Россия и современный мир №2 / 2014

Психологически объяснимо, почему обманщик относится к обманутому им с известным презрением. Жаргонное словечко «лох» безжалостно определяет меру этого презрения. Возможно, и грабитель презирает тех, кого он так ловко ограбил. Во всяком случае, обвинение в воровской приватизации А. Кох отпарировал фразой: «Народ не был ограблен изначально, потому что ему все это не принадлежало». На вопрос о будущем России через десять лет дал еще более уничижительную оценку: «Сырьевой придаток. Безусловная эмиграция всех, кто умеет думать. В последующем – превращение в десяток маленьких государств. Россия никому не нужна. Она только мешает… В мировом хозяйстве для нее нет места. Россия – обанкротившаяся страна» [5, c. 318]. Откровения А. Коха не следует рассматривать только как ненависть к собственной стране, это прорвавшееся наружу внутреннее убеждение, политическое кредо представителей этой группы. Они именно так видели Россию и делали все, чтобы она и становилась такой.

Не странно ли, что людям с подобными взглядами было поручено проводить реформы в России?

Для полноты социального портрета реформаторов следует добавить еще двух персонажей. Министром внешних экономических связей в правительстве Гайдара был П. Авен, работавший до этого по контракту ведущим научным сотрудником в Международном институте прикладного системного анализа в Вене. Осенью 1991 г. он прервал свой контракт и по приглашению Е. Гайдара возглавил Комитет внешнеэкономических связей, получив еще и пост первого заместителя министра иностранных дел РСФСР. В январе 1992 г. возглавил вновь созданное Министерство внешних экономических связей РФ. П. Авен был одним из наиболее последовательных сторонников жесткой шоковой терапии в экономике. При нем полностью был ликвидирован государственный контроль за внешнеэкономическими операциями, движением товарных и денежных потоков. По оценкам экспертов, политика П. Авена на посту министра привела к гигантским валютным потерям, уменьшению внешнеторгового оборота, катастрофическому падению экспорта готовой промышленной продукции, к фактическому уходу страны с многих рынков. П. Авен вместе с А. Вавиловым и А. Нечаевым был заместителем Е. Гайдара по валютно-финансовым операциям, что означает особую доверительность к этим персонам. П. Авен был советником Б. Березовского по организации скандально знаменитого «ЛогоВАЗа». После ухода из правительства П. Авен и А. Нечаев стали преуспевающими руководителями (соответственно, «Альфа-банка» и «Российской финансовой корпорации») и главными апологетами реформ.

И наконец, последний персонаж – А. Вавилов, замечательный тем, что он стал единственным из всех оправдавшим героическое предназначение той команды, которую Б. Ельцин призвал доводить до конца начатый еще до них процесс перехода к рынку, – команды «камикадзе». Только А. Вавилову пришлось бежать из страны. По этому критерию он вполне подходит под жертвенную во имя высших государственных целей категорию «камикадзе».

А. Вавилов был ключевой фигурой гайдаровского правительства. Его назначение первым заместителем министра финансов РФ состоялось в конце марта 1992 г., когда окончательно определился масштаб возможностей, и конкретизировались цели и задачи реформ. В сферу ответственности Вавилова входили разработка и реализация макроэкономической политики, решение проблем федерального бюджета и выстраивание отношений с международными финансовыми организациями, такими как Международный валютный фонд и Международный банк реконструкции и развития. Российская финансовая сфера была в заботливых руках А. Вавилова. В годы гайдаровских реформ он был ответственным секретарем различных правительственных комиссий: по вопросам кредитной политики, по государственному внешнему долгу и финансовым активам Российской Федерации и др. Везде он проявлял незаурядную активность и выдвигал продуктивные идеи. А. Вавилову принадлежит не только идея, но и организация «черного вторника» (катастрофический обвал курса рубля на торгах ММВБ 11 октября 1994 г.). Что было уже слишком: афера вызвала широкое возмущение общественности. Пришлось А. Вавилову объявить строгий выговор «за допущенную в октябре 1994 г. критическую ситуацию на финансовом рынке, создавшую угрозу экономической безопасности Российской Федерации». «Черный вторник» был знаковым событием – он четко обозначил направление деятельности реформаторов даже для тех, у кого оставались еще какие-то сомнения в задачах «младореформаторов». Знакомство с биографией А. Вавилова вызывает ассоциации со знаменитым героем Ильфа и Петрова – подпольным миллионером А. Корейко. Широкой общественной известности А. Вавилов не имел, он никогда не был министром, только заместителем, никогда не появлялся в массмедиа, всегда предпочитал оставаться в тени.

