Древний мир

Если взглянуть теперь под этим углом зрения на диалоги «Тимей» и «Критий», то становится очевидным, что оба они, в сущности, посвящены защите и развитию тех принципов, которые Платон выдвигал в «Государстве» («Тимей» – частично, «Критий» – полностью). Хорошо видно, что в сюжетах, посвященных Атлантиде, не она занимает важнейшее место, а древние Афины. Псевдоисторические сюжеты этих двух диалогов определяются следующим фактором: в древних Афинах существовал тот строй, который Платон пропагандировал как идеальный. Афины в союзе с Египтом (и другими народами и государствами) вели жестокую «тотальную» войну с Атлантидой и, несмотря на всю мощь последней, благодаря доблести афинян (а доблесть – следствие того строя, который тогда существовал в городе) разбили пришельцев. Функция Атлантиды в диалогах Платона ясна и определенна: это противовес идеальному городу глубокой древности, воплощение всего отрицательного, всего того, что решительно осуждается Платоном как источник моральной деградации общества.

Служебная роль этих диалогов ясна: в них философ действительно стремится доказать, что в древних Афинах, отделенных от его современников 9000 лет, существовал тот самый идеальный строй, который он пропагандировал. Прежде всего говорится, что законы, которые существовали в древнейших Афинах, были «прекраснее всего, что нам известно под небом». При этом Платон отмечает, что эти афинские установления очень похожи на египетские, но (в угоду афинскому патриотизму) заявляет, что богиня Афина дала египтянам законы на тысячу лет позднее, чем гражданам Афин. Затем идет расшифровка этих «прекраснейших» законов. Первое, на что обращается внимание, – это четкая сословная структура, деление общества на несколько изолированных социальных групп. Платон говорит о сословии жрецов, сословии ремесленников, сословиях пастухов, охотников и земледельцев. Наконец, особо говорится о воинском сословии, которое «отделено от прочих, и членам его закон предписывает не заботиться ни о чем, кроме войны». Уже этот самый беглый взгляд дает нам возможность обнаружить поразительное сходство между проектом устройства «идеального» полиса, как он представлен в «Государстве», и установлениями, которые приписывает Платон древнейшим афинянам.

Платону нужно было доказательство того, что проектируемый им государственный строй осуществим, и он смело сконструировал древнейшую историю Афин, сделав своих предков теми идеальными гражданами, которыми можно и нужно гордиться. Подобный подход к прошлому для греческой общественной мысли того времени – явление не исключительное. Отдаленное прошлое было известно плохо, и для нужд текущей политической борьбы ораторы и писатели смело вторгались в него, черпая там аргументы для полемики с противниками. Свойственный античному обществу традиционализм, уважение к прошлому, искреннее убеждение в том, что в прошлом все было лучше, делал такого рода экскурсы в историю неизбежными.

Платон, таким образом, заново творит практически из ничего древнейшую историю родного города, чтобы представить ее в виде аргумента в пользу пропаганды своих идей. Афиняне считали себя главными спасителями Эллады от завоевателей-персов в годы греко-персидских войн. Эта роль Афин стала аксиомой для каждого афинянина. И вот в картине далекого прошлого, рисуемой Платоном, Афины – организатор и глава союза народов, борющихся с вражеским нашествием. Только персы пришли с востока, а эти древнейшие враги, атланты, – с запада. В афинской политике V–IV веков до н. э. Египет занимал особое место. Он был частью персидской державы Ахеменидов, но постоянно восставал против чужеземного владычества. Афины, преследуя свои интересы, неоднократно поддерживали борьбу египтян против персов. И у Платона эти конкретные реалии его времени также переносятся в глубокое прошлое (союз Афин и Египта в борьбе с Атлантидой, сходство политической и социальной структуры и т. д.).

