На службе Отечеству!

А история с премией Виктору Некрасову в 1946 году? Сарнов сам рассказал ее, а смысла не понял, как это с ним часто бывает. Фадеев вычеркнул Некрасова из списка лауреатов, а Сталин вписал. И что ж, ошибся? А таких случаев, когда он вопреки мнению литературных авторитетов сам принимал решение, немало. Так было, например, и с повестями Веры Пановой «Спутники», «Кружилиха».

* * *

Но вот война кончилась… Я не уверен, что Сарнов знает, чем она кончилась. Во всяком случае, в обильных рассуждениях о войне – ни слова о наших победах, о капитуляции врага, о спасении народов Европы, а только – о неграмотности маршалов, о бездарности генералов, о своей ненависти к Верховному Главнокомандующему.

Что же заслужило наибольшее внимание автора в нашей послевоенной жизни – восстановление разрушенных городов и народного хозяйства? прорыв в космос? обретение родиной статуса сверхдержавы? новые книги, фильмы, спектакли?.. Нет, прежде всего, конечно же, – антисемитизм! Причем не какой-то там подпольный. «Государственный антисемитизм постепенно поразил всю жизнь страны, проник в каждую пору государственного организма…Самым удивительным было то, что после смерти Сталина (главного, дескать, антисемита. – В.Б.) государственный антисемитизм набирал все большую силу, день ото дня становился все жестче и изощреннее… Тогда за всеми евреями в народе(!) утвердилось прозвище «инвалидов пятой группы»…

Жуткая картиночка!.. Но в каком народе, от лица которого так любит говорит Сарнов, утвердилось приведенное прозвище? Я лично, принадлежащий к русскому народу, узнал о прозвище только сейчас из этой книги. Так не есть ли оно изобретение самого автора или его друзей?

А какие доказательства антисемитизма, обоснования, имена, факты? О, у Сарнова их навалом. Я, говорит, этих антисемитов проклятых видел живьем, с некоторыми даже учился вместе в Литературном институте. Это кто же? Например, «со мной на одном курсе учился Алексей Марков, будущий видный в Союзе писателей антисемит, получивший за это – по аналогии с известным думским черносотенцем – прозвище «Марков Второй»…

Тут вспоминается эпизод, имевший место в 1916-м военном году в Государственной думе. Депутат из Одессы профессор Левашов сказал с трибуны, что в его Новороссийском университете в 1915 году на медицинский факультет принято 586 студентов, из них – 391 еврей, т. е. 65 процентов; в Варшавском университете, эвакуированном в Ростов-на-Дону, на юридическом факультете 81 процент евреев, на медицинском – 56, на физико-математическом – 54. Вот тебе и «черта оседлости»… Но депутат Гуревич, заявив в ответ, что, дескать, все русские, желающие учиться, приняты, а больше среди них таковых нет, воскликнул: «Так что, вам нужны пустые аудитории?!» Тогда помянутый черносотенец Марков сказал: «Университеты пусты оттого, что русские молодые люди взяты на войну». Это антисемитизм?.. А.Солженицын, воспроизведя в своей последней книге «Двести лет вместе» ту давнюю перепалку в Думе, осторожненько заметил: «С одной стороны, конечно, был прав Гуревич: зачем аудиториям пустовать? каждый пусть занимается своим делом. Но, так поставив вопрос, не подтвердил ли он подозрения и горечь правых: значит, дело наше не общее? дело одних – воевать, а других – учиться?» (с. 506).

Этот текст интересно сопоставить с некоторыми цифрами в другом месте книги, правда, более ранними. Так, известный в свое время адвокат А. Шмаков со ссылкой на «Правительственный Вестник» утверждал, что за время с 1876 года по 1883-й «из 282 466 подлежавших призыву в армию евреев не явилось 89 105, т. е. 31,6%», тогда как общий недобор по стране был 0,19%. В иные годы этого периода соотношение цифр было еще красноречивей. Например, влиятельная петербургская газета «Голос» 15 февраля 1881 года привела официальные правительственные данные, согласно которым в предыдущем году всего было недобрано в армию 3.309 новобранцев, из коих 3504 еврея, что составляет 92% (с.151).

