Звездные часы и драма «Известий»

В заключение своей речи, как свидетельствует стенограмма, мой искренний товарищ посылает мне комплимент и предложение:

– Хочу призвать Василия, который показывает нам образцы газетной предприимчивости и доведения любого дела до конца, подготовить еще один материал на эту тему, но такой, чтобы все могли увидеть упомянутый проект с другой, не лучезарной стороны.

Я был очень расстроен тем, что и многие читатели наверняка оценили публикацию «Известий» именно так, как Армеев, а я не могу объяснить им причину «лучезарности» интервью. Но в своей аудитории решил не отмалчиваться. Цитирую по стенограмме:

– И я, как репортер, и наша газета поступили честно: мы проинформировали о том, что работы идут. Тогда как остальные СМИ об этом молчат. Так что же правильнее: молчать до того момента, когда кто-то нажмет кнопку и вода польется на юг по уже построенным системам, или еще на проектной стадии сообщить о ходе дел? Мне показалась бы позиция Руслана более гражданственной, если бы он в подкрепление того, о чем здесь говорит, еще раньше, годы назад, предпринял попытки для высказывания тревоги – нашей общей тревоги – на страницах газеты. Но, насколько я знаю, таких попыток он не предпринимал. Я считаю, что в столь сложной, очень чувствительной для природы и общественного мнения проблеме все должно быть прозрачно для печати – гласность только поможет нашему общему делу. Сам факт, что «Известия» выступили, может открыть возможность для более широкого и компетентного обсуждения идеи переброски вод – и в этом видится немалая польза нашей публикации.

Так оно и вышло. Пробившись сквозь секретность, сразу после прихода Горбачева во власть эта тема стала активно и страстно обсуждаться всей нашей прессой. В 1986 году под давлением общественного мнения проект был закрыт.

Как я сейчас, так и каждый известинец той поры может вспомнить свою историю (и не одну) о том, как в процессе подготовки материалов для газеты приходилось сталкиваться с огромным числом ограничений и препятствий – цензурных, идеологических, бюрократических, ведомственных и просто дурацких, устанавливаемых начальниками разных рангов, удельными князьками в лице партийных секретарей райкомов, обкомов, республик. Мы не знали, сколько это будет продолжаться и наступит ли тому вообще когда-нибудь конец. При Черненко ничего не было похожего на то, что перемены возможны. И хотя в «Известиях», благодаря Толкунову, а теперь и Лаптеву, царил творческий настрой, особого всеобщего энтузиазма насчет будущего заметно не было, всем оно виделось по-разному.

Когда в июне Голембиовский повторил мне предложение перейти на постоянную работу в секретариат, я ответил, что склоняюсь к отъезду в Болгарию. Вскоре были оформлены документы, и я улетел собкором в Софию. Командировка подтвердила семейные ожидания: здесь жизнь для нас была полегче и получше, удачно пошли и мои корреспондентские дела.

Без особого оптимизма воспринял я через полгода возвышение М. С. Горбачева. Но когда увидел по телевидению его майский в 85-м году выход на улицы Ленинграда, ставший светлым, обнадеживающим лучом в тусклой советской действительности, меня вдруг потянуло домой. Я сразу поверил в возможность перемен, не тех, конечно, грандиозных, которые потом произошли и о которых никто тогда не грезил, а чем-то похожих на чехословацкий социализм с человеческим лицом. Несмотря на свои сорок шесть лет и накопившуюся уже немалую долю цинизма, я искренне – клянусь в этом, – всем сердцем отозвался на зов начавшего звучать лозунга: «Кто, если не я?». Видел же себя не на каких-то бастионах борьбы за демократию, а в своем привычном качестве: репортером. Мне казалось, что раз начинается открытость «наверху», редакция смогла бы добиться моей аккредитации при Горбачеве, а благодаря этому я добывал бы такую информацию, которой не имел бы никакой другой журналист. Будучи летом в отпуске, высказал эту идею главному редактору, но он улыбнулся, посчитал ее излишне романтической, нереальной и посоветовал продолжать радоваться собкоровской жизни, пока есть такая возможность.

