Готы. Первая полная энциклопедия

О попытке наладить систему снабжения армии накануне мусульманского вторжения, видимо, свидетельствует на первый взгляд странное сообщение Луки Туйского о том, что Родерик, опасаясь восстаний, издал эдикт, предписавший изъять оружие и коней у населения и посылке их в Галлию и Африку (Luca Tud. Chron., III, 62). Вероятно, к этому постановлению относится характеристика, данная марокканским историком второй половины XIII – начала XIV в. ибн Идари образу правления Родерика, который «изменил законы правления и извратил традиционные обычаи королевства» (Al-Bayano’l-Mogrib, p. 4). Очевидно, население до этого времени не было разоружено, а приходило в армию со своим оружием, которое хранилось дома, что, с одной стороны, упрощало и ускоряло систему снабжения армии, а с другой – представляло собой возможность потенциального вооруженного мятежа. Простое изъятие оружия можно было бы объяснить желанием короля создать некую стабильность своему положению, но посылку оружия не в арсеналы, а в пограничные области, этим объяснить нельзя. За данным актом может стоять нечто другое, а именно: наличие потенциальной угрозы со стороны этих областей южным и северо-западным рубежам государства, куда и должны были отправиться вооружение и лошади с целью создания запасов и/или раздачи их неимущим или бедным воинам, обязанным служить в данных областях при вторжении врага. А поскольку времени было мало, приходилось прибегать к простой конфискации. Угроза из Африки понятна: это – арабы, которые совершили набеги на Испанию в 670-х гг. и в 710 г., угроза со стороны Галлии – не столь ясна: это могли быть франки или, скорее, конфликт с «альтернативным» монархом Агилой II, область правления которого располагалась как раз тут. И действительно, согласно рассказу ар-Рази, Родерик по совету герцога Юлиана отправил не только оружие, но и боеспособных воинов на границу с Африкой и Францией (Razi, 138 (p. 346—347).

Оттиск печати Алариха II, датированный, вероятно, вскоре после 484 г. Король показан, видимо, в панцире с наплечниками. Надпись гласит: Alarichus rex Gothorum («Аларих король готов»). Wien, Kunsthistorisches Museum.

Воспроизведено по: Roth 1979: 145—146. Taf. 54b.

Теодорих Великий в начале VI в. в письме к визиготскому королю Алариху II говорил о низкой боеспособности войска визиготов в связи с отсутствием у них военного опыта после Каталаунской битвы (Cassiod. Var., III,1,1). Видимо, все остальные многочисленные кампании восточных готов в Галлии и Испании во второй половине V в. италийский король считал незначительными. Хотя для поддержания воинов в боевой готовности небольшие локальные воины даже лучше, чем крупномасштабные боевые действия, ведущие к крупным потерям и ротации боевого состава (ср.: Isid. Hist. Goth., 54). Для поддержания боеспособности готов с оружием, видимо, собирали на смотры перед королем (Isid. Hist. Got., 35). И уж во всяком случае по прибытии контингента к месту сбора его осматривал военачальник (LV, IX, 2, 9).

Проблема уклонения от службы, а также дезертирства во время похода стояла остро уже при короле Эврихе, о чем свидетельствуют статьи из его кодекса (LV, IX, 2,1—4), а позднее и указы Леовигильда (LV, IX, 2, 5). Поскольку военнообязанные продолжали всячески отлынивать от службы, то король Вамба издал 1 ноября 673 г. указ, согласно которому все, включая клир, в областях, расположенных на расстоянии до 100 миль (ок. 150 км) от района боевых действий, должны были выходить по призыву властей в поход (LV, IX,2,8). Причем указ о мобилизации развозили специальные уполномоченные conpulsores exercitus, которые по своему статусу являлись королевскими рабами – servi dominici (LV, IX, 2, 2) и, вероятно, получали копии указа прямо из царской канцелярии. Если человек не явился в армию, то клириков в качестве наказания следовало отправить в ссылку, а мирян – лишить свободы, имущество же направить на возмещение ущерба, причиненного врагами. Удовлетворительной причиной для неявки в армию служила лишь болезнь, наличие которой должны были подтвердить свидетели. Но и при этом магнат все же должен был отослать свою дружину в армию (LV, IX, 2, 8).

В указе ясно говорится, что епископы, пресвитеры, диаконы и клир, не состоящий в духовной должности, должны служить в армии в случае оборонительной войны. Нам известно, что несколько ранее, в середине VII в., человек, уходя в монахи, выбывал из числа военнообязанных, о чем ясно свидетельствует случай со святым Фруктуозом (ум. 665 г.), во вновь основанный монастырь которого Ноно на самом юге Иберийского полуострова приходило столько желающих стать монахами, что дукс провинции выразил протест королю, аргументируя свою позицию тем, что в его регионе некому будет нести военную службу (Vita Fructuosi, 14). Согласно Исидору, если желающий стать монахом уже был внесен в военный регистр, то он должен был тем не менее служить (Isid. Regl., IV, ll. 85—89). Таким образом, получается, что уже в первой трети VII в. даже часть черного духовенства должна была служить, в чем можно видеть отголоски римской традиции: указ императора Валента второй половины 370-х гг. о призыве монахов в армию (Oros. Hist., VII,33,1—3). На IV Толедском соборе (633 г.) священникам запретили под страхом заточения в монастырь применять оружие в ссоре (Conc. Tolet. IV, c. 45, Vives 1963: 207), что ясно свидетельствует о том, что священнослужители умели пользоваться оружием и что оно было у них в наличии под рукой и, можно полагать, неоднократно использовалось как аргумент в ходе дискуссии, чем, собственно говоря, и было вызвано появление данного постановления. Указ же Вамбы обязал служить духовенство, оказавшееся в зоне мобилизации для боевых действий. Речь в указе идет о белом духовенстве: епископы, пресвитеры, диаконы и клирики без звания (episcopis, presbiteris et diaconibus… clericis) – на монашество указ не распространялся. На XII Толедском соборе (681 г.) монахам вообще запретили воевать[131 - Циркин 2010: 303—304.]. В целом в документе не делается никакого различия в условиях службы между священниками и мирянами – и те и другие упоминаются в одном ряду и несут соответствующее наказание за уклонение от службы. Поэтому кажется, что они должны были и служить одинаково: сражаться во главе своих сервов. По крайней мере ар-Рази утверждает, что исход битвы при Гвадалете решило вступление в бой сил Юлиана и «епископа Опаса» (Razi, 39. p. 350), которого надо сопоставить с одним из сыновей Витицы. В общем, указ Вамбы показывает существенное отличие от классического Средневековья, в котором клир, как правило, не призывался в армию, ограничивая свою службу душевным попечительством[132 - О действительной службе клира по указу Вамбы см.: Thompson 1969: 318. Монахи не служили: King 1972: 72. Иногда считают, что следующий за Вамбой король Эрвиг уже в 681 г. отменил службу клира, так как в военном указе Вамбы, отредактированном Эрвигом, клир не упоминается (LV, IX, 2, 9; Циркин 2010: 304, 403; ср.: Клауде 2002: 163).]. С другой стороны, документ явно показывает, с какой сложностью шел набор живой силы в действующую армию.

