Степная сага. Повести, рассказы, очерки

Степная сага. Повести, рассказы, очерки
Валерий Анатольевич Латынин

Романы о казачестве
В книгу современного русского поэта и прозаика, уроженца донской станицы Константиновской Ростовской области, члена правления Союза писателей России Валерия Латынина включены повести, рассказы и очерки о неординарных судьбах насельников казачьих степей, интересных современниках и исторических личностях.

Валерий Латынин

Степная сага

© Латынин В. А., 2023

© ООО «Издательство «Вече», 2023

* * *

Предисловие. Записки русского офицера

Сюжеты из этой книги, как в зеркале, отражают бурную и богатую историческими событиями жизнь автора. Родись он чуть раньше или немного позднее, содержание книги было бы другим. Но именно временными обстоятельствами ценна книга. Валерий Латынин – дитя своего времени, ему был дан шанс увидеть и запечатлеть разлом эпохи. Трагические дни крушения советской империи глубоко повлияли на судьбы миллионов людей. Личную драму пережил и Валерий Латынин. В расцвете сил, на пике военной карьеры полковник Советской армии, успешный журналист и поэт уволен со службы. За неблагонадежность. Как сторонник и защитник Белого дома в известных событиях октября 1993 года. Как и многие его товарищи по службе.

Повесть «Тавро Каина» – о тех событиях, о патриотах и предателях. Валерий Латынин нашел свои краски и образы. Черный октябрь увиден и пережит горячим сердцем, долгими и мучительными размышлениями. Уволенный со службы, как говорится, подчистую, полковник Середин едет на родину, на Дон, чтобы обрести уверенность и надежду в родном доме, рядом с родителями, с земляками. Середин, конечно, условный герой. За ним узнаваемо стоит сам автор. Повесть глубоко автобиографична. Встречи и беседы с простыми казаками, с ветеранами Великой Отечественной войны укрепили его в правильности жизненного и политического выбора. Отныне прочь сомнения! Он теперь знает, что делать…

В Москву наш герой вернулся другим человеком. Богатырская закваска и неуемный характер бросили Середина в самую гущу бурлящей московской жизни. Он инициатор создания всероссийской общественной организации Союза казаков России. Его избрали товарищем (заместителем) атамана. Отставной полковник занялся рутинной черновой работой по возрождению и становлению казачьей организации. И в том, что казачья структура стала влиятельной общественной силой – заслуга неутомимого атамана.

В это же время полковник Латынин избирается членом правления Союза писателей России. Создает секцию казачьих авторов на Комсомольском, 13. Печатает свои стихи и переводы, очерки и рассказы в различных издательствах страны и за рубежом. Он загружен, занят работой до предела, востребован как никогда. И везде успевает, все у него получается. Я встречался с ним в эту пору в Москве и в Ростове. И дивился, любовался его деятельным, неуемным характером, мощной атлетической фигурой и гордой посадкой крупной породистой головы. Таким виделся мне молодой Степан Разин, близкий земляк Латынина. Та же вольная казачья стать в плечах, атаманская твердость и власть в спокойном взгляде. Недаром казаков издревле называли степными рыцарями. Недаром и сегодня в Константиновске выбирают призывников в Президентский церемониальный конный полк. Нержавеющая казачья порода!

Повесть «Иса» написана по горячим следам убийства атамана Сунженского отдела Терского казачества в Чечено-Ингушетии Александра Подколзина. Смерть атамана всколыхнула казачество. Из республики в Москву давно шли жалобы на участившиеся конфликты на национальной почве. Убийство атамана среди бела дня грозило взрывом. На похороны товарища съезжались казаки со всей России. Латынин в составе официальной делегации Союза казаков встретился с руководством республики.

В своей небольшой повести-репортаже Валерий Латынин деликатно и точно описал трудные, огнеопасные переговоры с чиновниками. И тяжелую, гнетущую атмосферу самих похорон. В воздухе витала безысходность, тупик. Чиновники отводили глаза и не хотели признавать убийство на национальной почве… Но неожиданный финал повести, как вспышка молнии, озарил трагический финал проблеском надежды, маячком в завтрашний день республики…

Писатель увидел на улице подростка у забора. Его глаза. В них дымилась невысказанная тайна. Казалось, она жгла его изнутри желанием рассказать, поделиться. Писатель подошел к мальчику, и тот молча указал место:

– Тут.