Только забывчивые люди или не знающая недавней истории молодежь считают, что пришел к власти Горбачев – и в стране наступила гласность. Ее никто не дарил, она очень тяжело и долго завоевывалась самой прессой, а сопротивление ей было жесточайшим. Продолжая выдавливать из себя по капле раба, «Известия» становятся одним из наиболее мощных журналистских локомотивов перемен. Если «Московские новости» под руководством Егора Яковлева, журнал «Огонек» Виталия Коротича своими острыми, пробивающими цензуру публикациями выступают как бы группой захвата все новых и новых позиций гласности, то «Известия» действуют самым широким фронтом, печатая материалы, которые ошеломляют советское общество новизной и актуальностью темы, глубиной ее разработки, высоким классом изложения.

На всю страну прогремел очерк Эдвина Поляновского «Анонимка». Миллионы советских судеб сломаны, многие люди погибли в тюрьмах, лагерях из-за того, что анонимки были узаконены и на них строились обвинительные заключения. Редакция заступилась за человека, которому дали семь лет тюрьмы по анонимному доносу. Была доказана необоснованность следствия и суда, сделан вывод: государство должно запретить рассмотрение анонимок абсолютно всех и везде. Против «Известий» ополчилась Генеральная прокуратура СССР, ее поддержали несколько отделов ЦК КПСС, в том числе главный – отдел организационно-партийной работы, десятилетиями питавшийся анонимками. Газета защищалась и настойчиво контратаковала в течение полутора лет. За это время вышло одиннадцать (!) подготовленных Юрой Орликом крупных публикаций на эту тему, результатом которых явилось постановление ЦК КПСС, а затем и Указ Президиума Верховного Совета СССР, запрещающие принимать, рассматривать, использовать анонимки. (Будет справедливым отметить, что в это же время, независимо от выступлений журналистов «Известий», активную борьбу с анонимками вела хорошо известная ныне правозащитница Лидия Графова – в «Литературной газете»).

Такими же масштабными были выступления многих других известинцев. В частности, Александра Васинского – о несовершенстве кадровой политики, Эллы Максимовой – об использовании советской психиатрии против инакомыслящих, о без вести пропавших в Великую Отечественную войну, Леонида Капелюшного – о страшных экономических и моральных, нравственных последствиях коллективизации сельского хозяйства на примере истории жизни нескольких поколений одного украинского села. Собственный корреспондент по Хабаровскому краю, впоследствии многолетний депутат Государственной думы Борис Резник рассказал историю украинского инженера Алексея Шобея. В свой отпуск он подрабатывал в колхозе. Рассчитались с ним не деньгами (их у колхоза не было), а натуральным продуктом – выдали полторы тонны семечек. Шобей доставил их в Хабаровский край и продал потребкооперации. Его назвали спекулянтом и осудили на четыре года. Материал Резника «Такие семечки» вызвал бурю возмущенных откликов со всей страны. Но юстиция не спешила признать правильность позиции газеты, которая сводилась к тому, что не может быть подсудной реализация натуральных продуктов, заработанных в совхозах и колхозах. Борис пишет вторую статью – «Еще раз про семечки» и добивается освобождения Алексея Шобея. Но печатается еще и третий материал, он уже не про семечки, а о повсеместной судебной практике. В результате автор и газета добиваются своего – Верховный суд СССР пересматривает многолетнюю практику, после чего в разных краях необъятной страны выходят на волю 6786 человек, судимых по той же изуверской статье, которую применили в истории с семечками.