Однако и после указа Вамбы численность войск оказывалась недостаточной, и для увеличения численности армии король Эрвиг 21 октября 681 г. обнародовал указ, постановлявший, чтобы каждый именитый воин, будь то дукс или комит, гардинг или королевский раб, или даже вольноотпущенник, выходил в поход в сопровождении десятой (а не двадцатой, как раньше) части своих сервов, которых следовало вооружить за счет господина. Если же господин привел меньшее количество рабов, то, по исследовании вопроса, «разницу» должны были отобрать в пользу правителя. Более того, в законе специально указывалось, что военнообязанные должны приходить в определенное время и в назначенное место. В противном случае особа высокого звания отправлялась в изгнание, а его имущество конфисковывалось королем, лица же более низкого статуса наказывались двумястами ударами плетьми и штрафом в фунт золота, за неимением которого человека обращали в рабство. Если же человек был болен, его должен был освидетельствовать местный епископ (LV, IX, 2, 9).

Если указ Вамбы касается только оборонительной войны или восстания и ограничивается определенным радиусом действия, то закон Эрвига, очевидно, распространяется на все виды боевых действий, независимо от территории их проведения. Согласно указу Вамбы, все боеспособные мужчины, живущие в радиусе до 100 миль от района боевых действий, должны были выходить в поход. Это позволяло при внешней агрессии собрать войска в достаточно короткий срок: из наиболее удаленных частей мобилизационной зоны отряды дошли бы до места сбора за пять суток, считая скорость их движения по 30 км в день. Причем в указе, видимо, имеются в виду локальные боевые действия, которые могли посчитаться местными властями не столь опасными, как, например, набег горцев, а не крупное вторжение противника на визиготскую территорию. В подобном набеге горцы могли просто просочиться через области, контролируемые пограничными гарнизонами, и напасть на гражданское население. Которое и должно, согласно указу, с помощью своих соседей встать на борьбу.

Данные два закона можно считать военной реформой, усиливавшей не только контроль за набором армии, но призванной увеличить ее количественный состав[133 - Дельбрюк 1994. Т. II: 300.]. Эти меры, очевидно, были вызваны определенным упадком сложившейся военной системы у испанских готов, которые теперь служили на одинаковых условиях с римлянами. В VII в. количество свободных, то есть военнообязанных, уменьшилось, а блага цивилизации значительно сократили былую варварскую воинственность, и потенциальные бойцы более ценят свое богатство и покой, нежели абстрактное государственное благо, на что и сетуют авторы обоих документов.

Эти два документа официально распространили воинскую повинность даже на священнослужителей, которым следовало со своими дружинами выступать в поход. Теперь все свободное взрослое население страны должно было служить под страхом наказания, включая вольноотпущенников, которые по своему социальному статусу были ближе к рабам, чем к свободным (LV, V, 7,12—14). Воин должен был приходить в армию в сопровождении 10 % своих рабов (если такие имелись)[134 - Согласно двум рукописям судебника, в армию нужно было приводить половину от всех рабов (Dahn 1885: 221, Anm. 2).], что в два раза больше, чем требовалось до этого. Еще во второй половине V в. рабы находились в действующей армии вместе со своими господами, впрочем, видимо, в основном для прислуживания последним во время похода (CE, 323; LV, IV, 2,15; VIII,1, 9). Известно, в частности, что в 642 г. того же Оппилу в походе сопровождали клиенты и рабы. Армия становится теперь во многом состоящей из ополчений сеньоров: собственно дружин и сопровождающих их сервов. Если первые, скорее всего, были конными и составляли основу контингентов магнатов, и соответственно армии, то сервы были просто пехотинцами, ведь господин обязан только снабдить их оружием, но не конями (LV, IX, 2, 9). По крайней мере в процессиях сервы шли пешими впереди коня, на котором восседал их господин (Vit. part. Emeret., V,11,19). Видимо, они, в основной своей массе не обладая военной закалкой, использовались главным образом на вспомогательных военных службах, в первую очередь таких, как осады[135 - Halsall 2003: 61; Maier 2005: 232; contra: King 1972: 75.]. Можно полагать, что реально в бою участвовала примерно двадцатая часть сервов (4,8 %), которая, согласно двум манускриптам закона Эрвига (LV, IX, 2, 9), должна быть защищена доспехами[136 - MGH. Legum sectio I. T. I (1902). P. 377, n. +.]. Эта 1/20 часть и составляли собственно «боевых холопов» магната. И, естественно, подчинялись эти контингенты не непосредственно военачальникам, а своим господам, которые из-за этого обладали политическим весом в армии.

Монета короля Родерика (710—711 гг.), отчеканенная в Толедо, на аверсе которой показан бюст короля, а на реверсе – крест.

Воспроизведено по: Miles 1952: Pl. XXXVIII, 9.