Далее сообщается, что генерал А.Н. Куропаткин, многолетний военный министр, а затем Главнокомандующий на Дальнем Востоке, писал в работе «Задачи русской армии»: «В 1904 году <когда началась война> не явившихся к призыву евреев увеличилось вдвое против 1903 года. На каждую тысячу призываемых недобор был свыше 300 человек, в то время как недобор среди русского племени составил на 1000 всего 2 человека. Да и те евреи, что были призваны из запаса, массами бежали с пути на театр военных действий» (с. 350). Лучше бы мне не знать этих цифр. Может, все-таки ошибался Куропаткин?..

А Марков тогда в Думе добавил, что русские «должны охранять свой верхний класс, свою интеллигенцию, чиновничество, свое правительство; оно должно быть русским». Что же тут антисемитского? Ведь не было же сказано: «Вон евреев из русского правительства!..»

* * *

Алексея же Маркова я знал хорошо, мне тоже довелось учиться в одной группе с ним и Сарновым. Это был человек талантливый, веселый, озорной, известный поэт доперестроечной поры. На нашей прощальной общекурсовой фотографии в июне 1951 года мы стоим рядом. Он умер 28 августа 1992 года.

Так в чем же его антисемитизм? Может, он выступал с погромными речами – где? когда? Или бросил бомбу в синагогу? Или зарезал сарновскую бабушку? Или, наконец, ходил на демонстрации с лозунгом «Вон Лазаря Кагановича и Вениамина Дымшица из правительства СССР!» А для прикрытия своего антисемитизма дружил с Андреем Марголиным, красавцем-евреем из нашей группы, кстати, и моим другом?.. Нет, ни в чем подобным он не обвиняется. Но вот, говорит мой однокашник, однажды на экзамене по западной литературе, которую нам читал профессор Я.М. Металлов (еврей, как большинство преподавателей института), ему досталась драма Лессинга «Натан Мудрый», и Марков, будто бы драму не читавший, будто бы сказал: «Эта драма за евреев». Ответ несколько комический, но, во-первых, почему я должен верить, что он был именно таким; во-вторых, он вовсе не бессмысленный, ибо действительно эта драма за религиозную терпимость. Прав Сарнов: «Ее содержание в краткую формулу Маркова не укладывается». Да, но где же тут антисемитизм? А ведь никаких других доводов у критика нет. Или неважно ответить экзаменатору-еврею это уже антисемитизм?

Думаю, что дело тут вот в чем. У Маркова была поэма «Михайло Ломоносов», в ней речь шла и о немецком засилье в русской наук и жизни в то время. А такие евреи, как Сарнов, принимали это на свой счет. Вот вам и Марков Второй. Впрочем, сам Владимир Жаботинский, основоположник сионизма, умный человек, однокашник Чуковского по гимназии, еще в 1909 году говаривал: «Можно попасть в антисемиты за одно слово «еврей»… Евреев превратили в какое-то табу, на которое даже самой невинной критики нельзя навести». Сарнов доказывает, что за сто лет тут ничего не изменилось.

