Приют ветеранов

– Разве что в детстве.

– Значит, недавно. Тем лучше.

– Льстец!

– Ничего подобного, всего лишь воздаю должное.

– Я готова.

– Прекрасно.

Милов заботливо уложил в сумку свое оборудование. Он понимал, что прослушивание, быть может, следовало бы продолжить – мало ли какие интересные вещи он смог бы еще услышать. Но, в конце концов, сейчас самым разумным было поскорее уносить ноги.

Он стал медленно, по миллиметру, поднимать оконную раму. Осторожно высунул голову. И тут же втянул ее обратно.

– Ах, sheet…

– Что такое?

– Всего лишь сторож – у выхода из патио. А ведь днем он сидел в этой будке, верно? Да, они явно встревожены. Ну что же, придется действовать в соответствии с обстоятельствами. Аккуратно собери сумку. Не забудь время от времени стонать сквозь сон. Я сейчас вернусь.

– Куда же ты?..

Но Милов уже исчез за окном.

– Доктор, хочу выразить вам мое удовольствие: я видел ваших милых ветеранов, и полагаю, что они находятся в прекрасном состоянии.

– Очень рад вашей похвале.

– Однако весьма скоро вам придется начать беспокоить их. Я хочу, чтобы вы приготовились к торакальным операциям на каждом пациенте. А то, чем вы занимались до сих пор – ампутации, резекции – более не актуально, и этим вы заниматься более не будете.

Хирург пожал плечами:

– Мне это представляется бессмысленным. Какие торакальные операции вы имеете в виду? И зачем они? И в чем будут заключаться?

– Вы будете удалять две доли легкого у каждого пациента.

– Но зачем?

– Это я вам объясню по ходу действия. Да вы сами поймете. Одного-двух прооперирую я сам, вы будете ассистировать.

– Ну, если шеф разрешит…

– Я разрешу, – сказал Урбс. – Стимуляторы уже вшиты?

– Естественно.

– Хорошо. Тогда идите и готовьтесь. Это действительно очень важно.

Доктор Курье вздохнул:

– Понимаю, шеф.

– Вот и прекрасно. Иного я не ожидал. Идите.

Берфитт несколько секунд смотрел на закрывшуюся за врачом дверь.

– Может быть, может быть… – пробормотал он негромко.

– О чем это вы?

– Возможно, это и он. А может быть, нет.

– Он – это он, естественно.

Берфитт мотнул головой.

– Я имею в виду: он или кто-то другой помог тому негру сбежать? Я достаточно хорошо разбираюсь в этой технологии, чтобы понять: если тот был обработан по всем правилам, он уже не смог бы даже на горшок сходить без команды. Значит, его не обработали? Пощадили? Кто же? Вы, Урбс, не задумывались об этом?

– Разумеется. Но если он действительно был агентом, то мог быть соответственным образом предохранен от таких воздействий. Поэтому на него и не подействовало.

– М-да. Безусловно, мог сработать и такой вариант. Ну, что же, тем лучше.

Доктор вышел, сильно озадаченный; быть может, именно поэтому он, пересекая дворик, отделявший гостиничку от собственно Приюта, не заметил, что в этом пространстве находилось на одного человека больше, чем полагалось бы по правилам внутреннего распорядка после заступления на пост ночного охранника.

Прильнув к сухой земле под окном, из которого только что выскользнул, Милов глядел вслед удалявшемуся врачу, обдумывая наилучшее продолжение комбинации. Идти сейчас по двору прямо к сторожу было бы не самым лучшим выходом: двор был освещен, хотя и не бог весть как ярко, тремя лампами, ватт по сто каждая. Одна была над дверью, что вела в гостиничку, другая – над входом, к которому сейчас направлялся врач; за ней, видимо, помещались ветераны со всем их хозяйством. Третья же лампа, как и две предыдущие, в стеклянном колпаке, забранном частой проволочной сеткой, горела над выходом. Она хорошо освещала постового и он был ясно виден, различалось каждое его движение, ему же самому оттуда, из светлого пятна, наверняка происходящее во мраке виделось хуже. И тем не менее, приближаясь к нему, Милов попал бы на достаточно ярко освещенное место, едва успев обогнуть вертолет, то есть, намного раньше, чем приблизился бы на нужную ему (по нынешней его кондиции) дистанцию для атаки. Будь он хотя бы лет на десять помоложе… Однако же – не был, и с этим приходилось считаться.