Подобная система должна была позволить королям при нужде выставить значительное по масштабам раннего Средневековья количество войск. По оценкам американского историка Г. Холселла, в целом полевая армия постримских варварских королевств варьировалась в пределах 10 000—20 000[137 - Halsall 2003: 130.]. В армии же Родерика, которая была выставлена против Тарика в июле 711 г., большинство арабских хронистов насчитывают 100 000 воинов, которых аль-Маккари именует «всадниками», видимо, по средневековой традиции, когда воином считался именно всадник, однако, по сведениям историка XIV в. ибн Халдуна, у Родерика было лишь 50 000! Подобное количество выглядит явно завышенным для Западной Европы того времени, просто исходящим из положения, что врагов должна быть тьма-тьмущая[138 - Сведения о численности см.: Razi, 139 (p. 350); Ajbar Machmu?, р. 21—22; Koteybah, p. LXX (90 000 всадников); Al-Kortob?, p. XLVII; el-Athir, p. 43—44; Roder. Hist. Hisp., III, 20; En-Noweiri, p. 347—348; al-Makkar?, p. 271; комментарий к последнему автору: Gayangos 1840: 524, n. 50. Некоторые исследователи считают стотысячную армию Родерика вполне реальной (Tailhan 1885: 107; Gаrate Cоrdoba 1983: 380—381). Справедливую критику данного количества войск Родерика в источниках см.: Saavedra 1892: 69—70; Shaw 1906: 223 (40 000 бойцов); Heath 1980: 16, 54; Collins 2004: 141, 241 (20 000 воинов).]. Более приемлемую численность полевой армии можно найти лишь в рассказе Юлиана о кампании Вамбы против восставших в Семптимании в 673 г.: король из основной армии выделил для быстрейшего взятия Нима сначала передовой отряд численностью в 30 000 воинов во главе с четырьмя дуксами, а потом еще послал к ним подкрепление почти из 10 000 человек во главе с дуксом Вандемиром (Julian. Hist. Wamb., 13; 15). В целом это была армия, собранная для войны с басками в горах, то есть не особо многочисленная, не предназначенная для крупных боевых столкновений и операций, вероятно, состоявшая в подавляющем большинстве из пеших, которым было сподручнее вести боевые действия на пересеченной местности. Причем из самой армии еще в Испании был выделен корпус дукса Павла, посланного на подавления мятежа (Julian. Hist. Wamb., 7), но затем присоединившегося к восстанию, а позднее, в ходе боевых действий, – еще три корпуса для самостоятельных операций против восставших (Julian. Hist. Wamb., 10), соединившиеся с армией позднее. При осаде же Нима к городу сначала был послан передовой мобильный отряд, который защищающиеся предполагали даже атаковать, но, опасаясь засады, отказались от этого намерения (Julian. Hist. Wamb., 13), затем подошел отряд Вандемира, а уже после взятия города – основные силы короля, в первую очередь гвардия[139 - О кампании см.: Thompson 1969: 219—225.]. В 711 г. Родерик также получил известие о вторжении армии Тарика в Памплоне, когда он воевал с басками, но он сначала отошел в Кордову, где подождал подкреплений «из различных областей его королевства», а затем, когда все князья готов присоединились к нему, пошел на врага[140 - Al-Makkar?, p. 268—269; ср.: Contin. Hisp., 68; Kouthya, p. 430; Ajbar Machmu?, р. 21; Fath al-Andalus, р. 12; Hist. Silense, 16; Luca Tud. Chron., III,62; Roder. Hist. Hisp., III,19; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 11; En-Noweiri, p. 347—348; Prim. crоnica gen., 557.]. Значит, армия Родерика могла быть немалой по своей численности, даже учитывая тот факт, что часть территории страны на северо-востоке находилась под контролем другого короля – Агилы II (710—713 гг.).

III. Рода войск

Готский воин в частности да и древнегерманский вообще не был единицей, жестко включенной в общее построение и поэтому не имеющей собственного тактического значения, как гоплит в македонской фаланге или пехотинец регулярной армии в Европе Нового времени, он был индивидуальным бойцом, имевшим боевое значение в качестве самостоятельной единицы. Он мог сражаться один в поединке или даже в одиночку отражать натиск врагов при благоприятных условиях местности (Procop. Bel. Goth., II, 5,14). Это объяснялось в первую очередь героическим этосом, характерным для варварских народов. Этос призывал воина к открытому бою, в котором можно было помериться силами с врагом и показать свою доблесть[141 - Procop. Bel. Goth., III,8,11; 16,11; 22—23; 37,11; IV,28,3; Agath., II,13; Mauric. Strat., XI,3,1; ср.: Frauenholz 1935: 10; Thompson 1958: 5.]. Отсюда же вытекало стремление каждого и всех как к единоборствам, так и к генеральному сражению, презрение к различным военным хитростям (Mauric. Strat., XI, 3, 7), которое, впрочем, не мешало готам периодически их применять в сложных боевых обстоятельствах.

Естественно, и индивидуальные воины не сражались в одиночку, они были инкорпорированы в родо-племенные отряды. Такой отряд сплачивала не военная дисциплина, строго карающая за проступки, а родовое единство (Tac. Germ., 7; Mauric. Strat., XI,3,1; 4). Стремление к доблести, возведенное в рамки племенной идеологии, не позволяло воину не только бежать, но даже сражаться не в полную силу, ведь с ним тут же в одном отряде стоят его родичи, которые видят, как он бьется (ср.: Mauric. Strat., XI, 3,1—6; Leo Tact., XVIII, 84). Для противника был наиболее страшен первый натиск германцев и готов в частности, которые при этом стремились произвести на врага максимальный психологический эффект своим яростным боевым кличем и решительным внешним видом (ср.: Plut. Marius, 11,13; Mauric. Strat., XI, 3,1; 6). Именно для увеличения силы своего натиска готы старались занять возвышенности, с которых легче было атаковать (Amm., XXXI,7,10). Отступать из битвы в IV—VI вв. готам не позволяла родовая спайка и, прежде всего, клятва, произнесенная перед сражением, которая с образованием королевства стала клятвой на верность монарху (Cassiod. Var., VIII,3—5). Отступление считалось трусостью и презиралось, куда как почетнее было лечь костьми на поле боя и заслужить посмертную славу (Mauric. Strat., XI, 3,1). Во времена же Тацита отход для произведения последующего натиска не считался зазорным (Tac. Germ., 6; ср.: Caes. B.G., V, 34—35; Dio Cass., LVI,21,3). Это был тактический маневр. В III в., возможно, готы еще имели больше общегерманских черт военной психологии. Причем пешие готы могли атаковать даже конницу врага, как это было в битве при Кандавии (Malch. frg., 18). Хотя Велизарий в изложении Прокопия (Bel. Goth., I, 27,28) и отрицает такую возможность, но, видимо, византийский стратиг на гребне своего успеха недооценивал силы врага и не сталкивался еще с подобной тактикой остроготов.

