Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Самая лучшая сказка Леонида Филатова
Юрий Михайлович Сушко

Биографии великих. Неожиданный ракурс
Застенчивый и независимый, проницательный и очень-очень ранимый.

Таким запомнился Леонид Филатов миллионам телезрителей, любителям театра и читателям. Необыкновенно одаренный человек, он – воплощение совести, блестящий актер, автор множества литературных произведений, любящий муж и заботливый отец. В этой замечательной книге подробно описаны неизвестные страницы жизни любимого актера. Прочитав этот литературный памятник Леониду Филатову, хочется произнести тихо и предельно искренне: «Да здравствует жизнь, да здравствует любовь».

Юрий Сушко

Самая лучшая сказка Леонида Филатова

Пусть я кончу жизненный путь

На исходе этого дня.

Мне успеть бы только взглянуть,

Что там будет после меня…

    Л. Филатов

…И он приснился ей. Вернее, это даже был не сон, а какое-то космическое наваждение, видение. Какие-то огромные ворота, в которые нужно непременно успеть вбежать, иначе потом будет поздно. Поздно, поздно, поздно! Вбежать, ворваться, чрез все преграды!

Проснувшись, сама не зная, что делает, Нина помчалась в театр. Здесь ее абсолютно никто не ждал. До начала спектакля было еще слишком рано, ни обязательных репетиций, ни застольных читок ролей не было, никаких предварительных договоренностей о встречах тоже. Но она твердила себе, как заведенная: надо, и все. Поймала такси, вышла на знакомой площади, устремилась к служебному входу. Чисто машинально, на ходу, поздоровалась с насупленной, вечно хмурой вахтершей, которая сосредоточено читала «Вечерку». Зашла в гримерку, взглянула в окно. Два равномерных потока людей всасывало и выпихивало из себя ненасытное чрево метро «Таганская». Рядом с пивным ларьком суетились замызганные, хмурые мужички. Тут же тетки торговали вялыми цветами. Совершенно бездарный, какой-то тусклый день. Такой, как был вчера. Каким будет завтра…

Потом она тихонько, чуть ли не на цыпочках, прокралась в зрительный зал и застыла в проходе. Там было сумрачно. Лишь на рабочем столике перед «шефом» где-то там, впереди, горела настольная лампа. Ну и, естественно, сцена была залита огнем прожекторов. Шел очередной прокат «Живого», в котором она не была занята. Во время прогона, репетиции, все знали, мышь не имела права пробежать.

Нина стояла, ничего не видя и не слыша. Неожиданно почувствовала, как кто-то подошел к ней сзади, мягко обнял за плечи и, приподняв ее пышную белокурую гриву, прикоснулся губами к шее. Даже не оглядываясь, Нина поняла: ведь это же он, Леня.

И тут они взялись за руки, и как будто ток между ними прошел… Опомнившись, отпрянули друг от друга и пулей вылетели из зала, забились в какой-то закуток кулис и стали говорить, говорить, говорить без умолку. А он все целовал ее – и руки, и шею, и губы.

«В тот день я не понимал, что творится со мной, – вспоминал Филатов, – в горячке примчался в театр. Вошел в зал и увидел Нюсю. Долго крутился, вертелся, думал: подходить, не подходить, в конце концов подскочил к ней и ткнулся в шею… Все это было похоже на сумасшествие… Ты как здесь очутился, спросила она. Не знаю, что-то потянуло».

«С этого дня начался наш тайный роман…» – признавалась Нина Шацкая. Она невольно процитировала слова Михаила Афанасьевича Булгакова из романа «Мастер и Маргарита». Не мистика ли, что через несколько лет на сцене «Таганки» именно Леонид Филатов предстанет многомудрым, измученным душевными страданиями Мастером, а Нина Шацкая – его верной Маргаритой?

Но все будет много позже. А после той безумной встречи они долго избегали встреч наедине. Потом украдкой вновь стали видеться, опять подолгу разговаривали. О чем? Наверное, о какой-то милой ерунде, понятной только им одним. «Просто приятно было быть рядом друг с другом», – признавался Филатов.

Последовало десять лет этой тайной жизни. Совсем как у Гурова с Анной Сергеевной в «Даме с собачкой». Они наивно полагали, что окружены слепцами и никто вокруг ничего не замечает.