Эти конкретные мысли заставили Милова, не разгибаясь, на четвереньках, двинуться вдоль стены того строения, из которого он только что вышел. Целью его было добраться до второй двери, за которой секунду назад скрылся врач, двери Приюта; когда доктор входил в нее, в мгновение, пока дверь оставалась отворенной, Милов наполовину увидел, наполовину угадал какие-то фигуры за ней – две, самое малое. Может быть, это были отдыхающие ветераны. (Кстати: откуда все-таки взялись эти ветераны, где и против кого воевали и за что удостоились такого внимания каких-то международных альтруистов – это следовало непременно выяснить, но не сейчас, разумеется.) Однако Милов был почему-то совершенно уверен, что то были не пациенты Приюта, но внутренняя охрана; быть может, полицейский нюх подсказал ему это. Тем правильнее, выходит, было его решение.

Но к той двери, огибая строение по внутреннему его периметру, Милов приближался вовсе не за тем, чтобы прокрасться или ворваться туда. Расчет его был иным: сторож у выхода наверняка своевременно заметит любого приближающегося человека; но опознает далеко не сразу, поскольку человек этот долгое время будет находиться в полумраке. Однако если человек этот будет двигаться со стороны Приюта, где никого постороннего не могло быть по определению, и если пойдет он нормальным, этаким безмятежным шагом, то не удостоится такого пристального внимания, какому подвергся бы человек из первого корпуса: оттуда жди начальства или кого-то из постояльцев – и те, и другие требовали повышенной настороженности, хотя и не совсем одинаковой.

Поэтому Милов рассчитывал возникнуть во весь рост около той, второй двери, когда сторож будет смотреть в другую сторону, и потому не сможет сразу сообразить: отворялась ли та дверь перед тем, как во дворе показался некто, или нет. И скорее всего решит, что отворялась; такой вывод будет самым естественным. Однако прежде всего для выполнения такого маневра следовало достичь крыльца и, собравшись в комок, терпеливо выжидать. Терпение сейчас становилось самым сильным его оружием.

Он был уже где-то шагах в десяти от крыльца, когда до него донеслись приглушенные голоса из-за той самой двери, к которой он приближался. Милов мгновенно растянулся на земле. Дверь распахнулась, дополнительный свет упал на крыльцо, и в этом свете было видно, как человек вышел, спустился по ступенькам и решительно зашагал к выходу. В руке он нес сумку, похоже, не очень тяжелую, хотя нес он ее весьма осторожно, не размахивая, а держа даже чуть перед собой, не позволяя свободно повиснуть на перекинутом через плечо ремне: похоже, сумка эта содержала что-то хрупкое. Еще когда человек спускался по четырем ступеням, Милов предположил, что это должен был быть Вернер, и что направлялся он к машинам Евы и Милова, что так и остались на ночь на внешнем дворе. Это следовало из подслушанного им разговора, и подтверждалось полученной им неизвестно от кого запиской – писал ее явно профессионал. Если так, то легко было и понять, что этот самый тип нес с собой с такой береженостью. Через минуту предположение перешло в уверенность: сторож окликнул приближавшегося, тот ответил что-то, Милову почудились слова «приказ шефа», но сейчас важнее слова был голос, и Милов опознал его: то был действительно Вернер. И шел он для того, чтобы заложить в машины взрывчатку – этак по килограмму в каждую – и установить таймеры, те самые «часы с кукушкой», что включатся в мгновение, когда будет запущен мотор, и сработают через два часа. Машины и их седоки будут, по предположению здешних хозяев, находиться уже достаточно далеко, чтобы катастрофу кому-нибудь пришло в голову связать с Приютом Ветеранов. Разумеется, в доме к тому времени не останется никаких следов пребывания постояльцев, и даже следы шин будут тщательно заметены.

