Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество

Боярский сын. Часть первая: Владимирское княжество
Василий Лягоскин

«Ой, где был я вчера?..». Где был? На банкете, по случаю выхода на пенсию Виктора Николаевича Добродеева. А сегодня наследник боярского рода Николай очнулся на больничной кровати, с памятью и навыками людей неизвестного и непонятного ему мира. Еще и Одаренным стал по случаю. Дела…

Боярский сын

Часть первая: Владимирское княжество

Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2024

ISBN 978-5-0062-2217-5 (т. 1)

ISBN 978-5-0062-2218-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

– «Ой, где был я вчера? – не найти днем с огнем…». Кажется так описывал нынешнее мое состояние Высоцкий в своей песне? Ну, не любитель я его творчества, не любитель. А сейчас почему-то вспомнилось. Хотя что значит: «Где?». Это я точно помню. В начале. На банкете я был, по случаю проводов меня, любимого, на заслуженную пенсию. Ну и, естественно, увольнения с последнего места службы. М-да… последнего и, по сути, первого. Вот как пришел молодым специалистом после физмата Владимирского педагогического, который теперь университет, так и работал на ниве, так сказать, статистики. Самой точной из наук, кстати. Это я в шутку, со слов «коллеги» из фильма «Служебный роман». Сорок два года, кстати, проработал; без перерыва. Не совсем на одном месте, если быть точным. Рос помаленьку – в основном вместе с отделом, который потом стал управлением, а затем департаментом. Вот в последнем до заместителя начальника отдела и дослужился. Да – да, именно служил. В армии, ни Советской, ни Российской не сподобился. Плоскостопие, самое настоящее, без взяток. А здесь – служба, да не абы какая, а государственная. А потому и пенсия, вместе с надбавкой, повышенная. Так что для одного, с учетом старенькой, но собственной двухкомнатной квартиры в Добром, и абсолютного нежелания (ну, и возможности, конечно) сесть за руль автомобиля, вполне должно хватать.

Ну, а работа… честно скажу – с самого начала не горел. Ни с кем близко не сошелся – ни на службе, ни в соседях. Женщины… как не быть, были. Но сейчас вспоминать не буду. Больно. И от воспоминаний, и голова… Это сколько же я вчера выпил? И вчера ли? И кто меня домой доставил? Домой?

Виктор Николаевич Добродеев открыл глаза. С опаской, ожидая рези в них, от яркого света. Увы, или во благо, но света вокруг было совсем немного. Только-только достаточно, чтобы определить, что находится он сейчас на кровати, причем не своей – судя по жесткости последней.

– Тут что – доски вместо матраса фабрики «Аскона», который я по скидке, за двадцать тысяч купил? – задал он себе вопрос, – и что это за потолок такой странный?

Действительно – вместо его стандартного, из железобетонных плит, оштукатуренного и покрашенного не самой дешевой краской белого цвета, был тоже беленый, но набранный из строганых досок.

– Побелка, кстати, уже лупиться начала, – автоматически отметил Виктор Николаевич, – и доски тоже… не идеальной геометрии. Так, кажется, говорят специалисты. Да, и лампы никакой нет. Ни люстры, ни обычной «лампы Ильича» на проводе. Странно…

Странность была не последней. Это он определил; неторопливо – чтобы опять не колыхнулась боль в черепушке – сев на кровати. Простыня, или что-то вроде тонкого, грубого на ощупь покрывала, сползла при этом, обнажив торс. Но на него Виктор Николаевич внимания не обратил. Поначалу. Оценил прежде всего обстановку в помещении, где оказался благодаря неизвестным доброжелателям. Это он так определил для себя лицо, или лиц, доставивших его на эту кровать с тонким матрасом и совсем уж тонюсеньким покрывалом.

– Да, чистенько и бедненько, – вынес он вердикт, разглядев в полутьме, что в комнате размером примерно три на три метра ничего кроме кровати и деревянного стула рядом нет.

Ну, и дверь, конечно.

