О Гриньке, о Саньке и немного о девчонках

Медленно, осторожно отвёл за спину перегородившую дорогу ветку. Самопал наготове.

Вот и сосна. Шаг. Ещё шаг. Застыл.

– Сидит.

Зажал Тарзана между ног, чтоб не вспугнул птицу. Вынул спички. Вставил самую лучшую спичку под проволоку – «запальник». Просунул ружьё сквозь сосновые лапы, прицелился. Руки дрожат. Спокойнее. Шаркнул коробком о спичку. Взметнулось пламя. Я покачнулся и повалился в снег.

Я не плакал. Я даже не чувствовал боли. Меня сковал ужас.

Глаза…

Мне выжгло глаза. Я протирал их снегом. Поднимал пальцами веки. Тьма.

– О-сле-еп?!

Я испуганно вскочил и бросился бежать. Запнулся. Упал. Больно ударился плечом о ствол дерева. Пополз на четвереньках. Остановился.

Куда я? Что со мной?

В голове гул. В ушах звон, лицо в огне. Нестерпимая резь в глазах.

– Ослеп!

Я зарылся головой в сугроб и заплакал.

Вдруг кто-то потянул меня за подол пальто. Я сжался.

Лязг зубов. Повизгивание.

– Тарзан!

Я схватил его и прижал к себе.

– Ты не убежал, да? Ты не бросил меня, да?

Тарзан вырвался и снова потянул меня за подол пальто, заурчал.

Я тревожно сел.

– Тарзанка, что ты?

Собака обнюхала моё лицо и сердито затявкала.

Превозмогая боль, я поднял пальцами веки. Блеснул мутный свет и, дрогнув, погас. Мелькнула надежда, и тут же обуял страх. Куда, в какую сторону идти?

Встал.

Тарзан радостно заскулил и запрыгал. Упёрся передними лапами в мою грудь, лизнул мой подбородок. Я поймал его, нащупал на шее верёвку. Он только этого и ждал. Верёвка натянулась.

– Тарзанушка, умница.

Я понял, что он выводит меня из лесу домой.

В деревне моё появление взбудоражило всех не меньше, чем пожар.

Подбежал запыхавшийся Гринька.

– А ружьё где? – И замолк. Заикаясь спросил: – Разорвало?

– Не знаю.

– Наверно. У тебя всё лицо вздутое и как чугун…

– Чёрное?

– Тише. Отец твой.

У меня задрожали ресницы.

– Папа…

Отец взял меня на руки и быстро зашагал.

– Глаза-то хоть видят?

– Немножечко, пап.

Отец помолчал.

– Непутёвый ты уродился. В меня, что ли?

– Наверно, пап.

– Похоронишь ты свою мать заживо.

– А ты не говори ей, пап.

– Я не скажу. Твоя голова ей всё скажет.

В больнице врач открыл мне правый глаз, и я увидел печальное лицо отца. Врач спросил:

– Видишь?

– А как же.

Открыл второй глаз.

– Видишь?