О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках

– Да вот о расширении тел.

– О! – вскрикнул Гринька. – Это проще простого. От тепла тела расширяются, а от холода сжимаются. Например, летом дни длиннее, а зимой короче.

Я посомневался, посмотрел на Гриньку: шутит он или серьёзно. Гляжу, он такой важный, говорю:

– Ладно, Гриньк, пойдём кататься.

Вышли на улицу. Смотрю, у Гриньки две лыжи, и обе отремонтированы. Одна – впереди ремня, другая – позади. А так лыжи что надо.

Гринька заметил моё восхищение и говорит:

– Сам сколачивал. Надёжно. Вишь, сколько гвоздей.

– А как же, – ответил я, – вижу. – Потрогал лыжи руками. – Почти что железные.

– То-то, – загордился Гринька, – износу не будет.

Он вскинул лыжи на плечо, и мы зашагали на гору. И не на ту, на которой катается всякая там чегашня, а на самую крутую. По дороге к этой горе к нам прицепился младший Гринькин брат Васёк.

– Ты кататься не будешь, – отрезал Гринька. – Можешь не ходить. Соплив больно.

– Да я, Гринь, так, – проканючил Васёк. – Я, Гринь, только поглядеть.

– Поглядеть – это можно, – милостиво разрешил Гринька.

На вершине горы мы с Гринькой немножко поспорили. И ему хотелось катиться первым, и мне.

Потянули палочки. Гринька говорит:

– Длинную вытащишь – я поеду, короткая попадётся – ты покатишься.

Потянул я палку – длинная. А свою Гринька торопливо махнул в сторону. По-моему, у него обе палки были длинные.

Прилаживал лыжи Гринька долго и старательно. Ремни привязал к валенкам бечёвкой. Пошаркал взад-вперёд, чтоб получше скользили, поглядел вниз, зажмурился и…

Под горой, вправо от нас, стояла старая-престарая баня без крыши. Она была настолько дряхлая, что в деревне никто не знал, чья это баня и сколько времени она тут торчит.

И вот гляжу: Гринька что-то всё воротит и воротит к этой бане. Кричит что-то, здорово так кричит, а мы с Васьком никак не поймём – что.

– Поёт это он, – сказал Васёк.

– Да нет, Васьк, – сказал я, – не похоже. И баня-то совсем рядом, и визжит он, как поросёнок недорезанный.

– Радуется.

Вдруг Гринька подпрыгнул, как козёл, ударился об снег, подскочил и кулём брякнулся в угол бани. Из бани только труха посыпалась.

– У-у-ух! – выдохнул Васька.

Мы сбежали вниз.

Гринька, как циркач, кувыркался в сугробе, зажал голову руками и орал. Ох и голосище у него прорезался!

К месту «аварии» с соседних пологих горок стекались малыши. Они осматривали развороченный угол бани, с радостным гомоном хватали гнилые осколки и восхищённо повторяли:

– Вот это да!

Гринька, заслышав голоса, уселся посреди сугроба, тупо огляделся. Встал.

Мы с Васькой переглянулись. Нам показалось, что Гринька здорово-таки поумнел.

Шапки на нём не было. Через всю верхнюю половину его лба тянулась огромаднейшая шишка, отчего лоб у Гриньки стал высоким и ужасно выпуклым, как у настоящего учёного или поэта.

А Гринька, не обращая ни на кого внимания, молча подошёл к бане и принялся её раскидывать. Мы последовали его примеру, и скоро от трухлявой постройки остались только воспоминания да на Гринькином лбу всё распухающая шишка.

Расквитавшись с баней, Гринька посмотрел на свои ноги (на валенках остались лишь ремни с бечевами) и сердито потребовал лыжи. А где их возьмёшь?

Малыши перепахали на месте Гринькиного приземления весь снег – и всё напрасно. Вместо лыж Гриньке подали смятую, рыжую от трухи шапку.

Гринька ударил ею о коленку и попробовал надеть на голову, но…

– Ничего, – успокоил нас Гринька, – дома есть старая отцовская. Она будет как раз.

– А не мала, Гринь? – робко сказал Васёк.

– Она порванная – влезет. – И вдруг спросил: – Спички есть?

– А что, Гринь?

– Костёр бы запалили. Вишь, сколько дров.

Малыши ликующе взвыли:

– Костёр! Костёр!

Я побежал домой за спичками.

Возле костра малыши тесно жались к Гриньке, с завистью смотрели на его багровую шишку. Иногда кто-нибудь не выдерживал и тихо спрашивал:

– И не больно, Гринь?

– Ничтяк.

– И нисколечко?

– Ну.

Малыши вздыхали и украдкой ощупывали свои лбы. Каждому хотелось иметь свою такую шишку, и было страшно. Ведь своротить лбом угол бани не так-то просто. И после этого придумать такое – костёр. А он полыхает, искры к небу летят.