А еще был Михаил Бубеннов, продолжает свои разоблачения знаток Лессинга, – «один из самых злостных антисемитов». Что же такого злостно-антисемитского совершил еще и этот писатель, умерший двадцать лет тому назад и тоже не прощенный братьями? Может быть, в его романах «Белая береза», «Орлиная степь», «Стремнина» выведены какие-то отталкивающие образы евреев или есть суровые мысли о них, как встречается это, допустим, в «Скупом рыцаре» или «Черной шали» Пушкина, в «Тарасе Бульбе» Гоголя, в рассказе «Жид» Тургенева, в дневниках Блока, в письмах Куприна? Нет, никаких отталкивающих образов, никаких суровостей. Может, антисемитский характер имела его статья «Нужны ли сейчас литературные псевдонимы» (Комсомольская правда. 27.2.1951)? Конечно, при желании это легко истолковать как антисемитизм, ибо псевдонимами больше всего пользуются евреи. Но ведь Бубеннов тут не одинок, многие открыто выступают против псевдонимов. Может, антисемитской была его резкая статья о романе «За правое дело» Василия Гроссмана (Правда. 13.2.1953)? Конечно, при очень большом желании ее можно представить именно так, ибо Гроссман – еврей. Но ведь сколько евреев писали разносные статьи о писателях русских. Например, Марк Щеглов – о «Русском лесе» Леонова, или Зиновий Паперный – о Кочетове, или Михаил Лифшиц, который громил не только Александра Дымшица да Мариэтту Шагинян… Во всяком случае, надо иметь в виду, что если злоба критика на Буденного за статью против «Конармии» брата Бабеля не остыла за 75 лет, то ведь здесь дело гораздо свежее – ему всего 50.

Но никаких фактов, хотя бы упоминания двух названных статей, у Сарнова опять нет. Вместо доказательных доводов он рассказывает байку о том, как М. Бубеннов однажды поссорился с приятелем, таким же, мол, злостным антисемитом: «Уж не знаю, чего они там не поделили. Может быть(!), это был даже принципиальный спор. Один, может быть(!), доказывал, что всех евреев надо отправить в газовые камеры, а другой предлагал выслать их на Колыму или, может быть(!), в Израиль». Значит, сам критик при ссоре, как и при экзамене Маркова, не присутствовал, от кого узнал о ее характере, неизвестно, главный и единственный довод у него – «может быть». Этого ему достаточно, чтобы объявить покойного писателя антисемитом. Право, тех, кто пользуется такими доказательствами для грязных целей, я, может быть, сослал бы на Колыму.

А коли антисемит, то можно лгать и клеветать сколько угодно. Например: «Один писатель-фронтовик рассказал мне, что Бубеннов кинул ему однажды такую реплику: «Вам легко писать военные романы. А вот мне-то каково: я на фронте ни одного дня не был». Кто же этот «один писатель»? Молчок. Оклеветал, и концы в воду. Так вот, любезный, рядом с полученным от меня портретом Буденного с Георгиевскими крестами повесь у себя над столом выписку из справочника «Писатели России – участники Великой Отечественной войны»: «Бубеннов Михаил Семенович (21.11.1909 в с. Второе Поломощново Алтайского края – 03.10.1983, Москва). Член СП с 1939. С марта 1942 – командир стрелковой роты 88-й стрелковой дивизии 30-й армии (с 16 апр. 1943 – 10-й гвардейской армии) Западного, 2-го Прибалтийского, Ленинградского фронтов. Старший лейтенант. Награжден орденом Красной Звезды, медалью «За отвагу» и др.». Справочник «Русские писатели ХХ века» уточняет: Бубеннов кончил войну корреспондентом дивизионной и армейской печати, что вполне естественно для человека, пошедшего на войну членом Союза писателей.

Итак, антисемиты на «А» и на «Б» уже разоблачены. У Сарнова они есть, пожалуй, на все буквы алфавита, но копаться в них скучно и утомительно. Ограничимся еще лишь одним: «Смирнов Василий Александрович – известный прозаик, более, впрочем, известный как ярый антисемит… Он свою нелюбовь к евреям не просто не скрывал: он ею гордился. Он был самым искренним, самым горячим и самым последовательным проводником государственной политики антисемитизма. Можно даже сказать, что он был ее знаменосцем. В полном соответствии с этой ролью он был тогда главным редактором журнала «Дружба народов».

