Безголовое дитё

Безголовое дитё
Светлана Георгиевна Семёнова

Тяжелая жизнь ребенка в послевоенное время. Воспоминания, автобиография.

Светлана Семёнова

Безголовое дитё

БЕЗГОЛОВОЕ ДИТЁ

…Я, совсем ещё маленькая девочка, лет четырёх, сижу на низкой кровати. Серый предутренний полумрак едва освещает предметы убогой комнатушки. Голые ножки привычно ощущают сырость холодного пола. А на моих коленках лежит моя стриженая голова. Грязным указательным пальчиком с обгрызенным ногтем, вожу по едва отросшим, колючим волосикам и с любопытством разглядываю своё лицо…, обращённое ко мне. Пальчик соскальзывает на лоб, гладит брови.

«Это мои бговья», – картавлю я.

«А это мои глазки» – тихонько бормочу и пытаюсь оттянуть веко. Оно не поддаётся.

«А это мой кугносый носик».

Нажимаю кончик носа, словно кнопку.

«А это мои губки, за губками готик».

Пытаюсь просунуть пальчик между крепко стиснутыми губами.

« Готик хочет кушатки? Ой!»

Рот приоткрылся, зубы разомкнулись и слегка прикусили пальчик. Громко вскрикиваю и сбрасываю голову с колен на пол. Она с глухим звуком брякается об пол и катится под стол.

« Ой! А чем я тогда её вижу, если она там валяется? Глазки же в головке!»

Каким-то, непостижимым для ребёнка, несуществующим в реальности взглядом, всматриваюсь в полумрак сырой холодной комнаты. Пространство комнаты медленно расширяется во все стороны. Что-то едва осязаемое обволакивает моё тело и тянет вверх под потолок. Потолок мягко расступается и пропускает меня в чёрную бездну неба. Пытаюсь кричать, но звук моего голоса застревает в горле. Тогда я тихо и жалобно кого-то прошу:

«Отпусти. Бо без головки Бабуня заругает! Опять скажет, шо я безголовое дитё ».

Сон или галлюцинация резко обрывается. Запах сырости и сладкого тлена возвращает меня в реальность.

До сих пор помню, как пугало меня это, часто повторяющееся, кошмарное сновидение. Помню даже, как потом привыкла к нему. И когда моя голова скатывалась под стол, мелькала утешительная мысль – «ничего, это уже было, но потом же головка встала на место».

Боюсь полумрака. Полумрак это тревога. Преддверие. Из полумрака выглядывает моё детство. И тогда всё окружающее меня – предметы, звуки, даже запахи становятся нереальными, обретают неразборчиво-ватную вязь и куда-то исчезают. Закрываю глаза, пытаюсь опустить заслонку перед движущейся на меня волной воспоминаний из глубины далёкого детства. Но какая-то, неуловимая тревога и непонятная обида не дают мне никакой возможности отторгнуть всё то, что прочно засело в моей памяти. Память вдруг становится живой сущностью; набухает, расширяется, наполняясь новыми подробностями, о которых я никогда не вспоминала, и показывает отдельные картинки, будто вкрапления в общую картину моего детства. Эти картинки лезут и лезут из всех уголков подсознания, из всех щелей его. Зачем всё это сохранилось в тех почти замурованных временем углах и щелях? Неужели это я была тем маленьким существом, которое тогда по утрам просыпалось от жутких кошмаров, дрожало от наваждений, от одиночества?

Мама после окончания одесской консерватории по классу вокала стала артисткой одесского «Театра миниатюр». Там познакомилась с моим отцом. Это было в 1939 году. А в марте 1940-го родилась я. Когда мне исполнился год и три месяца, мои родители уехали на летние гастроли в город Кировоград. Мы с Бабуней остались в Одессе одни. И тут грянула война. Она застала моих родителей в маленьком городке Знаменка, куда они поехали на выездной спектакль из Кировограда. Оттуда, как говорится «в чём стояли» их срочно эвакуировали в Среднюю Азию.