Обостряя и расширяя тематику выступлений газеты, Лаптев производит кадровые перестановки, вливает в редакцию свежую кровь. Ведущий отдел советского строительства возглавил Игорь Карпенко. Экономическое направление усиливается Анатолием Друзенко. На освободившееся место руководителя отдела права и морали приходит зам. главного редактора «Комсомольской правды» Николай Боднарук. Фельетониста Владимира Надеина переводят в редакторы крупного (70 человек), самого близкого к читательским массам отдела писем, своеобразной службы обратной связи. В его замы приглашается из «Комсомолки» Юрий Орлик (о его роли в борьбе с анонимками здесь уже говорилось). Редактором отдела информации становится Андрей Иллеш. Все они – сильные журналисты демократических убеждений. Идут новые назначения и в международных отделах, в собкоровской внутренней и зарубежной сети.

Кадровые изменения коснулись и моей персоны. Забавно вспоминать, что в мой приезд в Москву в марте 87-го буквально за считаные дни я получил сразу три предложения. Егор Яковлев позвал в «Московские новости» своим первым замом, ругая при этом «Известия». У нас с ним были очень хорошие отношения, мы их активно поддерживали и по телефону, одновременно работая собкорами: я в Софии, он – в Праге. Восторгаясь тем, как Егор поднимал безликий до этого еженедельник, я все же предпочел оставаться в родной ежедневной газете. Второму кадровому предложению предшествовало большое совещание в ЦК КПСС с участием всех советских корреспондентов и многих дипломатов, аккредитованных в соцстранах. Собственно, на это совещание меня и вызвала редакция. Его повестка была на злобу дня: как во время советской перестройки мы должны работать за границей. Днем раньше в редакции сказали, что звонили из ЦК, дадут слово и мне, так что надо подготовиться. Но когда открывали совещание, заведующий отделом пропаганды Юрий Скляров не постеснялся заявить со сцены, что в этот раз в духе перестройки списка выступающих нет, никого заранее не предупреждали. Это вранье придало мне смелости, и я положенных десять минут без бумажки говорил все, что думал. Главное из того, что сказал: надо печатать правду о жизни в этих странах, об их внутренней и внешней политике, выдавливать из себя цензоров, не бояться окриков наших посольств, нашего МИДа и местных властей. Зал отреагировал хорошо, а вечером позвонили домой из ЦК с просьбой быть завтра к 10.00 в приемной заведующего отделом социалистических стран Георгия Хосроевича Шахназарова, пропуск заказан. Зачем? Не объяснили. Было еще не поздно, мне с Чистых прудов до редакции близко, я решил на всякий случай встретиться с кем-то из начальства. Вдруг что-то серьезное, касается газеты. Зашел к Ефимову, тот повел меня к главному. Перебрав втроем несколько версий, не остановились ни на одной. Я уже уходил, когда Иван Дмитриевич весело произнес:

– Знаешь, могут и на работу позвать. Но смотри, если инструктором, то это собачья должность, все время на побегушках. А если консультантом – думай… Многие доктора наук мечтают об этой должности.

Когда Шахназаров велел секретарше принести два чая и бублики, я расправил плечи – знал, что при таком гостеприимстве не ругают. Подумалось: а если и в самом деле предложат работу? Про себя стал посмеиваться: интересно – кем? Пока несли чай и бублики, я узнал, что в этом кабинете размером с полстадиона, с дюжиной телефонов работал Андропов, постоянно бывали его заместитель Толкунов, члены первой в ЦК знаменитой группы консультантов: Бурлацкий, Бовин, ставшие академиками Арбатов, Богомолов. Я почтительно слушал и прикидывал, что если такие большие люди были консультантами, то мне может светить не выше инструктора.