И что же вытворял в журнале знаменосец – печатал антисемитские вещи? Назови! Сарнову и тут сказать нечего. А я работал журнале с В.А. Смирновым и видел своими глазами, какой там процветал антисемитизм. Ответственным секретарем была Людмила Григорьевна Шиловцева, завредакцией – Серафима Григорьевна Ременик (дочь писателя Герша Ременика), в отделе прозы работали Лидия Абрамовна Дурново, Евгения Борисовна(?) Усыскина, Валерия Викторовна Перуанская, отделом публицистики заведовал Григорий Львович Вайспапир, его заместителем был Юрий Семенович Герш, в корректуре работали Лена Дымшиц, Наташа Паперно, – кто тут русский? Кроме того, отделом поэзии заведовала Валентина Дмитриева, жена Леонида Лиходеева (Лидиса), корректор Рита Кокорина тоже была замужем за евреем. Не обошлось и без тех, что с большой «прожидью», как любит выражаться Сарнов: Владимир Александров, Альберт Богданов. Я заведовал отделом культуры, сменив здесь ушедшую, кажется, в «Искусство кино» Зою Георгиевну Куторгу. Среди моих авторов, в том числе постоянных, евреев было немало – Александр Канцедикас из Литвы, Ада Рыбачук из Киева, москвичи Григорий Анисимов, Светлана Червонная, Миля Хайтина, а цветные вклейки в журнале делал фотограф Фельдман, кажется, Илья Львович. Как же мог знаменосец антисемитизма работать в таком плотном окружении евреев и притом гордиться? Или он хоть кого-нибудь из них уволил? Или не печатал кого-то? Да, хорошо помню, что он решительно отклонил повести талантливых русских писателей Николая Евдокимова и Николая Воронова.

* * *

И ведь такой национальный состав редакций московских журналов и газет, как и обвинения некоторых из них в антисемитизме, весьма типичны. Как обстояло дело, допустим, в «Новом мире»? Богатую пищу для размышлений об этом дает запись в дневнике, сделанная Твардовским, тогда главным редактором: «Вообще эти люди, все эти Данины, Анны Самойловны, вовсе не так уж меня самого любят и принимают, но я им нужен как некая влиятельная фигура, а все их истинные симпатии там – в Пастернаке и Гроссмане – этого не следует забывать. Я сам люблю обличать и вольнодумствовать, но, извините, отдельно, а не в унисон с этими людьми».

Увы, слишком часто по своей великоросской кротости Твардовский забывал все это… Упомянутые в записи Даниил Семенович Данин (Плотке) и Анна Самойловна Берзер – многолетние сотрудники «Нового мира». Оба они не так давно умерли. Берзер работала в отделе прозы. Это ей Лев Копелев передал рукопись «Одного дня Ивана Денисовича», а она изловчилась безо всяких посредников вручить ее самому Твардовскому. «И пошла всходить звезда Солженицына», как пишет Инна Борисова, сослуживица Берзер, в предисловии к ее публикации «Сталин и литература» («Звезда»№11’95).

В этой публикации есть один небольшой фрагмент, очень выразительно характеризующий Асю, как ее звали в редакции. Защищая Демьяна Бедного, которого ценила едва ли не выше, чем Твардовского, от критики его Сталиным за антипатриотические фельетоны «Слезай с печки» и другие, она пишет: «стараясь хоть как-то выразить сочувствие поэту, я, напрягая память, вспомнила, как когда-то все вокруг пели его песню «Проводы». Приведу по памяти запомнившиеся строки:

Как родная мать меня провожала,
Тут и вся моя родня набежала:
«Ах, куда ты, паренек, ах, куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.
В Красной Армии штыки, чай, найдутся.
Без тебя большевики обойдутся…»

Что тут описано? Родня уговаривает парня не идти в армию, чтобы вместе с большевиками защищать родину. Дело-то происходит во время Гражданской войны и интервенции. И вот об этих-то уговорах Берзер пишет с похвалой: «Живые слова, как бы вырванные из реальной жизни». И она всю жизнь помнит их. А дальше вот что: «Но после правдивых причитаний родных и близких следовала длинная, идейно-выдержанная речь самого героя, которая разбивала заблуждения родни. Из нее я не запомнила ни слова, хотя ее пели всюду – от начала до конца». В чем дело? Почему эта речь так ей отвратительна, что не осталось в памяти ни слова. Да потому что вот как парень отвечает родне:

Если были б все, как вы, ротозеи,
Что б осталось от Москвы, от Расеи? – и т. д.