Теперь можно попытаться определить место Атлантиды Платона в той общей картине далекого прошлого, которую рисует великий философ. Атлантида – противник Афин, и этим определяется все. В Атлантиде воплощено все, что Платон считает пагубным для человеческого общества. И хотя некоторые исследователи называют миф об Атлантиде утопией, правильнее было бы назвать его антиутопией. Во-первых, эта страна – владение Посейдона, бога моря. Атлантида – морская держава, она раскинулась на островах, основа ее мощи – флот, она ведет широкую морскую торговлю. Для Платона море – враждебная стихия. Море – это синоним развития торговли, а торговля предполагает стремление к наживе, барышу, одним словом, ко всему тому, что исконно враждебно замкнутому земледельческому быту. «Идеальный» же полис Платона – сугубо земледельческая страна, отгораживающаяся от моря.

Атлантида – страна богатства и роскоши, а это, с точки зрения Платона (да и почти всех греческих мыслителей того времени), пагубно для общества и человека. Человек должен довольствоваться немногим; простое, скромное существование, лишенное излишеств, – идеал человеческого общежития. «Ничего слишком» – это принцип и античного искусства, и общественной мысли того времени. Атлантида, по мысли Платона, имела право на существование только до тех пор, пока жители ее ни во что не ставили свои богатства. Как только последние завладели их душами, страна была обречена.

Атлантида – монархическое государство, что для афинянина уже само по себе зло. Кроме того, в рассказе Платона присутствует еще одна чрезвычайно показательная деталь: «каждый из десяти царей в своей области и в своем государстве имел власть над людьми и над большей частью законов, тем что мог карать и казнить любого, кого пожелает». Из дальнейшего рассказа выясняется, что единственные законы, которые стояли над царем, – это законы, регулировавшие взаимоотношения царей. Чтобы понять не только мысли, но и чувства, заложенные в этой короткой фразе, надо помнить отношение греков к закону. Для грека того времени «закон» – высшая ценность: единственным оправданием монархической власти служило лишь то, что царь был не самовластен, а свято соблюдал законоположения. Здесь же картина для гражданина греческого полиса просто ужасная: не только царь, но еще и самовластный царь, стоящий над законом.

Наконец, Атлантида – страна-агрессор, начавшая несправедливую, захватническую войну. Для Платона войны, ведущиеся не для защиты границ родины и строя, а для захвата чужого, – абсолютное зло, и этим воплощенным злом являются атланты, которых сокрушили афиняне, носители светлого начала.

Таким образом, если взглянуть на Атлантиду с этой точки зрения, мы должны признать, что большая часть информации, содержащейся в диалогах, имеет не реально-историческое, а лишь идейно-литературное происхождение. Тем самым ставится под сомнение существование Атлантиды, во всяком случае, большая часть всех тех подробностей ее истории и культуры, о которых говорит Платон.

И еще одно очень важное обстоятельство: Платон не боится лжи, если она, как он считает, приносит пользу. В «Государстве» он прямо говорит об этом, указывая на пользу даже очевидной лжи, ее «уподобления истине», раз уж «мы не знаем, как это все было на самом деле в древности». Платон в этом отношении совсем не одинок. Представление об относительности правды и лжи, об их утилитарном характере было широко распространено в Греции. Геродот писал: «Где ложь неизбежна, там смело нужно лгать…» Платон, создавая свой миф об Атлантиде, стремился, как он считал, к высокой цели, а в таком случае для него ложь простительна.

Большинство авторов, писавших об этой проблеме, с чистым сердцем принимают ту версию передачи сведений об Атлантиде (от египетских жрецов Солону), которую нам сообщает Платон. При этом как-то пытаются объяснить сравнительно мелкие неточности традиции (девять тысяч лет, например), забывая об основном – о том, что такая передача была в принципе невозможна.

Согласно рассказу Платона, исторические события, происшедшие в Восточном Средиземноморье: поход атлантов, борьба с этим нашествием народов Средиземноморья, в частности Афин и Египта, поражение атлантов, наконец, гибель афинского войска и Атлантиды в результате природного катаклизма – все это было зафиксировано египетскими жрецами, а затем сообщено Солону во время его путешествия по Египту. Описание этих событий вплетено в общую канву рассказа о древней истории человечества. Записанный Солоном рассказ был привезен в Афины, там его читал Критий и, в свою очередь, передал содержание рассказа участникам двух философских бесед.

