Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

Дальнозоркий Владимир не может упустить столь благоприятный момент. Он призывает на помощь Добрыню с новгородским полком и стремительным ударом выбрасывает беспечных поляков из червенских городов, распечатывая торговые пути к немцам и на Дунай. После этого становится делом нетрудным вновь примучить, как выражается монах-летописец, вятичей и радимичей, то есть принудить их давать Киеву дани и пошлины, какие они давали его отцу Святославу. Ещё одна опасность остается на западе. Там, где-то между верхним течением Припяти, Западной Двины и Друтью, бродит полукочевое племя ятвягов, звероловов и рыбарей. Они давно связаны с Русью. Кто-то из них попадает в число лиц, подписавших договор Игоря с Восточной Римской империей. Через их болотистые, лесистые земли проходит торговый путь в Рижский залив и в Восточную Пруссию и далее в северные немецкие города. Нетрудно понять, с какой жадностью сюда стремятся поляки. Ятвяги, попав между ними, колеблются и при малейшей слабости княжеской власти в Русской земле возвращаются в свое первобытное состояние, и торговые пути становятся небезопасны от частых их нападений. Поход против этого полубродячего племени не доставляет Владимиру особых хлопот. Его западные границы становятся безопасны.

Таким образом, ему удается собрать все русские земли, от Днестра и Сана до Луги, Мсты, Волхова и Невы и Белого озера, от Буга, Западной Двины, Десны и Семи до Верхней Волги, от Оки и Сожи до течения реки Рось. Его усилиями Русь стоит на всех торговых путях с Севера на Юг и с Востока на Запад. С этого дня Русская земля, своей волей, а больше неволей, превращается в центр всех сношений между Европой и Азией. Отныне от неё в значительной мере зависит процветание или упадок множества городов, включая Краков, Прагу и города балтийского побережья. С русским князем уже нельзя не считаться. Его боятся, его уважают. С Владимиром вынуждены установить дружеские отношения и Болеслав польский, и Стефан венгерский, и Андрих чешский, «и бе мир межю ими и любы». Но точно так же с этого дня вся Европа готова в подходящий момент соединиться и обрушиться на Русскую землю, чтобы взять в свои руки то центральное место, которое занимает она.

Глава вторая

1

Пространство найдено. Положение утверждено. В расширении Русская земля не нуждается. Открытой остается только граница на юге, со стороны степи, где кочуют тюркские племена печенегов и то и дело перекрывают легендарный торговый путь «из варяг в греки». Туда должен теперь устремится Владимир, уже доказавший на деле, что он человек государственный.

Тем не менее он совершает как будто ненужный поход на Болгарию, который монах-летописец по каким-то причинам, скрытым от нас, изображает и вовсе глупым. В самом деле, поначалу поход выглядит очень серьезно. Владимир ведет с собой не только дружину, киевский полк и полк новгородцев во главе всё с тем же дядей Добрыней, но привлекает ещё и орду кочевников-торков, причем русские в ладьях спускаются вниз по Днепру и направляются в Болгарию вдоль берега Черного моря, а конница торков сопровождает их берегом моря. «И победил болгар». Далее монах-летописец излагает несомненную чушь. Добрыня, его воевода, Владимиру будто бы говорит:

– Осмотрел пленных колодников: все они в сапогах. Этим дани нам не давать – пойдем, поищем себе лапотников.

Выходит, до того дня не было никаких связей с Болгарией, не велась торговля, не приходили на Русь проповедники, не приносили славянскую письменность и первые рукописные книги, Святослав не намеревался превратить её в центр громадного Русского государства и не бился там с византийцами, и вот только теперь в первый раз русские увидел болгар и узнали, что ходят те в сапогах. С тем и уходят, заключив с болгарами мир, почему-то сверх меры прочный, о чем болгары говорят явно с торжественным пафосом, точно у них ум за разум заходит от счастья:

– Тогда не будет между нами мира, когда камень станет плавать, а хмель тонуть.

Монах-летописец усердно изображает Владимира обыкновенным бандитом, который помышляет только о том, как бы успешней ограбить соседа и наложить на него как можно больше даней и пошлин. Врет монах-летописец недаром. Человек фанатичный, но немудрящий, он тут же невольно и проговаривается, уверяя потомков, что год спустя болгары направляют в Киев своих проповедников «магометанской веры».

