Дочь колдуна

– Погибли они? Ты видел, как они тонули?! – воскликнул я вне себя.

– Никак нет. Мы их всех троих уже выловили, и оба инженеры живы, а Вячеслав Иванович, кажись, что померли.

– Где же он? – спросил я, охваченный нервной дрожью.

– В доме, на острову. Инженеры помогли мне перенести его, и дохтур теперь откачивает. – И как они могли так скоро потонуть? Потому плавали-то они, ровно рыба. Просто в толк взять не могу, – прибавил матрос, вытирая рукавом глаза.

Через несколько минут мы пристали к берегу. Я выскочил на землю и опрометью бросился в дом. Никогда еще это поганое здание не производило на меня такого удручающего впечатления, как в этот раз, и массивный подъезд с черными мраморными ступенями походил на вход в могильный склеп, а не в жилое помещение. В сенях меня встретил слуга Красинского, которого он привез с собой, – маленький, коренастый человек с такой же лукавой, противной рожей, как и у его барина. Он нес белье и таз с теплой водой и провел меня в комнату, куда внесли тело моего друга.

Это была большая сводчатая зала, освещаемая высокими, узкими и стрельчатыми окнами с разноцветными стеклами. Своей обстановкой, стульями с высокими спинками, черными бархатными портьерами и бледным полусветом, проникавшим в окна, комната производила подавляюще мрачное впечатление.

Посредине, на большом столе, лежал Вячеслав, а около его тела с засученными рукавами сорочки и со щеткой в руках хлопотал Красинский, которому помогал один из молодых людей. Доктор был разгорячен и утомлен, по-видимому, усилиями оживить моего бедного друга; но я видел достаточно утопленников и сразу понял, что все кончено.

– Какое ужасное несчастье. Какой удар для Марии Петровны! – воскликнул помогавший Красинскому инженер Авинов.

Красинский дохнул в рот Вячеслава и выпрямился, вытирая струившийся по лбу пот.

– Ну, не каркайте заранее; я еще не теряю надежды.

– Но ведь он мертв, – сказал я, взяв неподвижную, похолодевшую руку моего друга детства. И слезы хлынули у меня из глаз.

– Конечно, он кажется мертвым, но это не доказывает еще смерти, и он может быть в состоянии каталепсии, – ответил Красинский. – Два года тому назад я видел в Гавре подобный же случай. Одного утонувшего рыбака замертво вытащили и отнесли даже в больницу для вскрытия. Однако случай, про который долго было бы рассказывать, внушил мне подозрение, что он в каталепсии; я применил к нему некоторые, изобретенные мной средства, и опыт увенчался успехом, – человек ожил. Подобный же опыт я хочу испробовать теперь над Вячеславом Ивановичем и, надеюсь, с прежним успехом. Постарайтесь только скрыть до завтра от Марии Петровны состояние ее жениха.

– А какие же это средства? – спросил я.

В душе у меня создалось глубокое, непреодолимое недоверие к этому человеку. Он был несомненно влюблен в Марусю; затем, только что я видел, как он производил какие-то загадочные манипуляции, а теперь вдруг во что бы то ни стало воспылал желанием спасти своего соперника…

– Я не могу объяснить вам мой метод в нескольких словах и скажу только, что животный магнетизм играет в данном случае большую роль, а кроме того… если хотите, немножко и магия, – заметил, смеясь, Красинский. – Для потомка дьявола легкое колдовство даже необходимо. Я начну сейчас же свои приготовления, и вы можете присутствовать при них, если это вас интересует.

Он начал делать пассы над телом, в особенности над головою, и, спустя несколько минут, веки трупа вдруг опустились на глаза, до тех пор полуоткрытые и стеклянные.

– Победа! Отныне я не сомневаюсь более в справедливости моего предположения, – весело заявил Красинский.

Увидав, что я поспешил приложить ухо к сердцу Вячеслава, он прибавил:

– Вы слишком спешите. Биение сердца существуете несомненно, но оно неощутимо без помощи одного инструмента, которого у меня, к сожалению, нет с собой…

После этого, он намагнетизировал несколько кусков красного сукна, которые положил на лоб, желудок, спину и ладони рук; затем, приказав переложить тело на матрац, он прикрыл его одеялом и пригласил всех нас вместе выйти из комнаты.

– Надо пока оставить его на несколько часов в полном покое, дабы дать всосаться флюиду. А после этого я испробую решительное средство.

Мы решили остаться на острове ждать результатов. Я был в неописуемом возбуждении, но все-таки написал Марусе, что все спасены, очень слабы и простужены, а потому, по приказанию доктора Красинского, должны до завтра оставаться в постели. Для успокоения молодой девушки я прибавил, что остаюсь ухаживать за ее женихом.

К вечеру погода прояснилась, и посланный привез нам от Кати большую корзину вина, провизии и письмо к Красинскому. Она сообщала жениху, что обморок Маруси продолжался несколько часов, но теперь она пришла в сознание и чувствует себя хорошо, хотя очень слаба. Хорошее известие ободрило ее, видимо, и она легла в постель, а теперь даже спит.

Мучительно долго тянулся вечер. Красинский лег уснуть, чтобы набраться сил, – как он сказал, – для предстоящего трудного и тяжелого опыта; мы же отужинали втроем, грустные и озабоченные. Неожиданное несчастие положительно давило нас, и это гнетущее впечатление еще усиливала страшная и мрачная атмосфера дома.

На всем здесь лежал особый отпечаток чего-то зловещего и демонического. Так, например, стенные часы в столовой украшены были головой Мефистофеля в красном капюшоне, в натуральную величину, и беспрестанно вращавшиеся глаза отмечали секунды.

К одиннадцати часам явился Красинский, бледный, но в хорошем расположении духа. Он отказался от еды и выпил несколько стаканов вина, а затем мы еще раз отправились в залу, где лежал Вячеслав. Я долго рассматривал его мертвенное лицо, освещенное двумя трехсвечными канделябрами, которые доктор зажег у изголовья.

– Увы! Он положительно умер, – думал я, – а этот гусь просто надувает нас, уверяя, что он в летаргии. Нет, тут бессильна всякая человеческая наука.

– Теперь, господа, я попрошу вас удалиться в соседнюю комнату, – сказал Красинский. – Мне надо остаться одному, чтобы сосредоточиться. Потерпите час или два. Если опыт удастся, на что я крепко надеюсь, я вас позову.

Когда мы направлялись к выходу, в полуоткрытую дверь шмыгнула огромная черная кошка; зеленые глаза ее фосфорически блестели, и она, ворча, остановилась около нас, ощетинившись.

– Фу, гадина какая! Пошла вон отсюда! – закричал Авинов, замахиваясь.

– Я нашел здесь эту кошку. Она жила, должно быть, на острове; я накормил ее, и она очень привязалась ко мне, – объяснил Красинский. – Пошла спать, Туту! – крикнул он, топнув ногою.

Кошка тотчас выгнула спину и поплелась в темный угол, где свернулась у камина, продолжая ворчать, храпеть и бить хвостом об пол.

– Не понимаю, что с нею сегодня. Обыкновенно это – самое кроткое в мире животное, – заметил Красинский, пожимая плечами и затворяя за нами дверь.

Мы уселись, чутко прислушиваясь к происходившему в соседней комнате, и слышали сперва, как Красинский ходил и передвигал мебель, а потом все стихло. Понемногу на меня напала непреодолимая сонливость; я решил не спать и сопротивлялся всеми силами, но все было тщетно. Товарищи же скоро уснули, сидя в креслах, а потом и я потерял сознание. Разбудил меня сильный взрыв. Часы били как раз половину первого. Товарищи мои также проснулись.

– Что это? Слышали вы? Как будто взрыв? – спросил один из них.

А мне ужасно хотелось спать, и все мое тело так отяжелело, что я не мог даже подняться.

– Нам это приснилось, – пробормотал я, снова закрывая слипавшиеся глаза.

Когда я вновь проснулся, часы показывали уже семь утра. Оцепенение, сковавшее меня ночью, прошло, но голова все-таки была тяжела и ныла. Спутники мои продолжали спать тревожным сном, но я разбудил их.

– Послушайте, господа. Мы проспали всю ночь, а Красинский не приходил звать нас? Все это не сулит ничего хорошего, – высказал я в тревоге.

– Ба! Ему не удалось совершить чудо, – воскресить мертвого, – а потому не стоило будить нас, чтобы сообщить о своей неудаче, – недовольным тоном возразил Авинов.

– Все равно, надо посмотреть, что там делается, – сказал я.