Такова схема, которую охотно принимают все сторонники реального существования Атлантиды и подлинности рассказа Платона. Однако как соотносится эта схема с исторической реальностью? Ее сторонники воспринимают путешествие Солона в Египет как поездку ученого для работы в иностранном университете. Однако нет ничего более невероятного, чем описанные действия жрецов. Реальная картина контактов древних культур (и их носителей) была намного сложнее. Нельзя понимать ее как свободный обмен идеями и вообще культурными достижениями. Почти для всех культур древности была характерна известная ксенофобия (неприятие иностранцев). Особенно свойственна была эта черта египетской культуре. Ксенофобия египтян нашла отражение и в античной культуре, где появились образы двух египетских царей, отправлявших на казнь всех чужеземцев, попадавших в Египет. Хотя в тот период, когда совершалось это путешествие, Египет и несколько приоткрыл двери для чужеземцев в силу военной и экономической необходимости, однако полной свободой передвижения они не пользовались, контакты их с местным населением всячески стремились затруднить. Кроме того, следует учесть и отвращение египетских жрецов к чужеземцам. Можно предположить, что в лучшем случае контакты Солона ограничивались разговорами с жрецами низших рангов, которым вряд ли была известна какая-либо серьезная информация, но, вероятнее всего, эти контакты не выходили за рамки общения с греческим и полугреческим населением Навкратиса – греческого города в Египте. Вряд ли было возможно получить у этих людей историческую информацию об Атлантиде.

Широко известно, что египтяне мало знали о Европе и почти не интересовались этим миром. История Египта отражалась в династийных хрониках, география имела прикладное значение. Замкнутость, ориентация культуры на самое себя, малое внимание к окружающему миру всегда оставались характерными особенностями культуры Древнего Египта. Этим утверждением совсем не принижается египетская культура. Гораздо важнее иной вопрос: почему именно к Египту, египетской традиции обращался Платон? Отношение греков к Египту было сложным. Интерес к нему они испытывали еще начиная с времен Гомера. Египет для греков – страна, которую трудно понять, с очень странными обычаями. Египет всегда рассматривался ими не как могущественная политическая держава, а как страна, хранящая особые знания. Геродот, как бы суммируя отношение греков к Египту, так определял причину особого интереса к этой стране: 1) «нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям других народов»,

2) целый ряд греческих философских и научных учений заимствован у египтян (например, «вообще, почти все имена эллинских богов происходят из Египта», «эти и еще много других обычаев, о которых я также упомяну, эллины заимствовали у египтян» и т. д.). Даже законы Солона, по мнению Геродота, были заимствованы у египетского царя Амасиса.

Интерес Геродота и многих других греческих интеллектуалов к египетским обычаям, истории и особенно религии естествен и закономерен. В египетской религии греков привлекали широко распространенное мнение о мудрости египетских жрецов, таинственный и древний ритуал, необыкновенное разнообразие и причудливый внешний вид божеств, пышность и богатство храмов. Огромное впечатление на греков производили организованность жреческой касты и то влияние, которым она пользовалась.

Так что причина того, что передатчиками традиции об Атлантиде Платон сделал египетских жрецов, становится совершенно отчетливой. Всеобщая уверенность в глубокой древности египетской культуры, знаниях тайн египетскими жрецами – те аргументы, которые должны были придать особую правдивость его рассказу, хотя Платон и не смог удержать своего эллинского и афинского патриотизма и представил все-таки афинян старшими братьями египтян, получившими божественную мудрость (правда, позднее утраченную) на тысячу лет раньше.

Есть еще одно интересное предположение: Платон имел какую-то информацию о Греции эпохи бронзового века, то есть о Греции II тысячелетия до н. э. Эта информация была им соответствующим образом отпрепарирована, приведена в соответствие с его концепцией и в таком виде опубликована.