– На тюрьму не похоже, – решил он, также неторопливо размышляя, – и на больницу тоже. Гостиница? Отель какой-нибудь в стиле ретро? Так и там хоть какую тряпку на окно повесили бы. А здесь…

Здесь была деревянная рама, забранная частым деревянным же переплетом, и крохотными стеклами, и луна со звездами за ними. Наверное – потому что тел этих небесных Добродеев со своей кровати не видел, но испускаемым ими светом пользовался. Оставался еще один неисследованный предмет. Он сам.

– Хотя чего я там не видел, – чуть скривился Виктор Николаевич, – могу с закрытыми глазами описать. Рост – метр шестьдесят два. Вес излишний – почти восемьдесят шесть кэгэ. Волос на голове чуть больше, чем подмышками. Лицо… Самое обычное… Было. Шестьдесят два прожитых года красоты не добавляют, особенно если ее изначально не слишком много было. Кожа дряблая, морщинистая, которую так трудно было по утрам выбривать дочиста.

Настолько, что Виктор Николаевич уже разрешил с выходом на пенсию дать себе поблажку – бриться не каждый день, а пару раз в неделю. Или даже один раз. А уж вставная челюсть, которая вчера так мешала наслаждаться блюдами, на которые ушли практически все деньги – и премия напоследок, и за неиспользованный отпуск, и зарплата последняя… И совсем не мешала, простите за тавтологию, мешать водочку с шампанским… С которого, собственно, все и началось. Потом коньячок, ну и пивка кто-то уговорил хлебнуть. Настолько не мешала, что…

Виктор Николаевич сейчас совсем не удивлялся, рассматривая чужой торс на том месте, где должен был располагаться его собственный живот. Тут была полная противоположность тому, что так мрачно описывал он только что в своих мыслях. Тело, открытое его взгляду, даже в полутьме, выглядело мощным, развитым, и… молодым, что ли? Это он по состоянию кожи определил – гладкой, загорелой, с едва наметившимися волосинками на груди. Темного цвета, кстати. Единственное, что могло его объединять с родным, добродеевским, это чуть заметная полнота.

Виктор Николаевич резко, рывком сорвал покрывало с нижней части тела. Чужого, с одной стороны, и его собственного – исходя из того, что он его ощущал, двигал им. Таких ног – накаченных, мускулистых – и того, что свисало сейчас между ними, у Добродеева никогда не было. В общем, это тело ему не принадлежало. Казалось, пора было поддаться панике. Рвануть, к примеру, к той же двери, и застучать в нее, вызывая врача или медсестру…

– Санитаров, – хохотнул он вдруг негромко, – в дурке с пациентами по большей части санитары занимаются. Здоровенные такие лбы с резиновыми палками. Но в таком теле я, наверное, с ними потягался бы.

Это была совсем несвойственная ему мысль. Как и спокойствие, которым бывший госслужащий Виктор Николаевич Добродеев никогда не отличался. Вместо того, чтобы действительно рвануть к двери, он, вдохнув полную грудь воздуха, опустился на спину, так и не прикрывшись, и потянулся… не до конца. Хрясь – и чуть ошеломленный Добродеев ощутил себя лежащим уже под углом к поверхности пола.

– Градусов так двадцать пять, – опять совершенно спокойно определил он, поворачивая голову к двери.

За ней вполне объяснимо послышался негромкий шелест подошв. Объяснимо, потому что в практически абсолютной ночной тишине треск лопнувшего дерева и грохот упавшего на пол края кровати прозвучали едва ли не как выстрел.

– Вот это я дал! – даже чуть обрадовался почему-то Виктор Николаевич, – это сколько же во мне теперь роста? Или кровать такую крохотную подобрали. Из детского отделения. Если я сейчас в каком-то собственном бреду, то получается, что наружу вылезли самые потаенные желания. К примеру, стать большим, сильным, молодым. А вот такое желание определенно не мое!