– Ну а теперь к делу, – отпив чай, сказал Георгий Хосроевич. – Я встречаюсь с вами по поручению секретаря ЦК КПСС Вадима Андреевича Медведева. Он вчера слышал ваше выступление, оно ему очень понравилось. Мы предлагаем вам работу в качестве консультанта…

Я был удовлетворен, я почувствовал, как лесть обволакивает мою горькую душу. И уже изготовился услышать похвалу за свое трехлетнее собкорство в Болгарии: если сюда зовут, значит, видели по материалам в «Известиях», что я там не отлынивал, старался соответствовать уровню газеты, и сейчас знают, на что я способен, чего можно от меня ждать. Но, увы, о моей корреспондентской работе за всю 40-минутную встречу не было сказано ни слова. Выдержав правила приличия, я поблагодарил за доверие и, конечно, отказался – партийная деятельность была мне абсолютно противопоказана и по моим убеждениям, и по своему характеру. Отказывался не этими словами, просто сослался на свой склад ума: вам нужен доктор наук, мыслитель, а я репортер, не потяну. Шахназаров (отец известного кинорежиссера Карена Шахназарова) говорил, что не надо спешить с ответом, у вас получится и т. п. При расставании с холодной улыбкой сказал:

– Да, сейчас демократия… Еще недавно с вами вели бы здесь речь по-другому, не уговаривали бы. Но все же подумайте. Через несколько дней вам позвонят.

Первое, о чем подумалось, когда выходил из исторического кабинета: это ведь ужасно – организация, которая вершит судьбами государства, сотен миллионов людей, приглашает к себе на работу только на основании того, о чем человек десять минут вещал с трибуны. Выходит, достаточно всего лишь произвести впечатление… И это – штаб перестройки страны? В тот день я не стал скептиком, но романтизма поубавилось.

Действительно позвонили. Кто-то на уровне завсектором, с ним и была поставлена точка в несостоявшемся партийном трудоустройстве. В те мартовские дни я находился в Москве еще и в связи с 70-летним юбилеем «Известий», на который были приглашены собкоры. После торжеств Игорь Голембиовский – напомню, ответственный секретарь – предложил мне место своего первого заместителя.

Выяснилось, что с главным редактором обсуждался такой вариант, он одобряет. Никто не гнал лошадей, необходимости в спешке не было. Понадобилось время, чтобы найти мне замену, утвердить ее в инстанциях и только 14 ноября я с семьей окончательно вернулся в Москву. Мог, конечно, обустраиваться с неделю, но не вытерпел, был в редакции утром следующего дня.

Хорошо припоминаю то время: обстановка в нашем доме приподнятая, газета идет нарасхват, отражая бурю в жизни страны. Шлюзы гласности открываются все больше, запретных тем становится все меньше. Редакция единодушна в том, что мы должны поддерживать перестройку и быть нетерпимыми к силам реакции. Это и есть стратегическое направление в нашей работе, в том числе и в новой моей. Наш каждодневный девиз – делать очередной номер лучше предыдущего, чего добиваться нелегко. Но народ в «Известиях» работоспособен, у нас масса талантов. Трудовой энтузиазм организуем в новые творческие группы, комиссии, идут споры, дискуссии.

Как и при Толкунове, самые важные вопросы решала тройка: главный редактор, его первый зам, ответсекретарь. Однако по влиянию на все – на известинский климат, курс газеты, ее содержание, кадровую политику теперь уже второе и третье места в этой тройке нужно поменять между собой: Голембиовский вышел вперед Ефимова, его в редакции стало больше. Это подтверждают и стенограммы летучек. Игорь берет слово фактически на каждой из них, предпочитает говорить о наших неудачах, просчетах на фоне серьезных проблем в стране, всегда что-то предлагает. Николай Иванович выступает намного реже, идей у него меньше, мнение о крупной публикации часто сводится к тому, что она бы выиграла, если бы ее существенно уменьшили. Тяга к сокращениям у него постоянная, любит урезать материал часто на целую колонку, независимо от ее высоты. Появился даже термин: сократить на «ефимовку», то есть на колонку.