Недалеко от забора в пожухлой траве были остатки запекшейся крови.

– Ты видел?

Мальчик кивнул и рассказал, как молодой человек босиком подкрался к атаману сзади и два раза ударил ножом в спину. И скрылся в поджидавшей его легковушке.

– Как тебя зовут?

– Иса.

– Кем ты хочешь стать?

– Офицером.

Писатель увидел в смелом подростке будущее Ингушетии.

А я увидел в авторе мастера, сумевшего сделать репортаж художественным озарением.

В книге немало находок и озарений. Автор никогда не берется за рассказ ради рассказа. Он всегда находит свой угол зрения и на своем опыте предметно и доказательно подводит читателя к исторической правде событий или правде отдельной личности. Таковы его записки о легендарном командире конного корпуса Борисе Думенко. Не умаляя заслуг Семёна Будённого, Латынин приводит новые доказательства его вины в гибели Думенко.

Показателен очерк о своем друге и наставнике, поэте и прозаике Борисе Куликове. Из всего написанного о яркой, мятущейся личности поэта очерк Валерия Латынина наиболее полно отражает широту и мятежный казачий дух талантливого и красивого человека. Есть зримая схожесть и духовное родство двух земляков, поэтов, сынов тихого Дона. Куликова и Латынина.

Только Борису Куликову под силу было создать в родном Семикаракорске всесоюзный праздник День поэзии. Он проводился ежегодно с участием самых известных и знаменитых писателей и артистов СССР. Сюда приезжали и выступали Клара Лучко, Михай Волонтир, Егор Исаев, Владимир Солоухин, Николай Рыбников, Алла Ларионова, Григорий Пономаренко, Нонна Мордюкова, Владислав Дворжецкий, Татьяна Самойлова, Виктор Боков, Анатолий Софронов, Владимир Цыбин, Владимир Фирсов, Борис Примеров…

В Красноярске Валерий Латынин познакомился с Виктором Астафьевым и позже написал о нем очерк. Это было в те времена, когда на Астафьева свалился шквал жесткой критики. За роман «Прокляты и убиты». Писали разные авторы и по-разному, но сходились в одном. Роман жесток и несправедлив к участникам войны, к освободительной миссии Советской армии. Писали солдаты и генералы, друзья и недруги. Даже горячие сторонники старого и больного писателя отрекались от него. Борис Куликов опубликовал открытое письмо с резким осуждением вчерашнего кумира.

Латынин хорошо знал ситуацию вокруг писателя, как тяжело и замкнуто переживал Астафьев, и мог, конечно, вступить в полемику. Но он поступил иначе. Он показал прежнего жизнелюба, мудрого и ироничного, острослова, добродушного и колючего собеседника. Латынин любовался очарованием старого и больного писателя. Перед ним был тот же Астафьев, солдат и работяга, весельчак и балагур, учитель и наставник. Меня поразили его глубокие наблюдения и размышления о Шолохове. Он понимал самую сущность вешенского насельника, его редкий природный дар, глубоко народный талант. Чрезвычайно ценное свидетельство Латынина! Либеральная критика навязчиво противопоставляла Астафьева Шолохову, считала его сторонником Солженицына в оценках Шолохова.

Заключая свои заметки о книге Валерия Латынина, я хочу отметить редкое нынче качество этого писателя. Честное и пристрастное отношение к литературе, к слову. Служение правде, возвышенное и земное.