Для того чтобы должным образом оценить этот вывод, нужно представить себе, а что же действительно греки классической эпохи знали о Греции II тысячелетия. Именно сами греки, а не мы, поскольку благодаря археологическим раскопкам и дешифровке древних письменностей наши знания об этом историческом периоде в некоторых отношениях явно превосходят знания современников Платона. Для грека классической эпохи эти источники включали в основном следующее: поэмы Гомера, различные циклы мифов, а также местные предания. Все эти источники весьма сложны и трудны для понимания. Мифы дошли до нас и в переработанном виде, и в различных компиляциях (типа «Мифологической библиотеки» Аполлодора); различные местные предания, связанные с генеалогиями древних правящих домов, лучше всего представил нам Павсаний. Общую (хотя и чрезвычайно краткую) картину истории Эллады дал Фукидид в начальных разделах своей «Истории». Чрезвычайно труден вопрос о том, в какой мере эпос Гомера отражает действительную картину жизни Греции времен троянского похода, как сочетаются в его замечательных поэмах идеи, образы и реалии, восходящие к далекому прошлому. Один из виднейших исследователей истории Древней Греции М. Финли считал, что греки эпохи Гомера знали, что во II тысячелетии до н. э. в Греции существовали государства, в которых правили цари; эти государства вели войны, правители их жили в роскоши, и это практически все, что было известно.

«Если бы собрать все версии об Атлантиде, такой сборник стал бы неоценимым историческим вкладом в науку о человеческом безумии и фантазии», – сказал еще в прошлом столетии переводчик и комментатор Платона Ф. Сумезиль. Число этих фантастических версий в наши дни значительно увеличилось… И в то же время археологи, этнографы, фольклористы, историки, философы и представители наук о Земле, тщательно анализируя предания, делая поправку на призму мифа, сквозь которую преломлялись события действительности, не оставляют надежды найти самый последний, самый весомый аргумент, который подтвердит истинность древних легенд.

Безмолвная цивилизация Инда

Открытие одной из самых высокоразвитых в Древнем мире и одной из самых загадочных в мировой истории цивилизаций началось с трагикомического эпизода. В 1856 году англичане Джон и Вильям Брайтоны строили Восточно-индийскую железную дорогу между Карачи и Лахором (сейчас это территория Пакистана). Им был нужен материал для подсыпки колеи, и местные жители подсказали выход из положения: близ селения Хараппа возвышался огромный холм, буквально напичканный какими-то древними зданиями из кирпича. Строители пустили на подсыпку десятки тысяч этих кирпичей, и никому сперва и в голову не пришло, что этим кирпичам – более четырех тысяч лет…

Ахеология Индии была еще в зачаточном состоянии, когда сэр Александр Каннингхэм, генеральный директор недавно основанной Археологической службы Индии, зимой 1873 года во второй раз посетил руины Хараппы. 20 лет назад Каннингхэм, прочитав о руинах в записках закоренелого бродяги и дезертира Британской армии, известного под именем Чарлз Мэссон, первый раз увидел это место площадью 6,5 квадратных километров в пойме реки Рави в долине Инда. Мэссон, загадочная личность, настоящее имя которого было Джеймс Левис, натолкнулся на Хараппу в 1826 году, путешествуя по болотистым лесам провинции Пенджаб. «Подавляя все вокруг, – писал Мэссон, – в центре долины возвышались рушащийся замок из кирпича и высокая скала, на вершине которой были руины каких-то сооружений в восточном стиле и остатки стен с нишами. Стены и башни замка были удивительно высоки, однако время не пощадило их, и после стольких лет полного забвения во многих местах были заметны следы разрушения».

В первое посещение эти руины показались Каннингхэму гораздо большими, чем описанные Мэссоном. Сейчас же он не смог обнаружить даже следов замка. Строители железной дороги, прокладывающие колею к недавно законченной линии Лахор – Мултан, использовали прекрасно обожженный кирпич Хараппы для полотна дороги. И действительно, осмотр линии железной дороги показал, что из Хараппы и других древних руин рабочие утащили столько кирпича, что этого оказалось достаточно для прокладки приблизительно 160 километров путей.