Итак, и пехота, и конница – два рода войск у германцев и у готов – строились по племенным отрядам. Как отмечал еще Тацит, боевая линия германцев состояла из клиньев (Tac. Germ., 6: Acies per cuneos componitur). Слово cuneus не имело у древних латинских авторов жесткого терминологического значения «клин». Обычное значение слова – «глубокий строй» (ср.: Isid. Orig., IX, 3, 61). Эту же терминологию употребляет и архаизирующий свое повествование Аммиан Марцеллин[142 - Amm., XVI,12,8; XVI,12,14 (barbari conglobati) = XVI,12,20 (cunei); XXXI,9,3; XXXI,15,4, но в XVII,13, 9, – дельтообразный строй. По мнению Н. Биттера, рассматривавшего текст Марцеллина с филологической точки зрения, слово cuneus у историка вообще не несет в себе информацию о каком-то конкретном построении (Bitter 1976: 124). Об архаизации стиля Аммианом и подражании Ливию и Тациту см.: Bitter 1976: 169—170, 191—193.]. Более того, Т. Ливий (XXXII,17,11), Кв. Курций Руф (III, 2,13) и Арриан (Tact., 12,10) называют даже македонскую фалангу клином. Клиньями же именуют пешие отряды визиготов Алариха и Клавдиан, противопоставляя их конным турмам (Claud. XXVIII (De VI cons. Honor.), 253), также и Эннодий называет отряды Теодориха cunei (Ennod. Paneg., 7, 30; ср.: 19, 87: hostium cuneis), впрочем, этот же автор анахронично называет силы короля остроготов легионами (Ennod. Paneg., 6,24: legiones). Вместе с тем клин как боевое построение реально встречался у германцев. Так, в битве при Казулине (554 г.) все войско франков было построено гигантским клином (Agath., II, 8). Некоторые исследователи считают клин типичным боевым построением готов, о чем, видимо, cвидетельствует имя знатной остроготской женщины, упоминаемой в письме короля Теодахада императору Юстиниану (535 г.), – Ranilda (от *rana – «кабанье рыло») (Cassiod. Var., X,26,3)[143 - Oldenburg 1909: 19; об имени и клине см.: Beck 1965: 42; Speidel 2004: 107.]. Как справедливо показал еще Г. Дельбрюк, само клинообразное построение произошло вследствие того, что вождь с дружиной в силу своего статуса должен был сражаться впереди остальной массы войск, своим примером воодушевляя соратников на борьбу (Procop. Bel. Goth., IV,35,26)[144 - Дельбрюк 1994. Т. II: 31—32. О клине германцев также см.: J?hns 1880: 439—440; Frauenholz 1935: 39—53; Gundel 1937: 11—18; 1939: 154—165 (с критикой мнения Г. Дельбрюка – S. 164—165); Белоусов 1995: 13; Macdowall 1996: 47—48; Fredholm von Essen 2001: 35—36 (с поддержкой мнения Г. Дельбрюка).].

Таким образом, «клинья» у германцев состояли из племенных отрядов. Видимо, в каждом клине стоял отряд из особого племени, на что ясно указывает Тацит: Цивилис «поставил каннинефатов, фризов и батавов в собственные клинья» (Tac. Hist., IV,16: Canninefatis, Frisios, Batavos propriis cuneis componit). Эти племенные отряды по фронту образовывали прямую линию с небольшими интервалами между ними[145 - Caes. B.G., I, 51: generatimque constituerunt paribus intervallis, Harudes, Marcomanos, Tribocos, Vangiones, Nemetes, Sedusios, Suebos; ср.: Gundel 1937: 21; 1939: 157.]. Флавий Меробавд именует отряд визиготов, обороняющих лагерь, когортой (Merob. Paneg., II,158: cohors), но, по-видимому, это просто фигуральное выражение, а не военный термин, связанный с определенным количеством бойцов в отряде. Эннодий также именует отряды Теодориха когортами (Ennod. Paneg., 12, 64). По-видимому, это все же не простая дань традиции, а некое количество воинов в племенном отряде, возможно, несколько десятков. Вспомним, что германцы Ариовиста были построены в плотные отряды примерно по 300 бойцов (Dio Cass., XXXVIII, 49, 6). Воины внутри клина, очевидно, были построены достаточно плотно (Amm., XVI,12, 20: quos cum iam prope densantes semet in cuneos nostrorum conspexere ductores). Однако, по сравнению с плотным построением римской пехоты, готские щитоносцы были все же построены менее сплоченно (Amm., XXXI,7,12). Ведь позднеримско-ранневизантийские армии, несмотря на их полиэтнический состав, умели соблюдать строй лучше готов, чем вызывали изумление последних (Procop. Bel. Goth., IV,30,7). Прокопий рассказывает, что пешие готы строились в глубокое построение (Procop. Bel. Goth., I,22, 4; IV, 35,19). Поскольку этот автор именует строй готов фалангой, а Аммиан (XXXI,13,2) образно сравнивает его с кораблем, то, по-видимому, в нем также не было больших интервалов между отрядами (Procop. Bel. Goth., IV,35,19). На подобный плотный и равномерный строй белокурых народов указывает и Маврикий (Strat., XI, 3,5). Очевидно, такое построение было типичным для готов и для других германских народов.

Пехотинцы со щитами, вооруженные различного вида копьями, а также мечами, составляли основную массу готской пехоты[146 - SHA, XXV,7,5; Merob. Paneg., II,158—161; Mauric. Strat., XI,3,5; ср.: Elton 1996: 67.]. По античному определению, они являлись тяжеловооруженными воинами-гоплитами. Таково было традиционное германское вооружение воина, которому даже в качестве подарков на совершеннолетие дарили щит и копье-фрамею (Tac. Germ., 13), ведь основным оружием германца еще в I в. было копье, которым он учился обращаться с младенчества (Seneca Epist., IV, 7 (36), 7).

