Заблудившийся во сне

– Да ну, – отмахнулся я. – Сходил в давнее прошлое, потом в недавнее… Я же над этой темой работаю в свободное время, забыл?

– Ах, ну да, конечно, – закивал Лев, хотя я готов был спорить на обед у «Максима», что о моей теме он впервые услышал. Он в Институте не по научной, а по оперативной части. – Ну и как, много открытий натворил?

– Никаких новостей – разве что мелкие штрихи к уже известной картинке. Одно только… Там, в мезолите… По-моему, то был точно мезолит…

– Наверное, они все там воняют жутко, – покачал он головой. – Так что там у тебя стряслось, в палеолите? Или где?

Но я уже передумал. Сперва сам прокачаю этот казус в голове.

– Да нет, ничего определенного. – Я потер то место, где только что торчала игла, и сейчас кожа слегка зудела. – Скажу при записи. Сколько у меня теперь отгулов?

– Ну, – проронил он неуверенно, – не более трех дней.

Я его понимал: нас было мало. Но и своего отдавать не собирался.

– Ладно, – заключил я, вставая с ложа – спального станка, как мы у себя это называем. И потопал в ванную из рабочей палаты, которую уже привык считать своею – из палаты, как ни смешно, номер шесть.

Но такие совпадения меня не смущают. Да и никого другого во всем Институте. Тем более что процентов семьдесят из наших Чехова наверняка не читали.

Представление самого себя

Мы с вами виделись не раз. Но если встретимся средь бела дня на улице, в магазине, в метро или на тусовке у общих знакомых, вы меня не узнаете. Потому что пути наши пересекались в других – даже не местах и временах, но в других мирах.

В мирах сна. Говорю – мирах, поскольку их много.

Чувствую, вы уже приблизились к пониманию. Ну, еще самую малость. Ну же!

Да, вы правы.

Потому что я – тот, кого вы видите во сне.

* * *

Но не каждый раз.

Когда вам встречаются во сне ваши родные, близкие, знакомые – это не я. Это они. В таких случаях я не показываюсь. Хотя нередко нахожусь где-то поблизости. Так полагается. Так нужно. Из того, что вам снится, мы получаем информацию, порой очень интересную и даже важную. Но не вмешиваемся.

Но когда в ваших снах рушится логика, сдвигаются, перемешиваются, совмещаются и разбегаются времена и пространства, виданное и невиданное, «реальное» и «сказочное» (эти слова взяты в кавычки намеренно) – знайте: я в этом участвую.

Нет, не могу сказать горделиво: «Это – дело моих рук». Как ни прискорбно для самолюбия, я – достаточно мелкая сошка. Исполнитель, не более. Актер, не постановщик. Солдат, а не фельдмаршал. Таких, как я, – ну, не то, чтобы много, но не так уж и мало. Хотя мы испытываем постоянную нехватку профессионалов, потому что нас меньше, чем нужно бы, чтобы поддерживать устойчивую связь с Пространством, откуда происходит все и куда возвращается. Да, именно с Пространством Сна. Так мы его называем за неимением более емкого и точного термина. Название «Иной мир», каким иногда обозначают некоторые макроконы Пространства Сна, на самом деле слишком расплывчато и, по сути, бессодержательно.

C терминологией у нас вообще неурядицы, она еще не успела устояться. В других бюро таких, как я, именуют «dream-man». Мы у себя из принципа и патриотизма пользуемся, как правило, только русским, и пытались в самом начале работы, когда контора еще только создавалась, перевести это наименование на родной язык. Получился «снивец». Слово привилось, но в другом значении: так у нас теперь называют всякого не-специалиста, которого мы встречаем в Пространстве Сна, в ПС, иными словами – всякого спящего по природной потребности, а не по заданию. Вместо этого слова возник лексический метис: «дрим-опер», а также – несколько позже – «дрим-драйвер», это более высокая ступень, нечто вроде капитана, и «дрим-инспектор», где-то, по-моему, между майором и подполковником. Что же касается «дрим-мастера», то это уже генеральский чин. Эти словесные мулы и работают. Еще более употребительным стало обобщенное «дример». Хотя «снивец» у нас порой и для своих употребляется – в качестве пренебрежительной клички; когда вам случится возвратиться с задания без нужного результата, будьте готовы к тому, что именно так вас и окликнут.

Впрочем, со мной такого не случалось уже давненько.