Все видят, что Игорь много работает. Уважение к нему всеобщее, но не каждому нравятся появившиеся в нем категоричность, убежденность, что он лучше других знает, где лежит истина. От него в разговоре с кем бы то ни было можно часто слышать учительское, а то и командирское: «ошибаешься», «ты неправ», «не обольщайся», «не надо заблуждаться». Обидчивые люди не выдерживали, срывались, говорили в ответ что-то неприятное. Так было и на летучке, когда сотрудник военного отдела, старый фронтовик Григорий Аксельрод в перепалке с Игорем бросил ему (так в стенограмме):

– Я говорю от своего имени, это – мое личное мнение. Но у тебя, конечно, по этому поводу есть особое мнение и оно, как водится, единственно верное.

Наши отношения с Игорем так сложились, вернее – так закрепились в секретариате, что лучше и не надо. У нас полное взаимопонимание по всему, что касается работы, сюда, понятно, входят и взгляды на политическую позицию «Известий». Когда случаются разногласия, они нормально обсуждаются. Если я слышу в свой адрес «ты неправ», «заблуждаешься», то и в тех случаях, когда я абсолютно прав, а ошибается, заблуждается он, и я об этом ему откровенно говорю, разговор протекает спокойно. Ни разу ни один из нас не повысил голоса, не бросил на другого косого взгляда. А общались мы, занимая соседние кабинеты, по многу раз на день. Вспоминаю о своем секретариатском периоде с Игорем, как о комфортном и очень интересном. Но длился он недолго – всего год.

Поздней осенью 1988 года в руководящем звене «Известий» произошли серьезные перемены. Ушел Ефимов, как тогда считалось, на большое повышение – заместителем заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Известинцы не сомневались, что первым замом главного станет Голембиовский, этого хотел и Лаптев. Но с его мнением и настроением коллектива высшее руководство страны не посчиталось. На место Ефимова оттуда, из ЦК, прислали заместителя заведующего подотделом массовой информации Владимира Севрука, одного из самых нелюбимых интеллигенцией, хамоватого партаппаратчика-демагога. В связи с выходом на пенсию уволился многолетний зам главного Борис Илешин. И уже на его должность был назначен Голембиовский. При этом произошло перераспределение обязанностей. Игорь стал куратором международных отделов, Севрук – других отделов, служб.

Когда решался вопрос с Игорем, Лаптев посчитал нужным поговорить со мной. Собственно, говорил он, я слушал. Было высказано его, главного редактора, доверие ко мне и желание видеть меня в качестве ответственного секретаря, члена редколлегии. Но это придется сделать через какое-то время, сказал он, сначала надо пропустить через эту должность Анатолия Друзенко – с нее легче будет перевести его на место еще одного зама главного, который тоже должен уходить на пенсию. Так Иван Дмитриевич комплектовал свою команду, боясь, что в освобождавшиеся кресла ЦК будет пересаживать людей, которые, как в случае с Севруком, являются ярыми антиперестройщиками.

С Друзенко мы были знакомы уже двадцать лет, с первых футбольных матчей между «Известиями» и сборной командой журналистов Ленинграда. За это время три пуда соли, может, и не съели, но чаю, кофе, пива и чего-то покрепче было выпито в общих компаниях, а иногда и вдвоем, немало. Так что мы знали друг друга хорошо, сработались в секретариате сразу и легко. Друзенко был уникальным и универсальным журналистом. Когда-то Анатолий Аграновский сказал, что хорошо пишет тот, кто хорошо думает. Друзенко думал глубоко и оригинально, так и писал. Автор всегда интересных проблемных очерков и аналитических статей, он был и классным репортером в освещении крупных событий, а когда требовалось, в последние мгновения перед подписанием номера мог моментально выдать короткую, в несколько строк, неизменно точную и сочную подпись к фотоснимку. Он умел и любил делать в газете все, что ей нужно. В секретариате нужно было уметь организовывать работу, и это у него тоже здорово получалось.