Задача Вернера казалась достаточно простой; однако Милову было известно, что справиться с нею тому будет не так-то и легко. Потому что если машина, одолженная Евой, представляла собой и на самом деле лишь обычный «ровер», то джип Милова был устройством совсем иного рода. Он вовсе не был взят на прокатной станции в Порт-Саиде, как значилось в документах; на самом деле то была одна из немногих специально оборудованных полицейских машин, что одолжили ему старые дружки в Хайфе, не только чтобы облегчить его путешествие, но и в расчете на то, что такой старый волк, как Милов, сумеет устроить тележке серьезный экзамен в условиях, какие они у себя дома полностью воспроизвести не могли, а проэкзаменовав, даст полный и нелицеприятный отзыв об ее качествах. Что же касается Порт-Саида, то там были только – опять-таки через людей МОССАДа – оформлены бумаги и номерные знаки. И потому Вернер, безусловно, будет сейчас несколько озадачен: во-первых, столкнувшись с полной невозможностью вскрыть капот и проникнуть в моторный отсек; во-вторых, убедившись, что точно так же нельзя – без применения лома или хотя бы дрели – попасть и в багажный отсек, потому что он просто не найдет скважины, куда можно вставить ключ; в-третьих, исчерпав все возможности электронного открывания какого угодно замка; и в-четвертых, вызвав такую оглушительную какофонию охранного устройства, какая заставит повскакать на ноги всякое живое существо, обитающее в этих постройках с достаточно тонкими стенами.

Джип этот был рассчитан на невскрываемость, даже стекла были броневыми, а уж угнать его было и вовсе невозможно, потому что настроен он был только на одного водителя – именно на Милова, а как перенастроить анализатор машины, опять-таки кроме Милова никто не знал. Конечно, и эту машину можно было взорвать или, скажем, расстрелять в упор хотя бы противотанковой гранатой. Но установить в ней соответствующее устройство было невозможно: разве что прилепить пластик к днищу и вставить запал для управляемого взрыва. Однако все внешние поверхности автомобиля были обработаны такой физикой и химией, что самая хваткая взрывчатка отвалилась бы после первого же деликатного толчка. А на наличие радиозапала джип отреагировал бы мгновенно, как и на любое другое электронное устройство, оказавшееся ближе пятидесяти сантиметров к кузову. Такие машины были сконструированы и строились для борьбы не с контрабандой, но с террористами; однако чем дальше, тем больше два эти рода деятельности срастались воедино.

Так что за машину Милов мог вроде бы и не бояться, и в то же время именно она сейчас стала внушать ему наибольшие опасения. И не потому даже, что, столкнувшись с неожиданным техническим уровнем заурядного транспортного средства, обитатели Приюта заподозрят Милова. Это они и так сделали, хотя опознал его человек, чьи пути некогда пересекались с его орбитой, по чистой случайности. Худо было другое: машина и на самом деле взвоет, поднимет всех на ноги, начнется суета, хватятся его и Евы – и найдут, естественно, потому что именно этот аврал помешает им ускользнуть незамеченными. Потом такой возможности, скорее всего, больше не представится: разом, как всегда в экваториальных областях, взлетит солнце – и пиши пропало.

Что остается делать в ситуации, в которой начинает действовать обстоятельство, тобою неконтролируемое и тебе мешающее? Прежде всего попытаться устранить его; в случае неудачи постараться использовать в своих интересах: перевербовать, так сказать, чтобы оно стало работать на тебя, фактически сохраняя свою прежнюю, неизменную сущность.

Обстоятельством этим сейчас был звуковой сигнал сторожа на его же, Милова, машине. Неизбежно включившись при посторонней попытке воздействовать на джип, сигнал помешал бы Милову в выполнении плана бегства. Значит, следовало устранить его.

Способ такой был, и средство было, и находилось оно не где-нибудь, а в кармане у Милова и являлось электронным ключом к машине, настроенным тоже на его собственные параметры. Им можно было отключить любую из функций автомобиля; но сделать это можно было лишь находясь не далее пятнадцати метров от него, при условии, что человека и машину не разделял никакой экран. Ключ этот внешне не был похож на обычную маленькую коробочку, скорее он напоминал дистанционный пульт управления телевизором с шестью десятками каналов. Однако чтобы пустить его в ход, надо было перебраться из внутреннего патио на внешний двор и приблизиться к машине на нужное расстояние. В конце концов, именно это Милов и собирался сделать; однако теперь обстоятельства заставили его спешить и действовать более рискованно.

Тренированный рассудок Милова проделал все эти умозаключения и выдал нужный ответ не более, чем за две минуты. Вернер, по его расчетам, должен был начать с ближайшей; ближайшим был, как Милову помнилось, «ровер». Там не будет никаких сложностей: Вернер вскроет машину, установит аппаратуру и подсоединит провода, ну, минут, скажем, за пять. Идти до машины – минута. Значит, изначально Милов располагал шестью минутами. Из которых истекает уже третья. Ждать больше нельзя.