Да и зачем известность человеку, который с августа 1995 г. визировал от имени Минфина документы по залоговым аукционам, представлявшим собой «самую масштабную и самую быструю передачу государственной собственности в частные руки»[37 - Независимая газета. – 04.02.1997. – С. 4.]. 3 февраля 1997 г. возле здания Минфина был взорван автомобиль А. Вавилова. Многие эксперты выразили мнение, что причину взрыва следует искать в деятельности первого заместителя министра финансов: «Цель громкой акции – подтолкнуть если не премьера, то президента к тому, чтобы рассмотреть деятельность Вавилова и в конечном итоге заменить его. Аргументация проста – Вавилов запутался в сомнительных связях. От него пахнет уголовщиной – вот, смотрите, об этом знает вся страна, увидевшая его пострадавший от взрыва автомобиль»[38 - Коммерсантъ-Daily. – 05.02.1997. – С. 3.]. Но его государственный статус неизменно повышается. С марта 2000 г. А. Вавилов председательствует в совете директоров нефтяной компании «Северная нефть». И лишь 29 мая 2001 г. его вызывают в Генпрокуратуру, где следователи сообщают, что против него будет возбуждено уголовное дело. После допроса А. Вавилов был госпитализирован в одну из столичных больниц. «Сведущие люди давно знали о реальных полномочиях замминистра финансов – полномочиях, которые выходят далеко за пределы его формально очерченных функций. Преступники точно знали, кто в министерстве финансов “номер первый”. Первый, конечно же, тот, кто распределяет деньги, а не тот, кто красиво говорит с трибуны или рисует стрелочки на пенсионной карте страны. С представительско-политическими функциями в Минфине прекрасно справляется его номинальный руководитель Александр Лившиц, с денежно-распорядительными – реальный глава этого ведомства Андрей Вавилов – самый богатый чиновник России»[39 - Сегодня. – 05.02.1997. – С. 4.]. (Ну чем это не «Геркулес» Ильфа и Петрова?) По словам газеты, А. Вавилов прочно занимал вершину теневого рейтинга влиятельности.

Неудивительно, что в 1996 г. – время президентских выборов – казначеем предвыборной кампании президента России Б. Ельцина был назначен именно он. Разумеется, без каких-либо постановлений, так как это было бы грубейшим нарушением законодательства. В мае 2005 г. А. Вавилов был назван журналом «Forbes» в числе 100 самых богатых россиян. Его состояние на тот период было оценено журналом в 580 млн долл. В 2007 г. – уже после кончины Б. Ельцина – суд установил, что А. Вавилов присвоил 231 млн долл., но так как преступление было совершено в 1994 г., то за давностью срока уголовное дело было закрыто с его согласия, но обвинение в хищении 231 млн долл. не было снято. Из-за этого «камикадзе» был вынужден эмигрировать в США, где он теперь проживает в своей вилле под Лос-Анджелесом. Возможно, пишет книгу об успехах российских экономических реформ. О тех самых успехах, о которых не устают повторять его соратники в России.

24 сентября 2011 г., выступая на Х съезде партии «Единая Россия» премьер-министр В. Путин подчеркнул «ее (России. – Авт.) беспрецедентное разграбление в 1990-е годы. Такого вообще в истории не было – по сути, “убили” и промышленность, и сельское хозяйство, и социальную сферу. В самое сердце России вонзили нож гражданской войны, довели до крови на Северном Кавказе, по сути дела, подвели страну к катастрофе, к пропасти»[40 - Российская газета. – 25.09.2011. – С. 2.].