А вообще-то я такой же человек, как вы. И живу, может быть, на соседней улице, не исключено – в том самом доме, что и вы, и даже – в квартире за стеной. Правда, выхожу редко. И дома бываю далеко не всегда.

Большую часть времени я провожу вне времени – как бы странно это ни звучало. Потому что в Пространстве Сна, где я выполняю задания, времени в нашем привычном понимании просто не существует. С этим фактом вам еще не раз придется сталкиваться. То, что мы считаем прошлым или будущим, там существует совместно. Время там, если можно так выразиться, развернуто на плоскость – как можно, допустим, развернуть на плоскость трехмерный куб. Поэтому именно там, в Пространстве Сна, возможно получать наиболее вероятные, то есть соответствующие действительности данные и о том, что мы называем прошлым (это история), и о будущем (в нашей терминологии оно именуется Шестым измерением Континуума).

Иными словами, то, чем мы занимаемся в Пространстве Сна, по сути дела, есть обычная научная работа; просто она проводится в непривычных, необычных условиях, в которых многие наши представления не работают, зато действуют некие другие закономерности, неприменимые в привычном нам мире – Производном Мире, мире яви. А по этой причине методика нашей научной работы и обстановка, в которой она проводится, больше похожи на работу военного разведчика или полицейского сыщика. Наши задачи решаются не в кабинетах, не на бумаге и даже не на платах компьютеров – хотя без них, разумеется, мы не обходимся, как не обходятся без них во всех других областях жизни.

Такая вот работа.

Случается, конечно, что свои возможности мы используем и не для чисто научных целей; подряжаемся на контрактной основе производить какие-то действия в Пространстве Сна. С непременным условием: если они не являются для кого-то вредными. У нас существует что-то, смахивающее на клятву Гиппократа у медиков – хотя, как вы уже видели, к этому благородному искусству я, например, не имею никакого отношения.

Кстати, участие в той хирургической операции в Пространстве Сна – работа по соглашению. Институту нужны деньги, а что касается меня – я тоже от них никогда не отказываюсь, если можно подработать, ничего не преступая.

Будем считать теперь, что мы знакомы.

Прогулка на свежем воздухе

Я живу незаметно. Соседи по подъезду считают меня спокойным, достойным, миролюбивым человеком. И жалеют. Они полагают, что я серьезно болен – потому что время от времени приезжает институтская «скорая» и меня увозит. Однако болезнь тут ни при чем. Наш Институт беден транспортом. Он научный, но не бюджетный, вообще не государственный – хотя юридического владельца у него тоже нет. Некое странное положение между небом и землей – или, точнее, между сном и явью. Так что с деньгами у нас туго. А то его отделение, в котором я числюсь…

Но об этом говорить пока преждевременно. Что же касается соседей, то «скорая» просто всегда бросается в глаза, а когда за мной присылают непрестижный «Фольксваген» или я раскочегариваю свою пожилую, видавшую виды «десятку», это как-то не задевает ничьего внимания.

Впрочем, сам я сажусь за руль все реже. Но когда сейчас угадчики погоды пообещали несколько ясных, жарких дней, я не утерпел. Только что я справился с одним заданием, не очень сложным – но не из самых простых, не с тем, о котором уже рассказывал, – и получил отгулы. Быстро собрал рюкзачок, вытянул машину из консервного гаражика, в котором она коротает дни, и, на ночь глядя, ударился в бега.

В Подмосковье, не то, чтобы ближнем, но и не очень дальнем, есть такие облюбованные мною местечки, где никто не мешает жить. Не мотели, не дома отдыха и даже не избушки на курьих ножках. Просто деревья. Ручеек – не безудержный болтун, но и не вовсе немой. «Серебро и колыханье сонного ручья» – каково сказано? Чем дальше, тем больше мне хочется жить в этом стихотворении, и потому места, похожие на него, я отыскиваю, запоминаю и, когда удается, пользуюсь ими. Конечно, в сухую погоду: в мокреть туда на колесах не доберешься, а времени для такого отдыха у меня чаще всего бывает в обрез и жаль тратить его на дорогу.

Собираясь, я не взял ни ружья, ни удочки: я не кровожаден. И навещаю эти места только чтобы освободиться от тупого давления чужих излучений и полей, настроить свою струну по камертону природы, а совершив это – слушать, как растет трава и секретничают камыши. Не нужно ни читать, ни мыть посуду (мои обычные ночные занятия в городе), зато можно вспоминать, и снова видеть «ряд волшебных изменений милого лица».