Как видно из фрагмента «Скифской истории» Дексиппа (frg., 18), который приводит письмо императора Траяна Деция (249—251 гг.) предводителю жителей Филиппополя Луцию Прииску (250 г.)[147 - См.: Hanslik 1957: 5—6.], готы уже в середине III в. обладали и легковооруженными воинами (yilo?). Если исходить из классического понимания термина yilo?, которым, по-видимому, руководствовался в своем описании историк[148 - О подражании Фукидиду см.: Ременников 1972: 226; ср.: Ременников 1954: 53.], то основное отличие легко- от тяжеловооруженных состоит в том, что первые обычно не имели щита и защитного вооружения. Псилами же были пращники, лучники, метатели дротиков и камней. Поскольку готские воины, вооруженные метательными копьями и дротиками, обычно имели щит и, таким образом, должны были считаться тяжеловооруженными[149 - Ср.: Wilcox 1982: 12—13; Todd 1992: 45.], то, скорее всего, речь в пассаже Дексиппа шла о лучниках. Насколько они были многочисленны в середине III в., сказать сложно. Возможно, стрелков еще не было много, ведь армию Деция, увязшую в болоте, забрасывают копьями и дротиками, а не стрелами (Zosim., I, 23, 3). Однако уже в последней четверти IV в. лучников в готском войске было достаточно (Veget., I, 20; ср.: Amm., XXXI,13,12; 15; Oros. Hist., VII, 33,14), но они опять же не составляли основы готской пехоты[150 - Лучниками готов считаются бедные члены племени (Macdowall 1996: 17; Вольфрам 2003: 149).]. Еще в Италии остроготы специально обучали лучников (Cassiod. Var., V,23). О том, как взаимодействовали в бою стрелки и щитоносцы, нам сообщает Прокопий (Bel. Goth., I, 27, 27), передавая слова византийского стратига Велизария: «Лучники, будучи пешими, идут в бой прикрытыми со стороны гоплитов». Таким образом, готы, по-видимому, усвоили обычную римскую тактику, согласно которой в бою лучники стреляли через головы впередистоящих тяжеловооруженных пехотинцев (Arr. Ac., 18; Agath., II, 8; Mauric. Strat., XII, 8,16, 9). При этом, естественно, рассчитывали не на точность попадания, а на массу стрел, которая должна была своей густотой поразить кого-либо из врагов (Arr. Ac., 25—26). Видимо, лучники примыкали сзади к строю щитоносцев, а не составляли отдельной линии[151 - С. Макдауэл замечает, что готские метатели не составляли отдельных отрядов, а формировали часть основной армии (Macdowall 2001: 30).]. Ведь, судя по всему, готская пехота строилась в одну линию. Пехота готов обычно сражалась с пешими противниками, однако при необходимости она могла даже атаковать конницу врага, как это было в битве на горе Кандавии в Эпире (Malch. frg., 18).

Конница, очевидно, известна готам уже в середине III в. Во всяком случае Дексипп (frg., 18) в уже упоминавшемся письме Деция к Приску отмечает «многочисленную конницу» готов. Вероятно, это именно конница, а не верховая пехота. Возможно, упоминание в письме многочисленности конницы – это преувеличение. Поскольку во время вторжений готов в середине III в. на территорию империи наш лучший источник, «Новая история» Зосима, не упоминает готских всадников. Кроме того, готы отбиваются от римской конницы не с помощью своих всадников, а посредством вагенбурга (Zosim., I, 23—46). Хотя, естественно, всадники у готов были, ведь и биограф Клавдия II упоминает, что у готов были захвачены знаменитые кельтские кобылицы (SHA, XXV, 9, 6). В последней четверти IV в. во время действий на Балканах наиболее действенной была конница остроготов. Во главе с Алафеем она вместе с аланским отрядом Сафрака оказала решающее влияние на исход битвы при Адрианополе (Amm., XXXI,12,12—13; 17; 13, 2—5). У визиготов в этот период конница не была так развита, хотя у вождей и их сопровождающих кони были[152 - Amm., XXXI, 5, 7; 7,13; 8,10; Claud., V (In Ruf., II), 80; Olympiod. frg., 26 = Phot. Bibl., 80,60a; Zosim., IV,22,1; ср. с франками: Procop. Bel. Goth., II, 25, 2; Agath., II, 5.]. Еще в середине V в. подавляющая масса визиготских войск была пешей (Merob. Paneg., I, frg. II B, l. 20). С другой стороны, во второй половине V в. у остроготских воинов – римских федератов во Фракии – было уже по два-три коня (Malch. frg., 15). В 517 г., по-видимому, именно отряд готских всадников опустошил всю Македонию и Фессалию вплоть до Фермопил (Marcel. Com., a. 517: Getae equites)[153 - Иногда этих всадников рассматривают как славян (Атанасов и др. 1958: 14; Сиротенко 1975: 248—249; Croke, note (p. 120) ad Marcel. Com., a. 517); ср.: Шувалов 2006: 108 (гунны, германцы или славяне).]. И, наконец, в Италии во второй трети VI в. основная масса остроготских воинов была конной. Это, очевидно, объяснялось тем, что коней и оружие готам выдали от государства (Procop. Bel. Goth., I,11,28; ср.: III, 8, 20). Считается, что визиготы под влиянием соседей обладали сильной конницей уже к началу V в.[154 - Вольфрам 2003: 238—240.], но точно известно, что лишь в VI в. основную военную силу визиготов составляли всадники (Isid. Hist. Goth., 69—70), которыми, очевидно, были знатные люди и их дружины, тогда как сервы, согласно указу Эрвига (LV, IX, 2, 9), получали лишь оружие от господ[155 - Клауде 2002: 163; ср.: Sаnchez-Albornoz 1970: 20—21.]. Вместе с тем Маврикий (Strat., XI, 3, 3) прямо указывает на любовь белокурых (= германских) народов именно к традиционной пешей битве, которая, по их представлениям, являлась основным видом боя.