В 1990-е годы российскому обществу был преподан исторический урок. Волевые качества, уровень образования, организационные способности национальных лидеров – необходимое условие для процветания государства, но недостаточное. Необходим еще и высокий уровень нравственности, ответственности перед обществом и государством. Как декларировалось в недавние коммунистические времена – приоритет общественных интересов над интересами личными. К сожалению, по этому критерию новые реформаторы оказались абсолютно несостоятельными. А если обращаться к «российской специфике», на которую любят ссылаться реформаторы и их окружение, то у «гайдаровской команды» не оказалось ни той морали, ни той мотивации, которая была характерна для Г. Потёмкина, М. Воронцова, Н. Панина, И. Шувалова, Н. Мордвинова, А. Горчакова, Е.Ф. Канкрина, М. Сперанского, М. Рейтерна, П.П. Мельникова, А. Головнина, М. Лорис-Меликова, С. Витте, В. Коковцова, П. Столыпина и многих других реформаторов в истории Российского государства. А главное, нынешние реформаторы в отличие от своих предшественников были лишены чувства идентичности со своей страной.

По этому важнейшему критерию они не представляли элиту своего народа. Это была всего-навсего лишь новая, постсоветская, номенклатура. Будучи лучшей частью народа, элита выражает его интересы, проявляет о нем заботу, стремится к его просвещению. Солидарность элиты со своим народом проявляется, прежде всего, в заинтересованности физическом и нравственном здоровье и благополучии народа. Это историческая закономерность, ибо здесь между целым и его частью существует родовая связь: исчезнет народ – исчезнет и его элита. У номенклатуры нет аналогичных связей с народом, здесь иная природа, иная мотивация, иные отношения. «Ошеломленная от своего неожиданного сверхбогатства, – писал о российской правящей верхушке 1990-х годов А. Солженицын, – эта сплотка корыстных людей бесконечно равнодушных к судьбе подвластного им народа и даже к тому, выживет ли он вообще или нет» [21, с. 25]. Люди, лишенные чувства идентичности со своим народом, если не осмысленного, то хотя бы инстинктивного понимания чаяний своего народа, ощущения кровного единства с ним – не могут проводить благотворные реформы. Сегодня Россия снова перед необходимостью перемен, и вновь определяющую роль будет играть субъективный фактор. Поэтому трагический опыт 1990-х годов должен стать предостережением.

Литература

1. Бергер М. Крест Чубайса. – М., 2008. – 352 с.

2. Бурлацкий Ф. Политическая наука и реальная политика. – М., 2008. – 296 с.

3. Бушуев В. От Ленина к Путину. Заметки о развилках и персонажах российской истории. – М., 2006. – 472 с.

4. Валовой Д. От Сталина и Рузвельта до Путина и Буша. – М., 2007. – 448 с.

5. Валянский С., Калюжный Д. Понять Россию умом. – М., 2002. – 416 с.

6. Гайдар Е. Государство и эволюция. – М., 1995. – 208 с.

7. Гайдар Е. Гибель империи. Уроки для современной России. – М., – 248 с.

8. Галкин А. О прошлом и настоящем. – М., 2013. – 224 с.

9. Галковский Дм. Магнит. – Псков, 2004. – 240 с.

10. Гринберг Р. Россия: Экономический успех без развития и демократии? // Россия и современный мир. – М., 2006. – № 1. – С. 5–16.

11. Илларионов А. Трудный путь к свободе. О роли личностей и их мировоззрения в недавней российской истории // Континент. – М., 2010. – № 3 (145).

12. Кейнс Дж. Избранные произведения. – М., 1993. – 560 с.

13. Лихачёв Дм. Раздумья о России. – СПб., 1999. – 672 с.

14. Минкин А. Письма президенту. – М., 2006. – 288 с.

15. Моисеев Н. http://www.yabloko.ru/Union/MMYA/Moiseev/moiseev.html

16. Нечаев А. Реформы Гайдара: Мифы и реальность // Экономическая политика. – М., 2010. – № 2.

17. Полторанин М. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. – М., 2011. – 512 с.

18. Ошо (Бхагаван Шри Раджнеш). Начало начал. – М., 1992. – 296 с.

19. Прусак М. Реформы в провинции. – М., 1999. – 184 с.

20. Симонян Р., Кочегарова Т. О стремительности экономических преобразований и «заслугах» реформаторов // Россия и современный мир. – М., 2013. – № 3. – С. 29–46.

21. Солженицын А. Россия в обвале. – М., 2009. – 208 с.

22. Сэттер Д. Тьма на рассвете. Возникновение криминального государства в России. – М., 2004. – 336 с.