"Мамочка наш театр эвакуируют эшелоном в среднюю азию тчк надеемся война скоро закончится тчк мы опять будем вместе тчк береги Ветуню подробности письмом целуем Лида Жорж»

Эту телеграмму Бабуня хранила всю жизнь. Натыкаясь на неё в моём архиве, когда раз в пять, а то и в шесть лет, освобождая его от пришедших в негодность бумаг, я трогаю пальцами шершавую поверхность довоенного серого клочка бумаги, с приклеенными белыми ленточками текста, и трепетно укладываю его обратно в дряхлый конверт.

Пытаюсь представить себе, как в том возрасте, который я давно перешагнула, моя Бабуня с годовалой внучкой, то есть со мной, осталась в Одессе, оккупированной в самом начале войны фашистами.

Глубоко, на самом донышке памяти, шевелятся смутные видения, переплетаются в неуловимой последовательности, прерываются какими-то ассоциациями и вновь всплывают, чтоб… настойчиво заявить о себе.

Пробелы памяти заполняю фантазией, воображением. И я верю своему воображению. Из чего-то же во мне оно рождается… Не из воздуха же… Я уверена, что моё воображение – это спящая до поры до времени в подкорке память, которую вдруг разбудила какая-то мимолётная ассоциация. Время что ли пришло? Отстранённо, будто не про себя, вспоминаю четырёхлетнюю малышку Ветуню. Бабуня же всегда остаётся на своём реальном месте. Все эпизоды, выплывающие из далёкого детства, происходили на самом деле. А вот диалоги и монологи придумываю, исходя из характеров, способов мышления, произношения слов, интонаций, построения фраз… Кажется, разбуди меня среди ночи и спроси, как Бабуня общалась с соседками в одесском дворе, и моя фантазия тут же сочинит диалог, который в реальности мог происходить только между моей Бабуней и, допустим, мадам Ицикович…

УТРО ВЕТУНИ

В полумраке холодной комнаты вижу маленькую девочку, на лысо стриженную неровной лесенкой, лежащую на узкой кровати под ватным одеялом. Вот она широко открывает глаза и вглядывается в потолок. Если там, на высоком потолке уже виден овал неправильной формы, похожий на косую решётку, значит, уже наступило утро. Если овала нет, значит ещё ночь. Овал появился однажды ночью. С потолка упал тяжёлый кусок штукатурки прямо на ватное одеяло, под которым, укрывшись с головой от сырости и холода, прижавшись друг к дружке, спали Ветуня с Бабуней. С тех пор Ветуня, проснувшись, прежде всего, смотрит на потолок. Сейчас овал тонет в полумраке. Девочка обиженно сжимает губки. Тревога и обида – Бабуня опять куда-то пропала. Девочка с надеждой шарит ручкой по опустевшей кровати. Но место, где рядом спала Бабуня, успело остыть, и страх одиночества охватывает худенькое тельце. Зажмурилась и натянула одеяло на голову. Некоторое время она боится открыть глаза, так как в комнате этот жуткий полумрак, сообщающий предметам неуловимое движение. Ей всё это уже знакомо… Приоткрой глаза, и слегка шевельнётся скатерть. Под столом прячется злое «сашество» – так её Бабуня произносила слово существо. Оно терпеливо ждёт, когда девочка обнаружит себя. «Меня здесь нет, я ушла с Бабуней», – мысленно внушает Ветуня «сашеству», притаившемуся под столом. Но сердце стучит так громко, что «сашество» уже догадалось о присутствии Ветуни, и она с замиранием в животе, ещё сильнее натягивает одеяло на голову. Сердце остановилось на мгновенье и до слуха Ветуни долетают жёсткие удары молотка по железу. Сначала редкие, потом учащающиеся и приближающиеся. И вот уже они совсем рядом, тут, в коридоре. Что это? Кому понадобилось хозяйничать в их коридоре? Любопытство и ужас. Девочка тихонько выскальзывает из-под одеяла и через кухню пробирается в коридор. Из-за темноты её движения осторожны и замедленны. Ветуня на цыпочках преодолела кухню и, остановившись на пороге коридора, замирает от ужаса. Прямо перед ней на фоне окна, в предрассветном полумраке два силуэта в военной форме вбивают молотком в пол коридора высокие железные колы. Её сердце стучит так же громко, как молотки этих страшных пришельцев. "Р-румыны" – шепчет Ветуня, чётко выговаривая букву р-р. «Может это сон такой, Бабуня сказала, что дети во сне не картавят» – она прижалась спиной к двери и крепко ущипнула себя за щёчку. Видение не исчезло, и девочка замерла от страха. Колы торчат поперёк коридора. Появляется третья фигура с мотком колючей проволоки, и, кряхтя, начинает обматывать торчащие из пола колы. Постепенно образовалась изгородь и перекрыла выход из коридора во двор. Вдруг резкий собачий визг и жалобный лай. Жулик, махонький Ветунин песик! Что же будет с ним, дорогим рыжим дружком, живущим под её крыльцом? Он визжит, надрывается, зовет на помощь. Но дороги нет! И… темнота.