Пером монаха-летописца явным образом водит религиозная ненависть. Какая может быть у болгар магометанская вера? Болгары давным-давно приняли христианство, причем приняли его из Восточной Римской империи. Монах-летописец не знает об этом, точно так же, как Владимир не знает о жизни и быте болгар? Знает, конечно, тем не менее врет во все тяжкие, таким образом передавая слова проповедников:

– Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь. Уверуй в закон наш и поклонись Магомету.

Владимир не только выслушивает всю эту дичь, но и сам будто бы знает, что перед ним мусульмане, о которых он тоже будто бы слышит впервые, а потому задает проповедникам из православной Болгарии дурацкий вопрос:

– А в чем ваша вера?

И фантастические болгары, которых отчего-то не переносит монах-летописец, плетут ещё большую дичь:

– Веруем в Бога, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую и будет ему женой. Здесь же следует невозбранно предаваться всякому блуд. Если кто беден на этом свете, то и на том.

Видимо, на этом его фантазия истощается, и монах-летописец просто бранится:

«И другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно».

Владимир будто бы слушает их с удовольствием, потому что сам любит блуд, потому что «наложниц было у него триста в Вышгороде, триста в Белгороде и двести на Берестове, в сельце, которое называют сейчас Берестовое, и был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растлевая девиц», однако не любо ему обрезание и воздержание от вина и свинины. По этому поводу он будто бы произносит явно выдуманные слова, которые и по сей день гуляют по просторам веселой Руси:

– Руси есть веселие питии, не можем без этого быть.

Тут в летописи является что-то похожее на карнавал. Точно ошпаренные болгарами, проповедники следуют один за другим, все примитивные, глупые, пошлые как на подбор, явно презренные в глазах православного летописца.

Разумеется, приходят католики и говорят:

– Так говорит тебе папа: «Земля твоя такая же, как и наша, а вера наша не похожа на твою, так как наша вера – свет. Поклоняемся мы Богу, который сотворил небо и землю, звезды и месяц и всё, что дышит, а ваши боги – просто дерево».

Владимир будто и их вопрошает:

– В чем заповедь ваша?

Отвечают не о духе, не о свете в душе, отвечают о пошлом:

– Пост по силе. «Если кто пьет или ест, то это во славу Божию», – как сказал учитель наш Павел.

Владимир выпроваживает и их, как-то странно отзываясь не то по поводу поста, не то по поводу еды и питья:

– Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого.

Понятно, что не хватает только евреев. Евреи приходят и говорят:

– Слышали мы, что приходил болгары и христиане, каждый уча тебя своей вере. Христиане же веруют в того, кого мы распяли, а мы веруем в единого бога Авраама, Исаака и Иакова.

Владимир интересуется:

– Каков ваш закон?

– Обрезываться. Не есть свинины и зайчатины. Блюсти субботу.

– А где земля ваша?

– В Иерусалиме.

– Точно ли она там?

– Разгневался бог за отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам.

– Как же вы иных учите, а сами богом отвергнуты и рассеяны? Если бы бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?

Последним является философ из Греции, который уже откуда-то знает о проповедниках. Так прямо и говорит:

– Слышали мы, что приходили болгары и учили тебя принять свою веру.

Почему-то и грек, как только заводит речь о болгарах, лютует неистово и безумно, наговаривая на них черт знает что:

– Вера же их оскверняет небо и землю, и прокляты они сверх всех людей, уподобились жителям Содома и Гоморры, на которых напустил Господь горящий камень и затопил их, и потонули. Так вот и этих ожидает день погибели, когда придет Бог судить народы и погубит всех, творящих беззакония и скверны. Ибо, подмывшись, вливают эту воду в рот, мажут ею по бороде и поминают Магомета. Так же и жены их творят ту же скверну, и ещё даже большую.

Владимир плюет с отвращением, будто никогда не видел болгар и даже не рассуждал с Добрыней о сапогах:

– Это дело нечисто!

Философ же обличает католиков точно неграмотный:

– Слышали мы и то, что к вам приходили проповедники из Рима проповедовать у вас веру свою. Вера же их немногим от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: «Сие есть тело мое, ломимое за вас…» Так же и чашу взял и сказал: «Сия есть кровь моя нового завета». Те же, которые не творят этого, неправильно веруют.

Владимир оказывается сообразительней греческого философа:

– Евреи приходил ко мне и сказали, что немцы и греки веруют в того, кого распяли они.

Философ подхватывает, на этот раз чуть не впадая в экстаз: