Пятиозерье

– Может, они там мазохисты все, может, им головная боль нравится, – философски предположил Слон.

– Я им покажу мазохизм, – в который раз за вечер пообещал Дронт. – Эти чмо у меня раком встанут и говно жрать будут, и добавку клянчить…

На прошлой дискотеке из кармана куртки Дронта, висевшей в гардеробе, испарился плеер, неосторожно там оставленный. В пропаже приятели обвиняли визитеров из “Бригантины”, заскочивших по-соседски в тот вечер.

Дронт пылал жаждой праведной мести. Миха, всегда с ним соглашавшийся, тоже был готов мочить бриганов — хоть в сортирах, хоть на свежем воздухе. Трусоватый Укроп считал, что связываться с отморозками не стоит. А что думал по этому поводу Слон, он никому не сообщил.

– Ты, Укропина, в натуре, их наружу вымани, в-о-о-н туда, – Дронт махнул рукой в сторону маленькой рощицы на задах лагерного клуба.

Местечко казалось подходящим для мужского разговора в непринужденной обстановке, свет от фонарей туда не доставал и пешеходные дорожки поблизости не проходили.

– А если не выйдут? – кисло поинтересовался предназначенный на роль живца Укроп.

– Придумаем че другое. Лишь бы приперлись нынче…

Дронту больше всего хотелось взять толстый березовый кол и повстречать обидчиков на полпути между лагерями. Разобраться спокойно, без оглядки на возможных свидетелей.

Но он знал, что компаньоны этот план не одобрят – кому охота торчать в темном лесу, не зная, по какой из дорог пойдут бриганы и пойдут ли вообще сегодня…

05 августа, 21:39, ДОЛ “Варяг”, комната Астраханцевой.

– Открыто! – прозвучало из-за двери. Света вошла.

Ленка жила одна в двухместной комнате на первом этаже БАМа; в лагере личного состава – вожатых, воспитателей и обслуги – как всегда не хватало.

Народу в небольшой, освещенной двумя свечами и пропахшей сладковатым дымком комнате оказалось много. Ленка; Масик, забравшаяся с ногами на кровать с панцирной сеткой; Клайд – высокий парень с длинными, давно не мытыми волосами; приятель Клайда – маленький, худосочный, пробормотавший свое имя так, что Света не расслышала; парочка, забившаяся в самый темный угол, куда не доставало колеблющееся мерцание свечей, – и абсолютно не реагирующая на окружающую действительность.

А еще там был Пробиркин, которого Света впервые видела в этой компании. Выглядел Доктор, с учетом освещения, романтично. Живописно растрепанные черные волосы и горящий взор делали плаврука похожим на начинающего поэта, подражающего внешности лорда Байрона (сходство дополнялось торчащей из кармана свернутой в трубку потрепанной рукописью).

Впрочем, причиной сверкания глаз Доктора могли быть три пустых стеклянных фляжки из-под коньяка, стоявшие на столе среди разнокалиберных стопок, рюмок и стаканов. Коньячные эти емкости слегка удивили Свету. Ленкины приятели редко бывали при деньгах и обходились обычно более прозаическими напитками.

Встретили ее радушно.

Пробиркин засуетился, придвигая к столу табуретку, а Клайд обрадовано извлек из своей объемистой черной сумки еще одну фляжку, судя по сопровождавшему сие действие звяканью – не последнюю.

Света пригубила налитый щедрой и не вполне твердой рукой Клайда коньяк и подсела на кровать к Масику, благо единого разговора в комнате не велось: Доктор, неимоверно общительный от выпитого, пытался что-то втолковать Клайду, сопровождая речь бурной жестикуляцией – тот слушал невнимательно; Ленка и безымянный приятель вполголоса беседовали, улыбаясь друг другу как люди, понимающие друг друга с полуслова.

…Масик была на редкость красивой девушкой. И давно, но безуспешно с этим боролась. Мечтала, чтобы окружающие реагировали не только на ее наружность… Увы, тщетно. Внешние данные Масика били наповал, вызывая у мужчин любого возраста мысли сугубо сексуального направления, а у большинства женщин затаенную неприязнь, густо замешанную на банальной зависти. И никто не обращал внимания на ее безуспешные старания сделать карьеру грамотного и не зависящего от сексапильности профессионала…

Сейчас, после краха очередной подобной попытки, она искала утешения у своей старшей подруги Ленки. Та, лишенная в характере зависти, не относилась к подавляющему большинству представительниц прекрасного пола, – к тем, что испытывали при виде Масика подсознательный страх за своих мужей, любовников и кавалеров. Впрочем, в женское меньшинство, проявлявшее отнюдь не платонический интерес к Масику, Астраханцева тоже не входила…