– Веточка, Ветуня, шо с тобой? – мягкая Бабунина грудь принимает ребёнка в своё лоно.

Спасена!

– Бабуня, золотко моё, де ж ты була, як ты вошла? «Немецкие гумыны» опять пгиходили, опять вбили колы, замотали калидог пговолокой, – всхлипывает девочка, – А там под столом сидит «сашество», подглядывает и хочет скушать меня. Не кидай меня больше в хате одну, – Ветуня горько плачет, дёргает Бабунину юбку.

– Тише, успокойся. Румины усе спять. И нэ кажи юрынды, сашество удрало, бо я помыла пол под столом, – говорит Бабуня, поднимая скатерть, – Дывысь, пусто, – и ласково гладит Ветуню по головке. – Я ж принесла тебе сахару та гороху. Я больше никуды не пойду. Зараз снидать будэмо.

Ветуня спускается с Бабуниных колен. В комнате светло, хотя окно их коморки выходит на лестницу парадной. Через огромное окно парадной уже проглядывает утреннее солнышко и отдаёт часть света и их жилищу. Свет разноцветными бликами украшает стены, пол и некоторые предметы комнаты. Это высокое и длинное окно вдоль всей мраморной лестницы, ведущей на второй этаж, до войны было прекрасным витражом из цветных стёкол. От бомбёжек некоторые стёкла выпали, но большинство уцелело. Когда Бабуня с Ветуней вышли из катакомб, то долго искали себе жильё в полупустом доме №35, на Преображенской улице. И вот приютились здесь, в убогой коморке, в которую едва проникает дневной свет. Наверно Бабуня выбрала её в солнечный день, когда разноцветные блики отражались на стенах.

– Тут будэмо жить, – сказала Бабуня. – Когда кончится война и вернутся вакуированные, бог дасть сюды нихто нэ захочить, нихто нас отсюдова нэ выгонить.

Бабуня каждый день, а то и ночами уходила на "промыслы". Бегала по всем развалкам и помойкам в поисках какой-нибудь еды. В эту ночь она с соседкой проникла на разрушенную кондитерскую фабрику. Там мужики разрыли подвал, в котором обнаружили мешки с сахаром и горохом. У Бабуни было много разных торбочек. Она их нашила из старых простыней и юбок, найденных в пустых, полуразрушенных домах. Однажды ей очень повезло. В одной из брошенных квартир, среди пыльного хлама, Бабуня раскопала швейную машинку "Зингер" и притащила домой. Кто-то не решился тащить такую тяжесть с собой в эвакуацию. Машинка оказалась в рабочем состоянии. С тех пор женщины нашего двора то и дело приносили Бабуне заказы.

– Мадам Тимош, подрубите мине эту юбку, пожалуйста, бо она уже вся обпорхалась по подолу. А если обрезать ганзуляки, та подстрочить на вашей машинке, то я ещё поношу её подольше. За мной не встанет, – просила тётя Рива с третьего этажа.