23. Троцкий Л. К истории русской революции. – М., 1990. – 416 с.

24. Черняховский С. От Адама Смита до Милтона Фридмана // Горизонты экономики. – М., 2011. – № 2.

25. Штомпка П. Социология социальных изменений. – М., 1996. – 432 с.

26. Щепоткин В. Пресса выступила. Слово – прокурору // Российская Федерация. – М., 2005. – № 1.

Нормальная катастрофа: еще раз об исторических развилках 1980–1990-х годов

    Д.В. Ефременко

Ефременко Дмитрий Валерьевич – доктор политических наук, заместитель директора ИНИОН РАН.

Название этой статьи вдохновлено двумя авторами. Один из них – Владимир Путин, другой – Чарльз Перроу.

Известное путинское высказывание о том, что распад Советского Союза стал «величайшей геополитической катастрофой XX века», на Западе часто интерпретируется как прямое указание на реваншистские устремления российского лидера и его ревизионизм по отношению к существующему мировому порядку [см., например: Aron 2008; Bremmer 2009]. На деле такие интерпретации лишь дезориентируют тех, кто пытается разобраться в приоритетах путинской внутренней и внешней политики. Определение «величайшая», разумеется, было оценочным, адресованным миллионам жителей постсоветских государств, у которых аббревиатура «СССР» вызывает ностальгию. Термин «катастрофа» – дескриптивный. Попытка проанализировать крушение советского государства и коммунистического режима именно в качестве катастрофы может дать заслуживающие внимания результаты.

Книга Чарльза Перроу «Нормальные аварии. Жизнь с технологиями повышенного риска» [Perrow 1984] считается едва ли не пророческой, поскольку ее автор – известный американский специалист по теории риска и социологии организаций – буквально накануне трагедий Бхопала, Чернобыля и «Челленджера» показал, что в сложных технических или организационных системах катастрофические сбои, ведущие к разрушению системы, неизбежны и одновременно непредсказуемы. Дисфункции или сбои на уровне дискретных элементов системы, по отдельности не представляющие для нее серьезной опасности, в какой-то момент вступают друг с другом в резонансное взаимодействие, способное дестабилизировать систему в целом. И в этот момент решающим может стать фактор оператора, который, даже не совершая грубых ошибок (в рамках логики штатного функционирования системы) или успешно справляясь с уже известными техническими проблемами, оказывается неспособным адекватно реагировать на такого рода системные сбои. Иначе говоря, возможность катастрофического саморазрушения изначально атрибутирована любой сложной системе[41 - Д. Фурман, имея в виду крах советской и ей подобных социально-политических систем, отмечает следующее: «летальный кризис всегда “подкрадывается незаметно” – его неожиданность имманентна системам, в которых нет обратной связи власти и общества, где в избытке поступают сигналы об опасностях нереальных, но не поступают сигналы об опасностях реальных» [Фурман, 2010, с. 154]. Следует отметить, однако, что обратная связь власти и общества является значимым фактором устойчивости, но никак не гарантией бессмертия той или иной сложной социальной системы.], из чего, однако, не следует, что эта возможность обязательно реализуется за предусмотренный проектом срок ее функционирования. Вместе с тем прогнозировать катастрофический системный сбой на основе традиционных методов оценки риска не представляется возможным.

Если буквально проецировать логику Ч. Перроу на советскую коммунистическую систему, то можно сказать, что возможность саморазрушения была заложена в ней точно так же, как и в любой другой сложной системе. Из этого ни в коем случае не следовало, что крах системы должен был произойти именно на рубеже 1980–1990-х годов. Вне всякого сомнения, в начале 1980-х годов советская система переживала стагнацию, но это состояние в принципе могло продолжаться неопределенно долго. Как здесь не вспомнить Э. Гиббона, чей классический труд назывался «История упадка и разрушения Римской империи», причем «упадок и разрушение» по Гиббону охватывали период почти в полтора тысячелетия…

В начале и даже в середине 1980-х годов развитие советской системы по сценарию длительной стагнации / частичной трансформации казалось наиболее вероятным. Советский режим мог двигаться и далее от одной неудачи к другой (а иногда и добиваться отдельных успехов даже на нисходящей фазе своего существования), но система в целом казалась слишком большой и громоздкой, чтобы всерьез можно было поверить в ее скоротечный коллапс. Консервативная логика «too big to fail» ретроспективно кажется несостоятельной в отношении СССР периода перестройки, но поведение ответственных политических лидеров (например, Дж. Буша-старшего), которые ее придерживались почти до самого конца страны Советов, представляется абсолютно обоснованным.