Василий Воронов

Станица Старочеркасская,

Ростовская область

Повести

Тавро Каина

Глава 1

Новенький, отливающий свежей ярко-красной эмалью будильник громко тикает перед латунной иконкой Богоматери «Донская» на старинном деревянном комоде, почерневшем от времени и многочисленных слоев лака. Над ним, между двумя небольшими окошками, висит, чуть склонившись вниз, засиженное мухами, будто в отметинах оспы, столетнее зеркало, в такой же темной, как и комод, деревянной раме. От комода к печке-голландке, перегораживающей комнату на две половины, протянулся метра на четыре самодельный лоскутный половичок. С одной стороны от него громоздится рыжий, местами взрыхленный древоточником, двухстворчатый платяной шкаф и покрашенная суриком металлическая кровать-полуторка; с другой – впритык друг к другу притулились два венских стула, раскладной деревянный стол, на котором стоят патефон, коробка с пластинками Апрелевского завода, пузырьки с лекарствами, лежат два пузатых и ветхих фотоальбома, очки в роговой оправе с привязанной к дужкам резинкой.

К столу придвинута узкая солдатская койка. Над ней единственным многоцветным пятном выделяется немецкий гобелен с изображением леса, криницы, домика лесника и девочки, кормящей олененка травой из корзинки. По стенам комнаты, там и сям, где возможно подойти поближе, развешаны в самодельных рамках, покрашенных тем же, что и кровать, корабельным суриком, наборы разномастных черно-белых фотографий. На подоконнике, возле солдатской койки неумолчно «побрехивает» однопрограммный радиоприемник в посеревшей от въевшейся пыли пластмассовой коробке.

Вот и все убранство жилой половины этого крохотного сельского дома. Собственно, и не дома даже, а кухни-летницы, как называют на Дону, то есть помещения для летних хозяйственных нужд – приготовления пищи, корма для скота и птицы, всяческих заготовок и консерваций на зиму. В станице такое строение является важным придатком к основному дому.

Для Якова Васильевича и Оксаны Семёновны Серединых летница – их последняя обитель после продажи куреня и половины подворья. Умаялись старики вести большое хозяйство, да и не нужно оно стало. Дети выросли, выучились, разъехались по городам. Живут без нужды. А старикам для себя много ли нужно? Жаль, конечно, и сада, и виноградника, и более просторного куреня, где много лет обитала их большая шумная семья. Да ничего не поделаешь. Молодость все под себя норовит подгрести, а старость – от себя. Закатывается жизнь стариков, как солнце за Донецкий кряж. Видать, отбегали свой земной срок, отработали, отбедовали? Пора и на покой. Оксана Семёновна еще более-менее крепится, держится из последних сил, а Яков Васильевич совсем сдал, не осталось сил даже подняться с кровати.

Громко и назойливо ведет отсчет утекающим секундам яркий будильник, похожий на молодого и задорного станичного кочета. В унисон с петушиной прытью будильника не умолкает «брехунок» – радиоприемник на подоконнике, оглашая комнату то визгливыми завываниями на непонятном языке, то бесстрастными голосами дикторов, вещающих известия о сваре между депутатами и президентом России.

Оксана Семёновна колдует у печки, выгребая совком еще теплую жужелку от перегоревшего угля. Новый день занимается за окошком, начинать его нужно, как всегда, с растопки печи, приготовления завтрака.

– Зараз чайник поставлю, – говорит она, обращаясь к мужу. – Погреем тебя чайком. Озяб, поди, утром? Выстыло в хате.

Яков Васильевич молча ворохнулся в постели, давая понять, что слышит жену, но говорить с ней не стал. Не было ни желания, ни сил. Хворь все больше и больше одолевает его тело, сознание, волю, все глубже погружая в холодный и мутный омут угасания. Иногда он на какое-то время возвращается к реальной жизни, как бы выныривая из своего забытья. Обращается к жене с просьбами. Слушает радио. Вздыхает. Постанывает. И вновь то ли засыпает, то ли проваливается в обморочное состояние.

На этот раз, молча поворочавшись, он вдруг сдвинул в сторону полушубок, прикрывавший одеяло. Приподнялся на локте. Выпростал из-под одеяла ноги в бледно-голубых байковых кальсонах и белых шерстяных носках домашней вязки. Стал нашаривать тапки.

– Ты чего, Яша, на ведро хочешь? – шатнулась к мужу Семёновна. – Давай помогу.

Подхватила Якова Васильевича под руку и подвинула к нему отхожее ведро. А он в другую сторону тянет. К вельветовым штанам, что перекинуты через спинку его койки. И откуда силы взялись?!

– Штаны дай, «москвичку». Мне выйти надо…