Бабуня никому не отказывала. Тем более каждый заказчик в благодарность что-нибудь приносил из еды. В свободное от поисков пищи время, Бабуня строчила на машинке.

ГОРОХ

Ветуня с опаской крадётся через кухню, выглядывает в коридор. На табуретке, как два поросёнка, лежат торбочки с горохом и сахаром. Коридор пуст. Никаких кольев, никакой проволоки. Она улыбается и медленно идёт через коридор, тщательно осматривая пол. Никаких следов. Приснилось ей что ли… Позже, когда Ветуня вновь обрела маму, Бабуня рассказывала ей, что у девочки часто бывали галлюцинации. Это наваждение с «руминами» являлось Ветуне часто, даже после войны.

А сейчас – радость и покой! Бабуня дома! Она сварит гороховый суп! Ветуня пальчиком тычет в торбочку с горохом.

…Ещё одно воспоминание, вырванное из полумрака… Ветуня дёргает дверь, ведущую во двор, но она заперта снаружи на огромный замок. Замок гремит, но дверь не открывается. А во дворе играют дети в жмурки. Они бегают, смеются, кричат. Ветуня тоже хочет играть, но Бабуня опять куда-то ушла и закрыла её снаружи на замок. По обе стороны двери большие окна, и не будь они обвиты со двора густым диким виноградом, можно бы смотреть в них и хоть как-то участвовать в играх её друзей. Ветуня дёргает дверь, но большой гремящий замок не даёт двери открыться. Девочка замечает между дверью и косяком небольшую щель, она просовывает в неё ладошку, носик, вытянутые губки. Она гудит в эту щель, пищит, призывая детей обратить на неё внимание. Но дети носятся мимо, как угорелые. Все её усилия тщетны. Вдруг Ветуня вспоминает, как она поскользнулась на горохе, случайно рассыпанном Бабуней в коридоре. Коварная мысль приходит ей в голову: «Загаз вы у меня побегаете». Она тащит мешочек с горохом в коридор, зубами развязывает узелок, набирает жменю гороха и бросает его в щель. Половина горошин остаётся у Ветуни под ногами в коридоре, но другая половина всё же попадает на крыльцо и скатывается по нему во двор. Ветуня набирает ещё одну жменю и забрасывает в щель, потом ещё и ещё. Новые горошины толкают предыдущие, те скатываются с крыльца на каменные плиты двора. И вскоре всё пространство вокруг крыльца засыпано жёлтым горохом. Ветуня с обидой теребит пустой мешочек. К её сожалению никто из детей не поскользнулся. Но зато горох привлёк их внимание.

– Горох! – заорала Нилка, – Ой сколько гороха! Борька, Изька, смотрите, Светка горохом кидается!

Дети подбегают к крыльцу, и, собирая горох в жмени, бросают его друг на друга.

– Давайте штреляться горохом! У меня ешть трубочка, я первый придумал! – и Борька побежал домой за трубочкой.

Дети разбежались в поисках трубочек. Кто домой, кто на сметник, кто на развалку. Прикусив губу, Ветуня осознала своё поражение и заревела от обиды.

Вскоре дети опять собрались у крыльца. Почти все обзавелись разными трубочками и, набирая в рот гороха, с силой выдувая его из трубочек, стреляли друг в друга. В результате весь двор был усеян горохом.

Вдруг Ветуня услыхала вопли Бабуни:

– Геть отсюда, шмакадявки! Нэ чипать! Это мой горох, гэть уси, шоб я вас тут нэ бачила!

Бабуня открыла дверь, и умышленно не замечая Ветуню, прошла на кухню, взяла там веник, совок и миску. Вышла во двор и, шмыгая носом, стала собирать горох. На длинные общие балконы повыходили соседки, чтоб посмотреть на Бабуню и посочувствовать её беде.

– Мадам Тимош, и шо, вы хочете этот мусор кушать? – крикнула с балкона второго этажа тётя Броня.