Севрук не пришелся и не мог прийтись ко двору. В практической журналистике он был никто – из своих 56 лет только три года проработал редактором молодежной газеты «Магаданский комсомолец», да и то еще тридцать лет назад: с 1957-го по 1960 год. Все остальное время – пропагандист и агитатор. Сначала в комсомоле, потом по партийной линии. Лектор, инструктор ЦК, завсектором отдела пропаганды, зам заведующего отделом. Раньше в «Известиях» он был только однажды, еще при Алексееве. Выступил с речью на общем собрании, из которой всем запомнилось его предложение: первой премией за лучшую корреспондентскую работу может быть полное собрание сочинений Карла Маркса. Даже Алексеев при этих словах смущенно потупил взор. В обязанности Севрука на Старой площади входило еще и быть фильтром для журналистов, которых редакции направляли своими собкорами за границу. От него немало зависело, даст ЦК согласие или нет. Являться на собеседования надо было обязательно с женами, без них в такие командировки не выпускали. Встречи с Севруком вызывали неприятное ощущение от его бестактных, каверзных вопросов на предмет идеологической и моральной устойчивости. Он любил инструктировать, как надо вести себя за рубежом независимо от того, куда человек готовится: в логово империализма – в Америку, Западную Европу или к «друзьям» – в соцстрану. Мне сказал, чтобы я не вздумал везти из Болгарии свыше двух пар джинсов… На проводившийся при мне в Софии международный конгресс журналистской организации он прилетел в составе советской делегации, в которой был и Лаптев. Как-то Севрук напросился к нам с Иваном Дмитриевичем в автомобильную прогулку на красивую гору Витоша. Когда садились в мою «Волгу», Лаптев шепнул:

– Будь осторожен, в его присутствии не откровенничай!..

Придя в «Известия», Севрук целыми днями просиживал в кабинете, звонил по телефонам, в том числе двум кремлевским, читал полосы, но в содержание, как и во все остальное, фактически не вмешивался, понимая, наверное, что будет смешон.

Начало 1989 года отмечено в «Известиях» революционным новшеством в истории советской прессы: мы первыми из всех газет приступаем к публикации рекламы. Это отдельная история с участием М. С. Горбачева, ее я коснусь позже, рассказывая о времени, когда вопросы рекламы приобретут особую значимость для «Известий».

В мае-июне 89-го происходит невиданное событие, вызвавшее колоссальный интерес в стране – Съезд народных депутатов СССР. Подготовка к нему, помимо всего прочего, продемонстрировала значительно возросший авторитет газеты – народными депутатами избраны сразу четверо известинцев. Это главный редактор и трое собственных корреспондентов: Анатолий Ежелев (Ленинград), Олег Бородин (Якутск), Геннадий Шипитько (г. Фрунзе, нынешний Душанбе).

В отчетах со съезда вся пресса пишет, что он высоко поднял планку гласности. Не обходят этот штамп и «Известия», против чего на ближайшей летучке возражает Станислав Кондрашов. Почти четыре десятилетия обозревая в «Известиях» международную политику, не изменяя ей и позже, в последние годы он со свойственной ему проницательностью больше вглядывается в жизнь родного отечества и судит о происходящем здесь не скоропалительными штампами.

– Образ насчет планки гласности не совсем верен, – говорит Кондрашов. – Планку поднимает великий спортсмен Бубка, и он должен каждый раз подтверждать или повышать свой рекорд. Это дело одноразовое. А речь сейчас должна идти о том, что после съезда мы поднялись на какое-то новое плато гласности, новое высокогорье, для нас непривычное. Желательно было бы с него не спускаться и научиться дышать этим новым, несколько разреженным и еще непривычным воздухом. Сейчас самая главная наша задача видится в сохранении, в освоении и расширении достигнутого депутатами съезда очень высокого, для нас небывалого уровня гласности.

В начале июля созывается совещание собственных корреспондентов, работающих внутри СССР. Выступая на нем, Лаптев указывает на то, что съезд народных депутатов создал новую информационную обстановку в стране, возникло новое состояние общественного сознания. Отсюда – необходимость нашего глубокого понимания совершенно новых проблем и правдивого их отражения на страницах газеты.

