную тёмно-рубиновым чаем и блюдце с половинкой тоста, смазанного тончайшим слоем маргарина.

Несмотря на обуревающие её чувства, Эффи красноречивым взглядом выразила недовольство крошечной порцией, и миссис Бенни, заметив это, в обычной своей манере категорично пресекла все возражения:

– Растолстеешь – не поместишься в коробку и пробкой вылетишь из номера. Да и костюмы перешивать придётся.

Эффи вздохнула, признавая её правоту, и, капитулируя, приняла блюдце с тостом. Чашку с чаем она поставила на круглый умывальный столик, который вместе с невесть как затесавшимся сюда креслом-качалкой и узкой кроватью составлял всю обстановку её тесной комнатки в пансионе на Камберуэлл-Гроув. Даже платяной шкаф сюда не влез, заняв место в коридоре, прямо напротив двери, и по утрам, чтобы одеться, приходилось ждать, когда уляжется суета и можно будет без помех достать платье и чулки.

– Но всё же, миссис Бенни, что же мне теперь делать? – губы у Эффи задрожали от обиды. – Ведь я так этого ждала, так надеялась! Как же она могла так бессовестно со мной поступить?!

Миссис Бенни, или, как её любовно прозвали в труппе «Лицедеи Адамсона», Мамаша Бенни, наклонилась к ней и утешительно похлопала по колену.

– Хватит слёзы лить, – мягко посоветовала она, хотя Эффи ещё даже не приступала к полноразмерным страданиям. – Бог ей судья, этой выскочке. Она своё ещё получит, вот увидишь. Тут надо как можно быстрее связаться с этим мистером, что тебе ангажемент обещал, и без обиняков ему сказать, что так, мол, и так, произошло недоразумение, и на выступлении он видел другую актрису.

– Я уже!

Тут Эффи, не вняв доброму совету старшей подруги, мгновенно залилась слезами. С ошеломляющей быстротой, больше похожей на какой-то ловкий трюк, слезинки покатились по её подвижному личику, закапали на воротник халата из шерстяной фланели, на тонкий, почти прозрачный ломтик хлеба.

– Я уже, уже позвонила ему! Сразу же, как всё узнала! И он… – она всхлипнула, стиснула воротник здоровой рукой, судорожно вздохнула и продолжила: – И он мне сказал, что её уже утвердили! Им, оказывается, непременно нужна брюнетка! И ещё он сказал, что других ролей для меня у них нету! Вы и не представляете, миссис Бенни, какой это был ужасный разговор! – Эффи закатила глаза к потолку. – Ну просто сущий кошмар! Со мной никто никогда не говорил в подобном тоне. Он обращался ко мне: «Голуба моя!» Представляете? Ума не приложу, что ему наговорила про меня эта…

– …Ну-ну, золотко, не будем сквернословить, – миссис Бенни, в прошлой жизни много лет простоявшая за стойкой паба, принадлежавшего её мужу, ныне покойному, не терпела бранных слов в своём присутствии.

– Да я так зла, миссис Бенни, так зла, что меня всю буквально трясёт. Или это от холода? – Эффи прижала ладонь к щеке и вскрикнула: – Ну конечно! Я так продрогла, что у меня руки как ледышки!

Она бросила быстрый изучающий взгляд на свою гостью, а затем решительно достала из сумочки плоскую фляжку в потёртом замшевом чехле.

– Мне просто необходимо согреться, – пояснила она, подливая немного бренди в свою чашку с чаем, – а то не хватало ещё слечь, как два года назад. Не желаете ли капельку, миссис Бенни? – и она протянула фляжку гостье.

Та покачала головой, отказываясь, и, сделав большой глоток чая, поинтересовалась:

– Ты, золотко, лучше мне вот что расскажи: кто тебе сообщил, что она обскакала тебя с ролью?

От возмущения слёзы Эффи высохли так же стремительно, как и появились.

– Она, миссис Бенни, она же сама мне и сказала! И уж вся светилась от восторга, ярче, чем гирлянды на Трафальгар-сквер в рождественскую ночь. И смотрела на меня с этакой мерзкой ухмылочкой, точно ждала, когда я разрыдаюсь у неё прямо на глазах! Вы, миссис Бенни, непременно подумаете обо мне дурно, да только я уже решила, что сделаю. Да, да! Я так просто этого ей не спущу! Проберусь после вечернего представления к ней в гримёрку и вырву с корнем этот её уродливый цветок, над которым она так трясётся! Пусть он зачахнет, пусть! Это, похоже, единственное, чем она дорожит. И… и всё расскажу про неё Эдди! Он, дурачок, увивается за ней и знать не знает, какая она на самом деле гадкая. И не останавливайте меня, миссис Бенни. Я знаю, что это дурно, но она не оставила мне другого выбора, вы же видите!

Эффи вынула из пузатой дерматиновой сумочки, лежавшей рядом на подушке, носовой платок и осторожно промокнула лицо, стараясь не смахнуть остатки пудры. Торопливо опустошила чашку с чаем наполовину и переставила её на столик. Затем она бережно прикрыла повреждённую руку здоровой и, тихонько раскачиваясь, несколько минут безучастно смотрела в окно, за которым сгущались сизые сумерки. В этот час, когда весь театральный люд предавался отдыху в перерыве между дневным и вечерним выступлениями, в пансионе миссис Сиверли было на редкость спокойно, и тишину комнаты нарушал только уютный скрип кресла-качалки да едва различимый бодрый говорок радио, доносившийся из комнат хозяйки.

– А ведь это, миссис Бенни, был мой последний шанс, – вздохнула Эффи, и тон её был лишён всякого налёта театральной драматичности, которым частенько грешат актрисы.