Я доехал спокойно…

Вообще-то все это к делу отношения не имеет. Наверное, просто захотелось расслабиться в неспешном, необязательном разговоре. Ну, ладно.

* * *

…спокойно остановил машину на обычном месте, отворил дверцу и, еще не вылезая, прислушался, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кто мог бы испортить мой отдых. Никем и не пахло. Тогда я выбрался, подошел к знакомой сосне и несколько минут постоял в обнимку с деревом. Чувствовалось, как сосна понемногу высасывает из меня тоску и недоумение существования, постепенно замещая их чувством покоя и единства со всем, что существует во вселенных – этой и той, другой. Потом сел, прислонившись спиной к стволу, шершавому и грубому на ощупь, но исполненному доброжелательности в глубине, закрыл глаза и попытался ввести свои ощущения в ритм ощущений дерева, его восприятий. Они просты и подлинны, и я часто жалею, что Великий Спящий, создав деревья, не завершил на этом творения, но зачем-то его продолжил и создал нас – суетных, нелепых, противоречивых и опасных. Я сидел; время стало исчезать, теряться, я перестал чувствовать его движение (ощущение, хорошо знакомое по работе), вошел в его неподвижность и всеобъемлемость. Чувство счастья стало подниматься над землей, словно бы я сидел на морском берегу в пору начинающегося прилива; вот меня залило уже по пояс, по грудь, скоро-скоро захлестнет с головой – и можно будет общаться с миром, единым в едином времени, общаться не по заданию, когда все подчинено цели и не может течь в своем природном, исконном направлении, когда ты волей-неволей вынужден искажать картину бытия своим даже не вмешательством, но уже одним присутствием, – но дышать с ним одним дыханием, с вмещающим все и более чем все миром. Прекрасно…

Но уровень счастья, его прилив стал вдруг замедляться, вскоре и совсем замер, добравшись едва до горла. Я насторожился. Приглушенно, едва слышно звучал неподалеку чей-то голос.

Нет, я не разозлился – деревьям это не свойственно, – но искренне удивился: кто и с кем мог разговаривать здесь, где присутствие человека совершенно не ощущалось (а в сиюминутном состоянии я учуял бы его и за километр)? Медленно-медленно я вернулся к способности размышлять и сразу же понял. Виноват был я сам. Приемничек в машине, столь же древний, сколь и она сама, иногда не желал работать ни за какие блага (его, по совести говоря, уже давно пора было выкинуть, но я не люблю выбрасывать вещи: никогда не знаешь, в каком мире и в какой ситуации снова встретишься с ними, таящими обиду); иногда же он вдруг начинал действовать сам по себе – возникало у него такое настроение, что ли? – потому что после безуспешных попыток я, случалось, оставлял его включенным. И вот сейчас он вместе с машиной тоже решил, наверное, показать, как хорошо им тут – и не нашел другого способа. Трогательно, конечно, со стороны машины. Но это бормотание мне мешало. И не оставалось ничего другого, как подняться, сделать несколько шагов и призвать болтуна к порядку. Я так и сделал, протянул руку к панельке, но, по старой привычке, попытался разобрать – о чем это он там: всегда полезно знать, от чего отказываешься. Ну, что же там за мировые потрясения?

«Груздь, – жужжал и кашлял приемник. – Груздь, Груздь, Гру, Гру, Гру…» – остальные слова склеивались в перестоявшую кашу.

Ах, Груздь. Знаем, знаем. Кто не знает. Как же: Груздь… Профессор Груздь, краса, гордость и надежда на райское будущее и завоевание мирового автомобильного рынка! Хотя, кажется, не автомобильного, а какого-то другого.

Но, между прочим, и хрен с ним. Не моя забота. Вокруг него хватает народу. Пусть они и волнуются. Черт, эта музыкальная шкатулка что – яснее не может? Я попробовал поправить настройку. Отдельные слова стали прорезаться, словно изюмины в гурьевской манной. «Сон… третьи сутки… обратились… не принесли успеха…»

Нет, все-таки – хрен с ним!

Придя к такому окончательному выводу, я выключил приемник и вернулся к сосне.

* * *

Но былой тишины уже не было.

Сперва мне почудилось, что где-то, очень неблизко, плачет совсем маленький ребенок.