Неслучайные странности

Неслучайные странности
Валерий Петрович Екимов

На страницах этой книги собраны пять странностей, которые произошли «"не тут", а "здесь"». Автор тасует карты прошлого, настоящего и будущего, чтобы получить некий новый расклад, глядя на который можно рассмотреть причины и следствия реальных событий, оценить внутренний мир одного человека и менталитет целого общества, узреть допускаемые ошибки и отыскать пути их исправления. Он отражает спирали, по которым развивается человечество, как бы схлопывая витки и через былые эпохи рисуя грядущие. Что было бы, если б мы смогли заново пережить некий день из своей прошлой жизни? Настолько ли велика разница между поколениями, как нам кажется? Куда придут люди, если продолжат двигаться сегодняшним курсом? Где проходит граница между Добром и Злом? Что подразумевают эти понятия применительно к реальной жизни? Эти и многие другие вопросы ставит писатель, а потом вместе с читателем ищет ответы, перемешивая драматический реализм с утопией, антиутопией и фантастикой. Сборник написан на стыке нескольких жанров с изрядной долей философии и психологии.

Валерий Екимов

Неслучайные странности

© Екимов В. П., текст, 2019

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2019

© ИП Суховейко Д. А., издание, 2019

* * *

Веришь? – «Во весь голос» – не хочу.

Кто я, чтобы быть Мессией!

Лишь о том сегодня не смолчу,

что люблю свою Россию

за её простую… простоту,

а ещё – нерасторопность

и смешную отрешённость

от ухода Мира в пустоту.

Случайная встреча

Выдумка может вдруг статься правдой, а непререкаемая истина – вымыслом.

    Из чьих-то притчей, кажется

первая странность

– Стариков! – вдруг слышу откуда-то издалека давно забытый, но всё ещё очень знакомый голос. – Ты почему молчишь, не высказываешься? Забрались вон с Воином на заднюю парту и сидят… там, улыбаются! А мы, между прочим, товарищи комсомольцы, серьёзные вещи обсуждаем.

– Да-да, Елизавета Афанасьевна, – отвечает странный, незнакомый ломающийся голос мальчишки. – Конечно, серьёзные.

«Боже ж ты мой, да это ж, кажется, я…» – пугаюсь.

– Извините, пожалуйста, – перебивает тот же голос мои мысли, – мы просто немного задумались… – Незнакомый паренёк живо встаёт и занимает место в проходе между стеной и последней партой дальнего от стола педагога ряда.

Кабинет, кажется, химии, в сущности, совсем даже небольшой. С удивлением рассматриваю его, узнавая, радуясь: когда-то, в мои школьные годы на рубеже семидесятых-восьмидесятых, он казался мне почему-то особенно огромным, широким; в нём была даже своя собственная лаборантская, где хранились разного рода химикаты, колбочки, баночки для проведения опытов. Возможно, из-за этого (обычно мы собирались в кабинете нашего классного руководителя, учителя физики, но в тот день он, видимо, был кем-то занят) мне и запомнилось это, в сущности, ничем не примечательное школьное собрание нашего класса. На нём наша Елизавета в очередной раз решила обсудить наши выпускные характеристики, которые тогда обязательно прилагались к аттестатам – табелям оценок. Их тексты, конечно же, писала она сама, но подписывал в том числе и председатель совета отряда – он же, обычно в старших классах, секретарь комсомольской организации. Поэтому все комсомольцы – а это всегда почти класс в полном составе – обязаны были по-товарищески участвовать в их обсуждении.

– Задумались? – сердится учительница. – Или заснули?..

Конечно, она права: характеристика очень важна для поступления в любое престижное учебное заведение, где приёмная комиссия изучает её с не меньшим, а то и с большим пристрастием, чем сам аттестат зрелости – ну, табель оценок то есть. Нужно активно участвовать в обсуждении, добиваться своего, доказывать.

– Не-ет, что вы, – задумчиво тянет хриплый голос, – правда задумались…

Мысль лихорадочно мечется в поисках выхода, объяснения происходящему: как можно вновь оказаться здесь? Это собрание в конце зимы – кажется, первого февраля 1980 года – и вправду было не совсем обычным. И дело не только в месте его проведения. Просто на нём мы все, кажется, впервые поняли, что уже через какие-то четыре месяца расстанемся друг с другом, что школа для многих из нас закончится навсегда.

С того времени прошло… – а, действительно, сколько прошло? – почти сорок лет!

Сегодня с утра – помню точно! – было первое февраля 2019 года. На работе всё шло как обычно: после фейерверка важных утренних встреч, совещаний, летучек в головном офисе мы выехали на нашем стареньком уазике к себе в контору, расположенную на Заневском проспекте. И я, кажется, задремал, сидя на переднем пассажирском кресле.

И что теперь?

А теперь вдруг оказался здесь, точнее даже, «не тут»: в далёком прошлом!