Словом, от патриотизма даже далеких времен у интеллигентной Аси и теперь с души воротило. Вот с какими сотрудничками приходилось Твардовскому делать журнал. Но еще хорошо, что он знал, кто есть кто. А ведь как часто другие либо не знали, либо не придавали этому вопросу никакого значения. В. Ганичев пишет: «Юрий Щекочихин обвинил меня в том, что я стал проводить в «Комсомольской правде» политику расовой чистки и антисемитизма. Поэтому он и ушел оттуда. Я встретил его недавно в Думе и говорю: «Юра, а я и не знал, что ты еврей». Он смутился и сказал, что ему вообще не нравится моя линия».

А Константин Ваншенкин напечатал как-то в «Клубе 12 стульев» на 16-й странице «Литгазеты» изящные миниатюры, озаглавленные им «Забавные истории». Но так ли уж много там забавного в отношении как евреев, так и русских? Например, Ария Давидовича Ротницкого, долгие годы исполнявшего, увы, горькие, но необходимые обязанности главного похоронщика Союза писателей, автор изобразил круглым идиотом. Судите сами: «Когда хоронили Багрицкого, который, страдая тяжелейшей астмой, умер от удушья, А.Д. обращал внимание многих на выражение лица покойного, объясняя, сколь сложной была работа лучшего московского специалиста посмертного массажа, приглашенного им». А парикмахер ЦДЛ Моисей Михайлович Маргулис предстает в облике подхалима и хама: «Вот в его клетушечку заглядывает сам Фадеев.

– Садитесь, Александр Александрович! – радостно восклицает парикмахер.

– Куда же я сяду? – удивляется Фадеев. – У вас же человек!

– Где человек? Какой человек? – спрашивает М.М., незаметно толкая в спину своего клиента, бедного стихотворца.

Очередь за раскрытой дверью посмеивается».

Чему ж тут смеяться, когда лакей явно в расчете на хорошую подачку выталкивает недостриженного или недобритого «бедного стихотворца» ради «богатого» начальника вне всякой очереди?

Тут же забавненькая байка и обо мне лично: «После войны в Литературном институте преподавал профессор Павел Иванович Новицкий, старый большевик и одновременно(!) интеллигент… Шло партийное собрание. На трибуне студент Владимир Бушин.

Он говорил о бдительности и о том, что она у нас не на должной высоте. На кафедре марксизма-ленинизма, говорил он, висит портрет Ленина. Но это не портрет Ильича. Это портрет артиста Штрауха в гриме Ленина. Вот до чего может доходить близорукость.

И вдруг из зала раздался хорошо поставленный бас Новицкого:

– Вы это говорите потому, что думаете, будто Штраух еврей. А он не еврей.

Бушин сбился, растерялся.

– Нет, – ответил он, – я говорю не потому, что так думаю…

Потом помолчал и спросил Новицкого:

– А что, Штраух действительно не врей?

Зал, как говорится, лег».