– Ну, уж и последний, – Мамаша Бенни выпрямилась в кресле и с преувеличенной горячностью принялась убеждать Эффи, что всё у неё впереди, и сценическая карьера дело такое – сегодня пусто, а завтра густо, и что в Театре Флоссома не раз ещё о ней вспомнят, и что подлинный талант всегда найдёт свою дорогу к зрителю, и множество подобной этому жизнеутверждающей чепухи, в которую обе женщины на самом деле никогда не верили, но одна считала своим долгом всё это говорить, а другая слушать.

Когда Мамаша Бенни – чуть более пышная, чем следовало, и чуть более смуглая, чем можно было ожидать от уроженки графства Монмут – закончила свою полную оптимизма речь, Эффи порывисто сжала её тёплую ладонь:

– Миссис Бенни, погадайте мне! – попросила она.

Та, не отнекиваясь, поставила свою чашку на столик, с готовностью вынула колоду из кармана и, придвинувшись вплотную к кровати, принялась раскладывать карты. Первым на пёстром лоскутном покрывале появился юноша в колпаке с колокольчиками и с котомкой за спиной. Справа от него легла карта, изображавшая руку, сжимающую посох, слева – карта с тремя танцующими девами, поднимающими золотые кубки. Нахмурившись, гадалка добавила в расклад ещё одну. Сверху, над улыбчивым юношей, она выложила карту, изображавшую лежащее на земле тело, пронзённое девятью мечами. Губы её сжались в тонкую линию, и она неодобрительно покачала головой.

– Что там, миссис Бенни? – Эффи не скрывала тревоги. – Что-нибудь нехорошее?

Та быстрым движением руки перемешала карты и вернула их в колоду.

– Чепуха какая-то получилась. Что-то я сегодня не в форме, ты уж, золотко, прости.

Раздался дробный стук, дверь распахнулась и на пороге, освещённая тусклым светом коридорных ламп, появилась миниатюрная девушка с охапкой нарядных платьев на вешалках.

– Та-дам! – она приложила одно из них к себе, крутанулась на месте и ликующе заявила: – Эффи, милочка, ты только посмотри, какой сюрприз нам приготовил мистер Пропп! Уверена, ты будешь в восторге!

Не услышав радостных восклицаний в ответ, Имоджен Прайс внимательно оглядела расстроенные лица коллег по театральной труппе. Её улыбка погасла, она решительно прошла в комнату и бросила сценические костюмы на кровать, не заботясь о том, что они могут помяться.

– Ну, рассказывайте, что эта гадкая особа ещё натворила?

***

В гримёрку, освещённую лишь парой светильников с плафонами из зеленоватого помутневшего стекла, вошёл высокий представительный джентльмен во фраке, цилиндре и белоснежных перчатках. Он прикрыл за собой дверь, аккуратно и неторопливо снял перчатки и уложил их в коробку, стоявшую на гримёрном столике, в которой находились несколько запасных пар, обёрнутых замшевой бумагой. Закинул руки за спину, повозился неловко, расстёгивая пуговицы, которые почему-то находились не на подобающем им месте, и, не без труда сняв фрак, повесил его на безголовый манекен, бережно расправив фалды и щелчком сбив с плеча невидимую соринку.

Под фраком обнаружились белоснежный жилет и батистовая рубашка несколько меньшего размера, чем это принято у джентльменов, предпочитающих выглядеть по старомодному изысканно, и чёрные прямые брюки, которые по-хорошему давно было пора расставить в поясе. Джентльмен отцепил пышную манишку, перепачканную гримом, и бросил её в корзину, затем снял цилиндр и, когда удерживаемые им золотисто-каштановые волосы рассыпались по его плечам, преображение завершилось.

Напротив зеркала, привычно избегая смотреть на своё отражение, стояла молодая девушка, очень широкоплечая, с крупными руками и резкими чертами лица, впрочем, не лишёнными некоторой привлекательности. Она не была красива и прекрасно знала об этом, давно смирившись со своим внешним обликом. Природа отказала ей даже в той миловидности, что зачастую свойственна юности, но вот глаза её – широко распахнутые, тёмно-серые, как лондонское небо в ноябре, опушённые такими густыми и длинными ресницами, что те казались данью ухищрениям опытного гримёра, были по-настоящему хороши. Глаза и, пожалуй, волосы – пышные, сияющие приглушённым мягким блеском в свете настенных ламп.

Кто-то пробежал по коридору, послышались весёлые восклицания. Она встряхнулась, быстро сняла остатки сценического костюма, оставшись лишь в одной шелковой сорочке со следами аккуратной штопки, и принялась торопливо снимать грим. Стерев остатки кольдкрема, припудрила лицо и распахнула шкаф, где висели несколько платьев. Поколебавшись, выбрала самое нарядное – лиловое, скрадывавшее её крупную, лишённую волнующих изгибов, фигуру, – и торопливо натянула его. Ловко застегнула мелкие пуговки на груди, причесалась, старательно взбивая над широким выпуклым лбом примятую цилиндром чёлку.

Из сундучка, задвинутого в самый уголок шкафа, она вынула роскошную коробку шоколадных конфет, крест-накрест перевязанную золотистой муаровой лентой. Немного постояла с коробкой в руках, с задумчивой нежностью проводя пальцами по гладкому картону, а потом одёрнула воротничок платья и отправилась на поиски того, кому предназначался сладкий дар.

В коридоре было пусто, и она, никем не замеченная, тайком поднялась по неприметной лестнице на следующий этаж, где располагались гримёрные актёров.