Люди с мест, из гущи жизни, собкоры хорошо знают эти проблемы и говорят о них с полной откровенностью. Экономика везде и повсюду в полномасштабном кризисе. Дефицит абсолютно на все стал хроническим, полки в магазинах пустые, очереди – гигантские. Перестроечная эйфория сменилась разочарованием, антикоммунистическими настроениями. Народ уже не хочет слышать об улучшении, совершенствовании социализма, все больше требований рынка, демократии. А самая большая мина под перестройкой – национальные отношения. Тревожна ситуация по всей Прибалтике, в Азербайджане, Армении и Грузии, на Украине, в Молдавии. Когда об этом заходит речь, слово снова берет главный редактор:

– Насилие, которое допущено ко многим народам много лет назад, возвращается к нам страшным бумерангом. Оно хранилось где-то там, в глубине, тлело под спудом десятки лет и возвращается к нам сегодня в виде нетерпимости, взаимной агрессивности. И недоверия к центру. Потому что – об этом тоже надо прямо сказать – были обманы, были пустые обещания, были слова, которые лишь прикрывали истинное состояние дел. Вопрос о национальных отношениях, о положении в республиках и о том, как нам быть, – это вопрос первостепенный…

У «Известий» – неоднородный собкоровский корпус. Люди разных способностей и разной отдачи. Есть фиксаторы событий, есть и настоящие аналитики, способные не только констатировать, но и прогнозировать. Сопоставьте то, что прозвучало летом 89-го, с тем, что случилось на самом деле.

Николай Матуковский (Минск). Мы должны найти в себе смелость называть вещи своими именами. Страна стоит не на пороге кризиса, как мы успокаиваем себя. Она стоит на пороге социальной и экономической катастрофы. Если мы за год-два не решим самых неотложных проблем, если мы не накормим и не оденем людей, нас ждет или гражданская война, или военная диктатура. Не будем закрывать глаза на страшную опасность.

Леонид Капелюшный (Вильнюс). Литва пока еще Советский Союз. В этой республике происходит то, что нужно назвать словом, которое мы так часто употребляем: «перестройка». Но неизвестно, в какую сторону она ведет. Вполне возможно, что в 91–92-м году, по моим прогнозам, которые, дай бог, чтобы оказались ошибочными, Литва будет решать свои проблемы вне государственной границы СССР…

О возможной независимости союзных республик мы уже не только говорили, но и писали. Но применительно к газетам слово «независимость» еще не было у нас в большом ходу. Нам еще предстояло взять его как обозначение нашей мечты и нашей цели, а сначала осознать, что это такое и зачем это нам надо.

Между тем в стране разворачивается все более ожесточенная борьба между сторонниками и противниками перестройки. Но колесо этой борьбы катится все-таки в одну сторону – в сторону демократизации. «Известия» прилагают большие усилия к тому, чтобы оно не останавливалось. При этом Лаптев завершает расстановку людей рядом с собой по той схеме, которая ему кажется наиболее полезной для газеты. Друзенко становится его замом по экономической тематике, меня назначают ответственным секретарем, через пару месяцев переводят в замы Боднарука, главного по политике. Все мы, включая, понятно, самого Лаптева и Голембиовского, – единомышленники, единая команда.

Подробнее о Николае Боднаруке. С приходом в «Известия» он сумел так поставить работу отдела права и морали, что тот стал основным поставщиком наиболее громких по общественному резонансу материалов в исполнении известинцев и приглашаемых авторов – публицистов, политологов, ученых. Бескомпромиссный антисталинист, Коля очень чувствовал время, понимал и разделял запросы читательской аудитории на решительные перемены в стране. Как редактор он был непререкаемым авторитетом для наших звезд, обычно не терпящих вмешательства в их бессмертные тексты – с его мнением и оценками они даже не спорили. Умными, злободневными были и его собственные материалы. Все эти качества Боднарука очень понадобились Лаптеву в одну из мартовских суббот 1988 года, которую он опишет в своей книге «Власть без славы».