Очевидно, всадник был в большем почете у остроготов в последней четверти V в., чем пехотинец, – об этом упоминает в своей речи Теодорих в изложении Малха (frg., 15). И, по-видимому, готы, как позднее и византийцы, в общем стремились раздобыть коня и стать всадниками (ср.: Procop. Bel. Goth., I, 28, 21—22). В Италии остроготское правительство для войны с византийцами выдало коней воинам (Procop. Bel. Goth., I,11, 28). Возможно, постепенно грань между всадником и пехотинцем стиралась и боец становился универсальным, могущим сражаться и верхом и на земле. Отчетливая разница имелась лишь между воинами и некомбатантами[156 - Ср.: Дельбрюк 1994. Т. II: 296—298; Macdowall 2001: 30.].

О делении конницы готов на тактические подразделения у нас имеется достаточно скудная информация. Уже Цезарь и Тацит называли отряды конницы германцев турмами (Caes. B.G., VII,80; Tac. Germ., 7). Аммиан Марцеллин (XXXI, 5, 8; 13, 5), Клавдий Клавдиан (XXVIII (De VI cons. Honor.), 253), Пруденций (Contra Symm., II, 701) и Флавий Меробавд (Paneg., I, frg. II B, l. 21) называют отряды готских всадников turmae[157 - Viansino 1985 Ps. II: 720, s. v. turma; ср.: Sidon. Carm., VII, 350.]. Согласно римским представлениям, turma – это подразделение из 32 всадников (Veget., II,14). Поскольку конница, если она не являлась дружиной предводителя, делилась на родо-племенные отряды, то можно, вслед за Г. Дельбрюком, посчитать, что Прокопий (Bel. Vand., I,18, 8) упоминает такие отряды (summor?a), рассказывая об отступлении вандалов отрядами по 20—30 всадников (ср.: Sidon. Carm., II,364: Vandalicas turmas)[158 - Дельбрюк 1994. Т. II: 295, прим. 1.]. Впрочем, также вероятно, что такие немногочисленные группы имели уже не племенную, а социальную основу: знатный всадник со своим сопровождением (ср.: Olymp. frg., 26 = Phot. Bibl., 80,59b; Procop. Bel. Goth., I, 8, 3). Племенными отрядами, скорее, могли быть алы, упоминаемые Эннодием в «Панегирике Теодориху» (8,45), ведь последние подразделения в римской армии по штату насчитывали полтысячи всадников (Arr. Tact., 18, 3; Ioan. Lyd. De magistr., I, 46). «Гетская ала» под командованием Трибигильда, упоминаемая Клавдианом (XVIII (In Eutrop., II), 176—177), рассказывающим о событиях 399 г., была расквартирована в Малой Азии и могла быть отрядом или отрядами (если поэт именует тут конницу «алой» собирательно), организованными на римский лад, или, скорее, состоять из собственных подразделений, традиционных для гревтунгов.

Прокопий (Bel. Vand., II,17, 7) полагает, что рассеянное построение конницы, по-видимому отдельными отрядами, является характерным признаком варваров. Об этом же нас информирует и военный специалист – автор «Стратегикона» (XI, 3, 4—5; 7; ср.: Leo Tact., XVIII, 84). В общем, строй конницы готов, судя по всему, тактически делился на небольшие отряды, первоначально состоявшие из родо-племенных групп. Конные отряды внутри были также построены достаточно плотно, ведь Аммиан именует их «сплоченными турмами» (Amm., XXXI,13,5: in confertas hostium turmas mergebant). Как строились всадники внутри турмы, источники прямо не говорят, впрочем, Г. Г. Гундель считает, что наездники, как и пехотинцы, формировали клин[159 - Gundel 1937: 18; Macdowall 1996: 47.]. Действительно, Сидоний именует готские конные отряды под Клермоном cunei turmales (Sidon. Epist., III, 3, 7), но все же вряд ли епископ использует строго военное значение слов, а не описательное выражение.

Естественно, всадник должен быть более искусным воином, нежели пехотинец, ведь ему приходилось не только сражаться, но еще и скакать на лошади. Для тренировки и показа своей доблести остроготские всадники устраивали конские скачки, которые проводились в присутствии короля (Procop. Bel. Goth., III,37,4: ???v ? ???????; ср. с франками: III, 33, 5). Такая тренировка помогала и в традиционных конных поединках воинов перед битвой (Procop. Bel. Goth., III,4, 21—29)[160 - Существует предположение, что конские упражнения были заимствованы остготами от римлян (Mangoldt-Gaudlitz 1922: 16).]. О визиготах Исидор также пишет (Isid. Hist. Goth., 70): «Ведь они особенно предпочитают упражняться с дротиками (telis) и битвы начинать ими. Они ежедневно ведут полезные боевые состязания». Следовательно, восточноготская знать, живя в Испании, также держала себя в форме, организуя регулярные воинские турниры.

Уже Тацит (Germ., 6) отмечал особенности тренинга германцами своих коней: «Но коней не учат, как у нас в обычае, идти по-разному кругами: их ведут прямо или с одним правым поворотом, образовав круг так, чтобы никто не был последним»[161 - Ср.: Caes. B. G., IV,2; Tac. An., XI,16; Barker 1951: 255—257; ср. также с римским тренингом: Arr. Tact., 40,1—7: кантабрийский круг; CIL, VIII,18044. A. Ламмерт полагает, что Тацит описывает действия германских коней по трактату Плиния Старшего о конном метании (Lammert 1931: 51; ср.: Miltner 1954: 136). Ф. Милтнер справедливо рассматривает упражнения, описанные Тацитом, как собственно германские, независимые от римского влияния (Miltner 1954: 135—137).]. Как готы умели управлять конем, показывает джигитовка опытного воина и короля остроготов Тотилы в начале роковой для него битвы при Тагине в 552 г. (Procop. Bel. Goth., IV, 31,19—20): «И он, едущий на необыкновенном коне, искусно забавлялся посреди войск игрой с оружием, ибо он и кружил по кругу конем, и, поворачивая на другую сторону, опять производил бег по кругу. И, скача, он подбрасывал на воздух копье и, ловя там еще трясущееся, затем часто передавал его из одной руки в другую; и опытно меняя упражнение, он гордился таким упражнением, закидывая голову, широко расставляя ноги и наклоняясь в стороны, словно с детства был тщательно обучен таким упражнениям на арене». Таким образом, и готы обучали коней скакать по кругу, причем в разные стороны, направо и налево. При этом основное внимание обращалось на движение всадника. Ведь поскольку последний, судя по всему, не был снабжен щитом, то он должен был искусно уклоняться от ударов копья вражеского конника, наклоняясь в разные стороны. Кроме того, в ходе боя всадник, по-видимому, мог перекладывать копье из одной руки в другую, в зависимости от того, с какой стороны был противник. Копье же на быстром аллюре подбрасывалось достаточно высоко и немного вперед для того, чтобы всадник успел его перехватить кистью для поражения противника другим видом укола[162 - Наставление… 1920: 6, 11, 19.]. Подобная сноровка во владении длинным копьем была характерна для «природных» всадников некоторых этносов, в частности для казахов[163 - Дмитриев 2005: 266.].