Что интересно: это собрание помню очень хорошо, несмотря на прошедшие десятилетия! Сейчас наша классная дама потянет меня к доске, стыдя и беззлобно поругивая за якобы равнодушное отношение к своим товарищам и нежелание высказываться на их счёт. Вообще-то она у нас нормальная, правильная; можно даже сказать, добрая, с пониманием нашего поколения, хотя сама уже и очень немолодая. Выпустив наш восьмой «А» в самостоятельную жизнь, она спустя два года доведёт оставшихся в школе учеников до аттестата о среднем образовании – мы с моим другом, да и многими другими поступим в средние специальные учебные заведения – и выйдет на пенсию. Это она от усталости теперь ругается: ну-ка после шести часов уроков проведи ещё собрание класса, а затем до позднего вечера вноси изменения в характеристики учеников. Жуть! А их, этих учеников-то, кстати, почти пятьдесят человек – сорок восемь, если уж быть точным, – что в два раза больше, чем в любом современном классе. Не знаю почему, но цифру эту помню до сих пор. В разные годы мне приходилось быть и старостой класса, и членом совета отряда, а затем и дружины, и даже горнистом школы, хотя и не большой я в этом деле специалист. Впрочем, на горне вообще мало кто умеет играть по-настоящему, да и не учат этому нигде. Но кто-то в школе однажды решил: раз я хожу в музыкальную школу, то лучше, чем у меня, дудеть в дудку ни у кого не получится. Вот и пришлось заняться и этим тоже.

Но, несмотря на свою бурную общественную жизнь, вот так вот взять и запросто высказать свои собственные суждения о людях, сидящих прямо перед тобой, в присутствии всего класса, да ещё и классного руководителя, я тогда никак не решался, не мог, не любил.

Да и теперь, кстати, не особенно люблю это делать, да и не делаю обычно!

Тогда я ещё не читал ни Дейла Карнеги, ни Зигмунда Фрейда, ни даже Владимира Леви и Андрея Курпатова и, естественно, не слышал о хорошо известной психологической формуле взаимоотношений людей: «Если тебе нечего сказать хорошего про человека – лучше промолчи!»

– Задумались они, – издевается Елизавета Афанасьевна. – А на заднюю парту зачем спрятались? Ну-ка, живо выходите оба к доске…

Да неужели за этим я оказался тут, на этом собрании?

Неужели тогда, в восьмидесятом, не договорил что-то важное здесь, у доски; не досказал то, что обязательно должен был досказать: что-то такое, что затем долго – возможно, даже до сих пор – жило во мне незаметно, мучило, не давая покоя на протяжении всех этих тридцати девяти промелькнувших лет?..

Боже мой, Ты снова балуешь… меня, давая возможность что-то исправить или хотя бы попытаться исправить, успеть договорить; хочешь предупредить меня, что ли…

Это так больно – иметь возможность сказать и не сделать этого!

Что может быть хуже?

Спасибо Тебе!

– Итак, внимание, класс! – лукаво улыбается Елизавета. – Сейчас Саша Воин даст три-четыре, на его взгляд, самых важных определения характера своего друга Валерки Старикова, а мы обсудим, годятся ли они для включения их тому в характеристику.

– А потом? – недовольно ворчит Шурик, выходя вместе со мной к доске.

– Потом суп с котом, – хитро щурится педагог. – Поменяетесь местами, он скажет о тебе… Тихо, ребята, тихо, не шумите – это очень важно: Александр и Валерий в этом году поступают в очень престижное Нахимовское училище – единственное, кстати, во всём Советском Союзе! Если им удастся, то это будет самым большим достижением всей школы, всего нашего маленького городка…

Точно-точно, помню-помню!

Шурик сейчас под впечатлением оценки Елизаветы разговорится: скажет, что я хорошо учусь, помогаю отстающим ученикам в классе, занимаюсь спортом, веду активную общественную деятельность. Ну, вхожу то есть во всякого рода многочисленные советы класса и школы и выступаю иногда на их заседаниях, когда подходит моя очередь; опять же, дую в горн на собраниях пионерской дружины. В общем, он вполне стандартно нахвалит меня, не забыв, правда, припомнить и разного рода мои авантюры из памятных «Секретов нашего двора», а заодно и мою природную несдержанность, вспыльчивость. Тут он, бесспорно, прав: ничего-то не изменилось с тех пор. Но сам-то я этого, конечно, никогда не замечаю, вот и говорю ему в запале на это вместе с моим двойником из восьмидесятых, начав ровно так же, как тогда:

– Да сам ты, Шурик, вспыльчивый и… перестраховщик к тому же страшный. Опомнившись, тут же умолкаю. Хотя, конечно, если быть честным… – Далее мой паренёк уже один рассказывает то же самое, что и он про меня: хорошее, удобоваримое, хвалебное…