За пару недель до этого, 13 марта «Советская Россия» опубликовала печально знаменитое письмо ленинградской коммунистки Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами». Призывая к реабилитации Сталина и реставрации всего сталинского, оно получило мощную поддержку антиперестроечных сил и их знаменосца – члена Политбюро Егора Лигачева. Другой член Политбюро, архитектор перестройки Александр Яковлев написал большую контрстатью и попросил Лаптева посмотреть ее и, если посчитает нужным, подредактировать. Иван Дмитриевич призвал в помощники Боднарука, наказав держать все в строжайшем секрете. Дальнейшее он описывает так:

Закрылись в кабинете, сели читать. Статья нуждалась в довольно серьезной правке, многие позиции требовали большей определенности. Взялись за работу, осложняемую тем, что и привлечь к ней никого не могли, и без машинистки обойтись было невозможно. Взяли машинку у помощников, печатали сами… Чуть ли не к утру закончили. Прочли еще раз – можно отдавать Яковлеву.

Что уж совсем беспрецедентно в советской, если не во всей мировой прессе, так это то, что подготовленная главным редактором и его сотрудником статья объемом в целую полосу была опубликована вовсе не в своей газете, а в другой – у основного конкурента. Ответ Яковлева питерской большевичке, а заодно Лигачеву и миллионам тех, кто хотел бы вернуть имя Сталина и его порядки, был напечатан 5 апреля в качестве редакционной статьи газеты «Правда». После этой публикации, назвавшей письмо Андреевой «манифестом антиперестроечных сил», сторонники перемен вздохнули с облегчением, и перестройка сделала еще один большой шаг вперед.

Своей растущей популярностью «Известия» во многом были обязаны международным отделам, собственным корреспондентам за рубежом, политическим обозревателям. «Известия» и раньше отличались тем, что международную жизнь освещали шире и профессиональнее, чем «Правда», не говоря уже о других изданиях. В условиях гласности резко возросла информационная насыщенность наших иностранных полос, были сломаны давние стереотипы в отражении событий за рубежом, вскрыты ранее запрещенные многие пласты советской внешней политики. Серьезная аналитика показывала земной шар таким, каким он был в реальности, – сложным, противоречивым, конфликтным, постоянно тревожным. Из наших публикаций страна узнавала правду о том, как мы страшно отстали от западного мира и как сам этот мир еще очень далек от совершенства.

Одной из наиболее смелых акций «Известий», еще на заре перестройки, стало большое интервью собкора в Мадриде Владимира Верникова с гениальным испанским художником Сальвадором Дали, которого раньше если и упоминала отечественная печать, то только с ярлыками «фашист», «антисоветчик», «сумасшедший». Наши полпреды за рубежом были первооткрывателями бесконечного числа тем, которые потом подхватывались другими изданиями, телевидением. Сергей Агафонов в Японии, Юрий Савенков в Китае, Владимир Скосырев в Индии, Леонид Шинкарев в Африке, Михаил Ильинский в Италии, Евгений Бовкун в Германии, Юрий Коваленко во Франции, Александр Кривопалов в Англии, Марат Зубко в Скандинавии, Александр Шальнев в Америке; в аппарате редакции Мэлор Стуруа, Леонид Камынин, Геннадий Дейниченко, Николай Ермолович, Борис Васильев, Борис Родионов – без этих и многих других международников газета не смогла бы добиваться повсеместного интереса к себе. А возглавляли этот список знаменитые политобозреватели, ярчайшие личности – Александр Бовин, Станислав Кондрашов, Валентин Фалин (в 1986 году переведен в председатели Агентства печати «Новости», с 89-го – заведующий международным отделом ЦК КПСС).