Надеясь сохранить то, что осталось от огромного поселения, Каннингхэм приступил к раскопкам. Плачевное состояние руин делало работу чрезвычайно трудной. Однако приложенные усилия увенчались заслуживающей внимания находкой – была обнаружена квадратная печать типа тех, которые использовались древними жителями Хараппы для их личных подписей. На найденной печати, сделанной из черного мыльного камня, был изображен бык с горбом – символ индийского брахманского быка или зебу – в рамке из знаков неизвестной письменности. Странное изображение животного и странные буквы, пиктограммы, так не похожие на индийский санскрит, натолкнули Каннингхэма на мысль о чужеземном, неиндийском происхождении печати.

В последующем Каннингхэм не уделял большого внимания Хараппе. В 1885 году после долгой службы в Индии он ушел в отставку. И только в 1914 году его последователь, ученый и археолог, сэр Джон Маршалл возродил Хараппу, дав распоряжение об изучении памятника. Однако помешала Первая мировая война, и только после 1920 года член Археологической службы Рай Бахадур Дайа Рам Сахни возобновил раскопки в Хараппе, начав с того места, где остановился Каннингхэм. Как и ранее, труд был неблагодарный, и в конце сезона Сахни смог показать своим рабочим только две новые печати.

Первоначальный интерес Маршалла к раскопкам в Хараппе мог бы иссякнуть, если бы не случайная находка, сделанная за год до этого. В 1919 году Р. Банержи, один из индийских служащих Маршалла, исследуя бесплодные пустыни, простирающиеся вдоль южной части Инда, обнаружил в 560 километрах от Хараппы, в местности, называемой Мохенджо-Даро, древнюю буддистскую ступу (святилище). Вокруг ступы, насколько мог видеть глаз, были горы крошащегося кирпича – остатки, как решил Банержи, когда-то процветавшей метрополии.

Раскопки под ступой обнаружили четыре хорошо различимых культурных слоя. Монеты, найденные в верхнем слое, дали возможность определить его возраст – II век нашей эры. В остальных же слоях не было каких-либо предметов, позволивших бы их датировать. Однако в нижних слоях, определенно более ранних, чем верхние, Банержи обнаружил кусочки меди с выгравированными изображениями и три сгоревшие печати из мыльного камня. Одна печать была с изображением растения, и на всех трех были те же самые странные пиктографические знаки.

Банержи сразу вспомнил о печати, найденной Каннингхэмом в Хараппе, правда, она была обнаружена среди остатков древнего города, располагавшегося в сотнях километров к северу. Могла ли здесь существовать какая-либо связь? Чтобы выяснить это, Маршалл отправил печати, найденные в Мохенджо-Даро, в свой центр для сравнения их с печатями из Хараппы. «Это находки из двух мест, принадлежащих одной и той же культуре и относящихся к одному и тому же времени, – писал он позднее, – и они совершенно не вписываются в то, что было известно нам об Индии ранее». Возраст находок, однако, по-прежнему оставался загадкой.

В 1924 году, надеясь, что Международное археологическое сообщество сможет пролить свет на происхождение и возраст печатей, Маршалл представил их фотографии в «Иллюстрэйтед Лондон ньюс», самый популярный археологический журнал того времени в Великобритании. В сопроводительной записке Маршалл отметил важность этих находок для Археологической службы Индии: «Не так часто удается археологам, как это было со Шлиманом при открытии Трои и Микен, обнаружить давно забытую цивилизацию. И сейчас, как нам кажется, мы стоим на пороге такого открытия в долине Инда. До настоящего времени наше знание о прошлом Индии относило нас едва ли дальше, чем в третье столетие до Рождества Христова. Теперь, однако, мы обнаружили новый класс предметов, которые не имеют ничего общего со всем, что было нам известно ранее».

Статья Маршалла вызвала очень быстрый отклик. В следующем же номере журнала появилось письмо А. Сойса, специалиста по Ассирии из Оксфордского университета. Сойс отметил сильное сходство печатей из Инда и печатей, найденных при раскопках древних поселений Месопотамии на территории современного Ирака. За письмом Сойса последовало еще более волнующее послание доктора Э. Маккея, руководителя американской экспедиции по изучению месопотамского царства Киш. В личном письме Маккей писал Маршаллу, что печать, идентичная найденным в Мохенджо-Даро, была обнаружена в земле при раскопках храма бога войны Илбаба и датируется приблизительно 2300 годом до н. э.