Комната оказалась запертой изнутри, и мы тщетно стучали, толкали и звали Красинского. Не было никакого ответа, но Авинову послышался из комнаты слабый стон. Мы решили во что бы то ни стало войти, но выломать массивную дубовую дверь было невозможно. Позвали Агафонова и слугу Красинского и наконец, после довольно больших усилий, замок подался и дверь отворилась. Смущенные, остановились мы на пороге.

Канделябры все еще горели на столе, только белые свечи были заменены черными и между канделябрами стоял еще подсвечник с седьмой, тоже черной, свечой. Под столом в металлическом тазу видна была черноватая масса, похожая на свернувшуюся кровь. Впрочем, в ту минуту все эти подробности произвели на нас мало впечатления, потому что все внимание наше было обращено на Красинского, лежавшего у стола ничком и с вытянутыми руками.

Опомнившись от охватившего нас в первый момент испуга, мы бросились к нему и подняли Красинского. Лицо его посинело, а тело окоченело. По всей видимости, он был мертв.

Бледные от страха, безмолвно смотрели мы на труп, как вдруг из груди моей вырвался невольный крик. Взглянув на Вячеслава, я заметил, что он дышит. Лицо его было синевато-бледным, глаза по-прежнему закрыты, но грудь правильно вздымалась. Красинский совершил чудо, заплатив, по всей вероятности, за него собственной жизнью. Труп Красинского вынесли, а Вячеслава осторожно положили на диван в другой комнате, чтобы при пробуждении его не ошеломила странная обстановка залы. Распорядившись пригласить врача и известить власти, я поместился около своего друга, ожидая его пробуждения. Авинов же с приятелями отправились домой сообщить Марусе и Кате о происшествиях… С тревожным любопытством рассматривал я лицо Вячеслава. Он, положительно, был жив и чуть заметное дыхание вырывалось из его уст, а иногда он даже слабо шевелился. Но, вероятно, он был страшно изнурен и потребуется много времени, пока он оправится от этого ужасного случая. Вдруг увидел я на его пальце магическое кольцо пана Твардовского, и это обстоятельство направило мою мысль на Красинского.

Отчего он умер? И я стал перебирать все частности последнего случая. Несомненно, смерть его могла последовать от сильного утомления и слишком большого напряжения воли, вызвавшего прилив крови к мозгу или паралич сердца. Но почти тотчас же я откинул это простое объяснение. Тайный голос шептал мне, что причина смерти была иная, оккультная, и что это был не просто разрыв сердца, а неудавшийся магический опыт, убивший дьявольского отпрыска. Я припомнил, как накануне видел его на террасе, окруженного, словно дымкой, черноватым паром, с поднятым в руке магическим кольцом, из которого изливались темные лучи, рассыпавшиеся, точно пчелиный рой, черными точками вокруг лодки. Что имел он в виду, производя это странный опыт? Возможно ли, чтобы он мог повлиять на последовавшее за сим несчастие? Однако, если он желал смерти соперника, то к чему было затрачивать столько усилий на то, чтобы спасти его?… Я был тогда полным невеждой в этих вопросах; но тем не менее, в конце концов решил, что Красинский пал жертвой собственного незнания. Вероятнее всего, его соблазнил опыт, подробности которого были не вполне известны ему; он коснулся и привел в движение могучие пружины, совладать с которыми не мог, и эти таинственные силы убили его. Позже я много изучал эти темные вопросы и получил не одно объяснение непонятных мне прежде явлений. Конечно, я все еще остаюсь невеждой в сложных тайнах высшей черной магии; но теперь я понимаю достаточно, и у меня сердце содрогается при виде вас здесь, в полной власти злого рока, – прибавил, тяжело вздыхая, адмирал.

Замятины тревожно переглянулись. Невольно смутная и бессознательная тревога овладела ими.

Иван Андреевич снова начал прочитывать и перелистывать свою тетрадь, а минуту спустя продолжал прерванный рассказ.

– Через два часа приехали Маруся и Катя: одна – повидать воскресшего жениха, другая – оплакивать умершего. Взволнованная и радостная, склонилась Маруся над Вячеславом; но, понимая, как необходим полный покой больному, она скоро ушла; кроме того, у нее явилось новое беспокойство.

Петр Петрович не приехал утром, как бы следовало, и экипаж вернулся пустой со станции, а от отца не было ни письма, ни телеграммы. Она просила меня, если до обеда не будет никаких известий, съездить в город узнать, здоров ли он. Я обещал, и мы пошли к Кате, которая, стоя на коленях около трупа Красинского, предавалась самому ужасному отчаянию.