Итак, уже в I в., судя по тренингу, германцы употребляли два вида конных атак, которые позднее использовали готы. Первая – это фронтальная атака на построение врага. Подобным образом действовала остроготская конница еще в битве при Тагине (Procop. Bel. Goth., IV, 32, 7). Причем при такой атаке для придания ей особой мощности и скорейшего перехода врукопашную с целью уничтожения противника первым натиском иногда приказывалось не пользоваться метательным оружием. Обычно же готская конница атаковала по-иному: первая атака сменялась второй. Тацит отмечает, что германцы обучают лошадь скакать с правым поворотом по кругу. Это не случайно. Скача слева направо, можно кидать во врага копья, при этом прикрываясь щитом – типичным оружием германского всадника (ср.: Plut. Marius, 26). Сам же тренинг-скачка по кругу имитирует возобновление атаки всадников, которые после первого нападения, повернув по кругу, производят повторную атаку. Готские всадники, которые, как увидим, в своем большинстве не имели щита, могли атаковать подобным образом, когда бой был метательным[164 - Ср.: Speidel 2004: 146—148.].

Как конкретно происходила гиппомахия, нам рассказывает Прокопий (Bel. Goth., II, 2,11), описывая схватку всадников Велизария и конных готов под Римом в 537 г.: «Долгое время бой не становился рукопашным, но противники наступали и отступали друг перед другом, и обе стороны, производя быстро меняющиеся преследования, казались желающими потратить на это все оставшееся время дня». Таким образом, перед нами типичное сражение конницы, которое может длиться достаточно длительное время. Сначала стороны атакуют друг друга, затем происходит стычка и более слабый противник отступает, его преследует победитель, но до определенного момента, поскольку можно было оторваться от своих тылов и попасть в окружение. Затем теснимая сторона, приведя себя в порядок, наступала, и если противник встречал ее, стоя на месте или на менее резвом аллюре, то она обращала его в бегство, в свою очередь производила преследование. Затем все повторялось вновь. В это же время к обеим сторонам могли подходить подкрепления, которые вовлекались в борьбу. Подобный бой мог длиться долго, особенно если силы сторон были примерно равны. При этом действовали как метательным, так и оружием ближнего боя, смотря по обстоятельствам, но преимущественно первым (также см.: Procop. Bel. Goth., I,18, 6—9; 27,27; 35). Если в ходе кампании всадники противников неожиданно представали друг перед другом, то такая встреча могла перерасти врукопашную без предварительной метательной фазы боя (Procop. Bel. Goth., III, 26, 6—7; 28,10).

Готские всадники могли атаковать и пехоту врага. Перед битвой при Тагине (552 г.) конница готов, производя периодические атаки, пыталась разбить пешую черепаху византийцев, стоящую на возвышенности, и тем самым выбить врага оттуда. Однако многочисленные атаки всадников не приводили к успеху. После того как конники первого отряда устали и понесли значительные потери, был послан второй, затем третий и последующие отряды, но все безуспешно, поскольку пехотинцы стояли сплоченно и отбивали противника выставленными копьями (Procop. Bel. Goth., IV, 29,15—21). Отметим, что для действия против данного отряда Нарзеса следовало бы послать пехоту или спешить всадников, но Тотила не сделал этого, видимо, полагая, что всадники и так справятся.

Хотя вообще готские всадники могли спешиваться, как это они сделали в последней битве с византийцами при Везувии (Procop. Bel. Goth., IV, 35,19). Спешивание всадников было древней германской традицией и применялось в тех случаях, когда их конница не могла противостоять вражеской (Caes. B.G., IV,2; 12). В 54 г. до н. э., например, таким образом 800 всадников тенктеров и узипетов обратили в бегство 5000 конников Цезаря (Caes. B.G., IV,12)[165 - Miltner 1954: 138—139.]. Вероятно, этим и объясняется спешивание готов при Везувии, которые решили сражаться насмерть с более многочисленной армией Нарзеса. Впрочем, данный случай скорее исключение, чем правило для остроготов.

Мы можем найти даже упоминание о колеснице у готов. В триумфе императора Аврелиана в 274 г. проехала и «колесница, запряженная четырьмя оленями, которая, как говорят, принадлежала царю готов» (SHA, XXVI, 33, 3). Нет особых оснований полагать, что данная колесница была боевой, вероятнее, если эта колесница существовала, она была культовой (cр.: SHA, XVII, 28, 2)[166 - Rappaport 1899: 98; Helm 1937: 61; Дряхлов 1996: 64—65. В Античности в колесницах, запряженных экзотическими животными, разъезжали обычно боги. Так, например, на римской монете, отчеканенной около 124 г. до н. э., показана Юнона в колеснице, которую тянут два козла (Mattingly 1960: Pl. XI.7).]. А если согласиться с мнением о том, что вождь выполнял еще и жреческие функции[167 - Helm 1937: 51.], то тогда данная колесница могла действительно использоваться королем.