Один из близких товарищей Филатова и далеко не посторонний свидетель этого романа Владимир Качан говорил: «Не одно чувство погибло под давлением такого срока, и даже в зарегистрированным браке. А потом стало ясно: больше жить друг без друга невозможно, надо жечь старые мосты и соединяться…»

* * *

А познакомились они задолго до этого, еще в 1969 году, когда вчерашний выпускник Щукинского училища Леонид Филатов был зачислен в мятежный Театр на Таганке, который не давал московскому высококультурному начальству спать спокойно. «Мои педагоги, желая меня поддержать, – рассказывал Филатов, – показали меня Юрию Петровичу Любимову. Он же сам вахтанговец… Ну, Юрий Петрович меня и взял…»

Чем являлась в ту пору «Таганка»? «Это уже было знаменитое место, – рассказывал воспитанник «Щуки». – Гремели имена Высоцкого, Золотухина, Смехова, Демидовой, Славиной. «Таганка» и «Современник» считались самыми живыми и непокорными театрами Москвы. Нас туда очень манило. Но когда речь зашла о том, идти мне в Театр на Таганке или нет, многие педагоги начали отговаривать от этого «индустриального» театра, где «все грохочет, гремит, где все орут». Меня убеждали: «Ты человек другой, тебе нужна тишина, сосредоточенность». Обещали организовать показы то в одном театре, то в другом, то (наверняка уж беспроигрышный!) в Пушкинском. Но, слава Богу, далеко не все учителя и советчики-доброхоты придерживались такого мнения.

После многочасового, мучительного, изнурительного показа на таганской сцене будущие актеры шумной гурьбой завалились в модное молодежное кафе на новом Арбате, рядышком со знаменитым салоном красоты «Чародейка», где дурнушек превращали в писаных красавиц, а любого жлоба – в рафинированного денди. Все возбужденно галдели, наперебой заказывали дешевенький «сухарик» и мороженое, делились своими грандиозными, чуть ли не наполеоновскими планами пленения коварной Мельпомены.

Интуитивно предчувствуя свое неминуемое фиаско на любимовском ристалище, кое-кто намекал о весьма лестных предложениях, полученных от Гончарова, Плучека, Эфроса и даже от самого Товстоногова. Другие демонстративно ставили жирный крест на всех театрах, разом взятых, и, суеверно не раскрывая до конца колоду карт, говорили о своих скорых киноэкспедициях, каких-то загадочных тон-вагенах и удачных фотопробах на студии Горького или «Ленфильме».

Филатов, как всегда, не выпуская изо рта сигаретку, большей частью отмалчивался, роняя время от времени сакраментальную фразу «Ковер покажет», как бы опуская однокурсников на грешную землю. Неужели уже тогда он отчетливо осознавал, что «люди, идущие в артисты, еще не артисты»? Что ошибается тот, кто считает, что быть артистом престижно. Что это вообще другой мир, недосягаемый. На самом деле вот он, хрустит под вашими каблуками? Видимо, знал, но вслух пока об этом не говорил.

– …Какой еще «ковер», чего он там еще покажет, твой «ковер», что ты мелешь, Ленька? – возмущались однокурсники и прежде всего однокурсницы, конечно. – Мы что, шуты гороховые, по-твоему?!

В разгар застолья в кафе как бы ненароком заглянул скромный щукинский педагог Альберт Буров, который, кстати, в свое время принимал самое непосредственное участие в подготовке того самого, легендарного премьерного любимовского спектакля по Брехту «Добрый человек из Сезуана». Улучив подходящий момент, Буров тактично отозвал Филатова в сторону: «Ленечка, одного берут, тебя. Я тебе советую соглашаться».

И Филатов поставил окончательную точку в своих метаниях. Позже он говорил: «Я пришел в этот грохот и ни секунды не жалел о выборе. «Таганка» сформировала систему взглядов, подружила меня со множеством прекрасных людей… В тогдашней «Таганке» мне нравилась простая сцена, демократическая эстетика, отсутствие нарядов. Театр существовал еще всего пять лет, а Любимов и актеры уже считались живыми классиками…»

Впрочем, поскольку все молодые люди экстремально настроены, то, признавался Филатов, и я пришел с ощущением, что я чуть не гений. Все молодые артисты так приходят, пока не выясняется, что «нас» не так много, как мы о себе думаем…

А Нина Шацкая служила там уже почти четыре года и была, можно сказать, почти что примой.