Более впечатлительный человек, которым, несомненно, еще недавно был Виктор Николаевич, сейчас бы рванул подальше – в угол, или даже в окно; прямо так, голышом. Потому что в комнату неспешно вступило чудовище. Самое настоящее. Но в голове Добродеева вдруг всплыло воспоминание – не его, чужое. Как будто он сам вот такими шуточками – страшилками в виде фонарика к лицу, да в темноте, да в комнату к девчонкам…

Тут фонарика не было. А была свеча, которая первой «вплыла» в комнату, а за ней лицо – женское, старушечье. Которое в силу особенностей освещения выглядело сейчас персонажем из фильма ужасов. Сам Виктор Николаевич такое кино не жаловал, но в памяти вдруг всплыло сразу несколько картинок. Как будто собственно пережитых, или просмотренных, кстати.

А свеча, между тем, описала полукруг, так что женское лицо оказалось в полутьме, а общая освещенность в комнате чуть повысилась. Голос же, прозвучавший следом, был вполне приятным, даже мелодичных. И слова были вполне понятными, хотя какими-то… архаичными, что ли? Хотя Добродеев их понял. Как понял и то, что может свободно общаться с незнакомкой, выглядевшей стандартной медсестрой девятнадцатого, да и половины двадцатого века тоже.

– А батюшки, барич! Вы бы прикрылись, что ли? Мне-то вроде как по возрасту, и должности стесняться не приходится, но все же. Ага – доломали все же кровать-то?! А я говорила Никите Сергеичу!

Как-то у Добродеева ловко получалось интерпретировать слова сестрички в современном для него звучании. А вот говорить? Он хрипло откашлялся, и попросил, заставив себя добавить в голос немного жалостливости:

– Мне бы водички, э.э.э…

– Неужто, запамятовал, барич? – женщина взмахнула руками так, что Добродеев не на шутку испугался – как бы от взметнувшегося пламени свечи не загорелась ее прическа.

Но нет – теперь было видно, что все волосы были аккуратно прикрыты косынкой с темно-красным сейчас крестом. И волосы эти, как почему-то помнил Виктор Николаевич, были абсолютно седыми. Тут в голове что-то щелкнуло.

– Ну, точно счеты, – вспомнил он свой первый рабочий день, и первый рабочий стол в далеком восемьдесят третьем году, – лет пять они у меня на столе место занимали. Вот так же иногда от нечего делать щелкал. Но тогда без толку, а сейчас почему-то проклюнулось:

– Анна… Николаевна?

– Да уж скажете, барич, Николай Ильич! Когда это я Николаевной была? Зовите, как и все – Анной. Ну, или тетушкой, как в прошлый раз… Ну, я сбегаю, принесу попить чего ни-то.

В комнате опять воцарился полумрак, а в голове щелкнуло еще раз. Теперь Виктор Николаевич почему-то был уверен, что эти стены, кровать со стулом и окошко он видел уже… года два назад. Тогда на этой кровати Добродеев, а точнее Николай Ильич, он же Коля, или Николаша, лежал со сломанной ногой.

– А когда разрешили наступать, так я в окно… тут как раз первый этаж. И единственный.

Зачем и куда бегал когда-то недолеченный парень, Добродеев «вспомнить» не успел. Вернулась тетушка Анна. С кружкой в руке. А точнее, каким-то ковшиком. Как понял Виктор Николаевич еще до того, как взял его в руки, деревянным. Теплым, в отличие от напитка, который изумительным прохладным нектаром полился в горло.

– Таким лечить можно, – решил он, опустошив единым махом емкость на литр, не меньше, – чего тут только не намешали!

Разбираться в разнотравье, или «разноягодье» сейчас он не стал. Кивнул благодарно, возвращая ковш, и заговорил – опять с теми же вопросительными и чуть жалобными интонациями:

– Не поверите, тетушка Анна, – ну вот совсем не помню, как я сюда попал…

– А где ж вам помнить-то, – с готовностью восприняла вопрос в его голосе медсестра, – когда вы головой-то своей, да с двух саженей вниз. Ой!

Она посмотрела на Николая, или Виктора Николаевича в его теле с испугом, прикрыв рот ковшиком, а потом продолжила, добавив в голос хорошую такую долю сострадания:

– Неужто не помните, барич?