Начиная с 1985 г. Советский Союз на протяжении короткого отрезка времени преодолел несколько исторических развилок, причем преодолел их таким образом, что наступление разрушительного системного сбоя стало необратимым. Анализ этих развилок предполагает комплексную реконструкцию как внутрисистемных факторов будущей катастрофы, так и роли оператора. Данная статья ни в коей мере не претендует на осуществление подобной полноценной реконструкции. Скорее, речь идет об эскизном наброске нескольких аргументов для дискуссии о позднесоветских и ранних постсоветских исторических развилках.

Прелюдия

Волну массовых ожиданий больших перемен породила уже первая в 1980-х годах смена власти, когда во главе партийного и государственного руководства оказался Ю.В. Андропов. Эти ожидания едва ли можно назвать ожиданиями либерализации режима; скорее, то были разнонаправленные устремления, общим знаменателем которых была неудовлетворенность в самых разных слоях общества status-quo брежневской эпохи. Первые шаги Андропова – весьма ограниченные по масштабам чистки в среде номенклатуры, отдельные громкие отставки и кампания по «укреплению дисциплины» и «наведению порядка», не слишком проясняли суть программы нового лидера, но, очевидно, вполне отвечали общественному настрою. Сегодня можно только гадать, была ли вообще у Андропова продуманная программа преобразований. Но он, несомненно, лучше чем кто бы то ни было в Советском Союзе начала 1980-х годов видел те узлы коммунистической системы, дисфункция которых может привести к ее крушению. Свидетельство А.И. Вольского, согласно которому Юрий Андропов вынашивал план ликвидации деления СССР на национальные республики [Вольский 2006], показывает, что преемник Леонида Брежнева был глубоко озабочен наличием встроенного в систему механизма ее саморазрушения. Механизм этот был далеко не единственным, но вполне логично, что казавшийся многим фиктивным принцип договорной федерации, вызывал у Андропова наибольшее беспокойство. Другой вопрос, что время для попытки ликвидации деления СССР на 15 национальных республик к началу 1980-х годов, скорее всего, уже было упущено. Без радикального и долгосрочного ужесточения режима осуществление такой попытки могло бы закончиться системной катастрофой.

О понимании Андроповым многих системных угроз и о том, что у него нет глубоко проработанной программы их преодоления, свидетельствовало и беспрецедентное признание генсека на июньском (1983) пленуме ЦК: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся, неполностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому порой вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок» [Андропов 1983, с. 245]. Судя по всему, огромный объем информации, которым обладал бывший руководитель КГБ, позволял ему реалистично оценить, насколько не соответствуют масштабам социальных и национальных проблем существующее экспертное знание и те теоретические конструкции, которыми оперируют советские обществоведы. Появившийся в апреле 1983 г. так называемый Новосибирский манифест – полузакрытый доклад Т.И. Заславской «О совершенствовании производственных отношений социализма и задачах экономической социологии» [Zaslavskaya 1989, с. 158–184], в котором, кстати, уже присутствовало и слово «перестройка», вполне может рассматриваться как теоретический прорыв, еще более подчеркивающий, однако, ограниченность экспертного обеспечения намечавшихся преобразований. Слабая экспертная проработка и инкрементализм отличали и большинство политических решений второй половины 1980-х годов, которые в конечном счете перевели Советский Союз в режим системной катастрофы.

Прелюдия перестройки не продлилась и двух с половиной лет. За это время не было принято значимых политических решений, способных укрепить либо дестабилизировать систему, но нарастающие ожидания изменений сами по себе служили мощным фактором последующей дестабилизации. Эти ожидания лишь усилились за время пребывания у власти К.У. Черненко, которое воспринималось большинством как своеобразная необрежневизация. Сменивший Черненко Михаил Горбачёв сумел благодаря массовым ожиданиям перемен добиться высокого уровня популярности и существенно укрепить свои позиции в первые полтора-два года после избрания генеральным секретарем ЦК КПСС. Он же затем превратился в заложника этих ожиданий.