Истории этой, судя по рассказу Ваншенкина, полвека с лишним. И едва ли 80-летний стихотворец будет настаивать, что именно так в точности все и было, что зал, как говорится, лег и долго не мог подняться и т. п. Но даже теперь не могу не заметить вот что. Во-первых, если бы на кафедре марксизма, допустим, была развернута фотовыставка «Образ В.И. Ленина в советском кино», то среди других фотографий, конечно, могла, должна бы висеть и фотография Штрауха в роли Ленина. Но если она красовалась в кабинете одна, то это явная нелепость, несуразица, на что, конечно же, следовало обратить внимание. Во-вторых, откуда Новицкий знал, что я думал, т. е. имел в виду не эту нелепость, а еврейскую подоплеку? В-третьих, Костя, такой мракобес, каким ты меня изображаешь, не мог и мысли допустить, что роль вождя мирового пролетариата после русского Бориса Васильевича Щукина доверили играть еврею. Иначе говоря, я просто не задумывался, кто по национальности Максим Максимович Штраух, как не задумывался и о том, кто по национальности ты, Костя. Но если бы меня тогда спросили, я бы ответил: «Штраух? Конечно, русский. Может быть, из давным-давно обрусевших немцев. Ваншенкин? Русак! Из перерусских русский. Не случайно и женился на Инне Гофф». Наконец, прочитав твою байку в «Литгазете», мне позвонил мой старый товарищ по Литинституту М.Ш. и сказал: «Кафедра марксизма у нас, конечно, была, но своего кабинета она не имела. Где же висела фотография Штрауха в роли Ленина?» Мы посмеялись… От первого щелка отшибло память у старика…

* * *

А может ли Сарнов назвать конкретных людей, ставших жертвами зверского советского антисемитизма? Конечно! Вот, говорит, хотя бы мой друг Гриша Свирский. Он писал: «Меня не утвердили в должности члена редколлегии литературного журнала, потому что я еврей». Что ж, в принципе это могло быть. Один такой факт мне тоже известен достоверно. В 70-х годах в «Литгазете» работал М. Синельников. Его должность предполагала членство в редколлегии, но Александр Чаковский, тогда главный редактор газеты, пообещав через какой-то срок ввести Синельникова в редколлегию, что-то тянул время, и прошли все сроки. Тогда Миша поставил вопрос ребром: или редколлегия, или я ухожу. И вот, как он рассказывал, Чаковский ему признался: «В руководстве газеты столько евреев, Миша, что не могу я ввести в редколлегию еще одного. Перебор! Газета превращается в орган московских евреев». Миша был человек гордый, он ушел из «Литгазеты» в «Литературу и жизнь».

Вот такая внутриеврейская антисемитская история, и время, и действующие лица которой, и место происшествия известны. А что за «литературный журнал», где не утвердили Свирского? Кто именно не пожелал видеть его в редколлегии? Когда это было? Бог весть!.. Я Свирского знал. Писатель он небольшой, ныне забытый, а скандалист выдающийся. Так не резоннее ли предположить, что именно по этим причинам или из-за помянутого «перебора» его и не ввели в редколлегию какого-то таинственного журнала? Уже давно он живет в Израиле. А главное, какой же это государственный антисемитизм, если виновником неутверждения еврея в должности мог быть всего один человек – главный редактор журнала, который, разумеется, мог оказаться лично и антисемитом.

Кто еще жертва? Оказывается, Борис Слуцкий. Он «испытал все прелести политики государственного антисемитизма». И – ни единого прелестного факта! Да и где их взять? Провинциальный юноша поступает в столичный юридический институт. Не понравилось – через два года перешел в Литературный, который успешно закончил. Вступил в партию. На фронте был сперва военным следователем, потом политработником. Награжден тремя орденами, дослужился до майора, вернулся в Москву. На литературном пути ему содействовали, о нем писали такие мэтры, как Антокольский, Эренбург, Светлов, Симонов, Самойлов, знаменосец Евтушенко… Обо мне, например, из них писал только этот знаменосец, причем совсем не ласково. Ну, конечно, были у поэзии Слуцкого и противники. Вспоминаю статью Сергея Григорьевича Острового «Дверь в потолке», напечатанную в «Литгазете». Но это уж очень трудно отнести к прелестям антисемитизма…