Ничуть не лукавя, говорила, что тогда она «напоминала бабочку. Улыбчивая, легкая, веселая… Все всем про себя рассказывала. И всегда была покойна…»

Романтичная, влюбленная во все на свете: «В жизнь, солнце, сосульки. Когда я училась в ГИТИСе, мы с моей приятельницей убегали со всяких диаматов, истматов на бульварчики, сидели со старушками, мечтали», – с оттенком грусти вспоминала молодые годы Нина Сергеевна. Считала себя немножко странным человеком, словно бы не от мира сего: «Мне уже за двадцать, а у меня все платонические отношения». А близорукие кинорежиссеры все стремились сотворить из нее женщину-вамп, неотразимую искусительницу. Парики какие-то дурацкие черные нахлобучивали, заставляли томно кокетничать, принимать соблазнительные позы перед камерой и партнерами. Совсем не замечали, слепцы и бездари, что душа ее была совершенно иной.

Кинорежиссер Алексей Сахаров, экранизируя повесть молодого прозаика Василия Аксенова, не посмел ни на йоту отступить от образа «дуновенья летнего ветерка»: «Стройная девушка в серых брючках стояла под елкой… Синие, темные, как весенние сумерки, глаза смотрели на него вопросительно и ободряюще, смотрели хорошо… полуоткрытые, будто готовые к поцелую губы, чуть растрепанные светлые волосы…»

Инна, возлюбленная доктора Саши Зеленина, была именно Ниной. Даже имена перекликались…

Фильм, как и повесть, имел успех. Шацкая запомнилась.

«Мой первый брак был одно сплошное недоразумение. Сейчас я даже представить себе не могу, как мы с Золотухиным могли пожениться, будучи совершенно разными людьми, – много позже горько сокрушалась Нина. – Видимо, повлияло то, что вместе учились в ГИТИСе на курсе музыкальной комедии. Хотя вначале я его в упор не видела и была влюблена в совершенно другого человека. А потом как-то все закрутилось-завертелось. Знаете, как это бывает в молодости, когда гормоны играют? Ну, я и выскочила за Валерия в 22 года…»

Да-да-да, авторитетно подтверждал сам комсорг курса и суровый председатель учкома Золотухин, Шацкая студентка была ветреная. Много прогуливала. Порой педагоги, увидев ее только перед самыми экзаменами, страшно удивлялись: «Вы откуда? Нет, голубушка, до экзамена мы вас не допустим». И гоняли по всей программе. Выручала «ветреную» девушку изумительная, просто феноменальная память.

Комсорг не скрывал: «Нина Шацкая была особого склада… Недоступная… Как-то в зимнюю сессию она меня спросила: «У тебя есть конспекты?» А я везде был отличником – в школе, институте. Я говорю: «Есть, конечно». – «Дашь мне?» – «Дам, но они у меня в общежитии». – «Ну, что ж, поедем в общежитие». – «Поедем». – «А целоваться будем?» – не унимался комсомольский вождь. «Будем»… В общежитии тогда никого не было, и мы так нацеловались, что неделю не могли выйти на улицу, губы были искусаны до крови… Новый год встречали вместе. Нина все же сдала зимнюю сессию, а 14 февраля 1963 года мы расписались. Правда, теперь она говорит, что никогда не любила «это существо», и очень жалеет, что я в ее жизни случился, но…»

Но – родился сын.

В начале 60-х годов прошлого столетия один популярный американский журнал составил рейтинговый список 100 самых красивых актрис мира. Тринадцатое (самое счастливое?) место в нем заняла Нина Шацкая. Валерий Золотухин, естественно, пыжился от гордости: «В те годы Элизабет Тэйлор, что называется, и рядом с ней не стояла…»

Мужчины млели, глядя на Нинины роскошные белокурые волосы, волной ниспадающие на не менее шикарные плечи, тонули в ее загадочных очах. Она завораживала своей красотой, к ней неудержимо стремились, желая познакомиться, хотя бы заговорить, взять телефончик, не говоря уже о том, чтобы, Боже упаси, – за локоток. Поэты посвящали ей стихи. Даже сам Высоцкий подарил Нине к 30-летию шутливый экспромт:

Конец спектакля. Можно напиваться!
И повод есть, и веская причина.
Конечно, тридцать, так сказать, – не двадцать,
Но и не сорок. Поздравляю, Нина!

…………………………………………

И да хранит Господь все ваши думки!
Вагон здоровья! Красоты хватает.
Хотелось потянуть тебя за ухо…
Вот всё. Тебя Высоцкий поздравляет.

Критики, искусствоведы-искусители щедро осыпали ее богатейшими россыпями самых изысканных комплиментов: «изумительно сложена», «ее прекрасное мраморное тело источает сияние в ярких лучах прожекторов…», «ослепительная женская красота…» Да, это все – о ней.