Как сообщает арабский историк IX в. ибн Абд аль-Хакам, последний король визиготов Родерик в полном царском облачении в бою восседал на передвижном троне-повозке из слоновой кости, возимой двумя мулами[168 - Hakam, p. 22; ср.: Tabari, 1235; Razi, 139 (p. 349); Fath al-Andalus, р. 12; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 11; 12; al-Makkar?, p. 273.]. Хотя слово ser?r, которым аль-Маккари, в частности, именует средство передвижения короля, можно перевести и как «трон», и как «колесница», и даже как «паланкин» или «диван»[169 - Gayangos 1840: 524, n. 51. Именно как «паланкин из слоновой кости» понял значение данного термина работавший по арабским источникам испанский историк первой половины XIII в. епископ Родриго Хименес де Рада, объясняя такой способ передвижения желанием короля показать всем свое достоинство (Roder. Hist. Hisp., III,20: lectus eburneus; ср.: Prim. crоnica gen., 557: un lecho de marfil). Паланкин с двумя или тремя мулами, запряженными в ряд, – Koteybah, p. LXX; Al-Kortob?, p. XLVII.], видимо, речь идет о специальной четырехколесной повозке-троне, которой правитель пользовался в походе, напоминавшей позднеримско-византийскую (Theophan., p. 9, ll. 5, 7), откуда и могла прийти подобная традиция, введенная, как считается, во время реформ Леовигильда[170 - Wolfram 1990: 377; Heather 1996: 293. См., например, изображение императорской повозки в походной колонне Константина на западном фасаде его арки в Риме: Holloway 2004: 38—39, fig. 2.27.]. В отличие же от римской конной квадриги визиготская повозка была более скромной: ее везли всего лишь два мула, хотя она была украшена пластинами, вероятно, с рельефами из слоновой кости. Наличие же паланкина можно подозревать только в случае болезни короля, как это сообщается в другом арабском источнике[171 - Gayangos 1840: 524, n. 51.], и то в ходе похода, а не боя. Аль-Маккари далее утверждает, что готский король в окружении гвардии восседал на троне во время боя, когда Тарик собственноручно убил его (al-Makkar?, p. 273). Да, конечно, можно представить, что Родерик, как Дарий III при Гавгамелах, находился на повозке-троне в центре войска, что предоставило бы ему лучший обзор за ходом битвы и позволяло бы руководить войсками, но согласно другим источникам, он сражался «в первой линии» (Hist. Silense, 16; Luca Tud. Chron., III,62), да и после разгрома готов нашли его оседланного боевого коня (Ajbar Machmu?, p. 22; al-Makkar?, p. 274), что, очевидно, говорит против данного предположения. Родерик был известен своей храбростью, за что ему, согласно ряду источников, готы и вручили власть (Hist. Silense, 15; Roder. Hist. Hisp., III,18; Naweiri, p. 345), да и не в традициях готских предводителей было управление битвой с повозки.

Итак, в середине III в. в готском войске доминировала тяжеловооруженная пехота, однако в войсках имелись лучники и всадники. К последней четверти IV в. пехота со щитами остается главной силой готских войск, однако лучники получают большее, чем ранее, распространение. Конница в этот период была сильной, особенно у остроготов, которые, вероятно, научились конному военному делу у аланов, вместе с которыми они воевали. У остроготов в отличие от древних германцев не было всадников, с которыми сражались прикрепленные к ним пехотинцы (Tac. Germ., 6). После начала такого сражения у древних германцев в бой вступала основная масса пехоты. Подобной тактики мы уже не наблюдаем у готов.

В 505 г. остроготский король Теодорих послал своего комита Питцама на помощь герулам против византийцев с отрядом в 2000 пехотинцев и 500 всадников (Jord. Get., 300)[172 - Хотя А. М. Ременников (1972: 236) отмечает, что Иордан обычно преувеличивает численность готских армий, но в данном случае никакого преувеличения не видно.]. Следовательно, на одного конника приходилось четыре пехотинца – пропорция довольно значительная для древности. Однако у некоторых германских племен она могла быть и большей. К примеру, у наиболее сильных конницей ютунгов соотношение пехоты и конницы было 2 : 1 уже в 270-х гг. (Dexipp. frg., 22). А в 322 г. 500 всадников-тайфалов одни, без поддержки пеших, совершили набег на империю (Zosim., II, 31, 3). Таким образом, конница уже могла действовать без поддержки пехоты, проводя конные набеги на манер кочевников, рассчитывая, очевидно, на внезапность нападения. Ко второй трети VI в. у готов в Италии конница вышла на первую роль, а пехота оказалась вспомогательным родом войск. Видимо, эволюция в сторону увеличения роли всадников была вызвана не только общеисторическим процессом, когда под влиянием соседей и социального развития приходилось наращивать силы конницы, но и ускорена созданием государства, которое обеспечивало своих воинов конями. Также на этот процесс влияло и то, что готы захватили богатые лошадьми области. Конница готов обычно не спешивается, за исключением чрезвычайных случаев, каким можно посчитать битву при Везувии.

IV. Внешний вид, одежда и вооружение

Для многих народов древности комплекс вооружения – наиболее изученный военный сюжет, обычно хорошо известный по репрезентативным и археологическим памятникам, а также по письменным источникам, однако этого нельзя сказать о готах: письменные свидетельства об их оружии немногочисленны – в основном термины и названия, археологические находки – скудны, изображений практически нет.

Сначала обратимся к внешнему облику готов, ведь позднеантичные авторы в первую очередь обращали внимание на те черты внешнего вида, которые отличали готов от римлян, отделяли от общей массы жителей империи. Основная особенность гота в греко-римской историографии – это образ северного варвара с характерными для него признаками во внешнем виде, одежде, манере поведения. Готы, как и германцы вообще, превосходили своим ростом жителей империи, и это прежде всего бросалось в глаза имперским воинам, ведь более рослые люди обычно пугают менее высоких[173 - Caes. B.G., I,39; IV,1; Bel. Afr., 40; Vell. Pat., II,106,1; Strab., VII,1,2; Mela, III,26; Tac. An., I,64; II,21; Germ., 4; Hist., V,18; Jos. Bel. Jud., II,16,4 (376—377); Plut. Marius, 11; App. Celt., III,3; Polyaen., VIII,10,1; Flor., I,45,12; Hdn., VI,7,8; Dio Cass., XXXVIII,49,3; Amm., XVI,12,47; Jord. Get., 298; Procop. Bel. Vand., I,2,4; Bel. Goth., III,1,3; Isid. Hist. Goth., 67; Roder. Hist. Hisp., I,8.].

Как у и прочих германцев, волосы у готов были белокурые, что было признаком северных варваров[174 - Hieronym. Epist., 107, 2, 3; Synes. De reg., 16; 20; Procop. Bel. Vand., I, 2, 4; Mauric. Strat., XI, 3.]. Готы в отличие от жителей империи носили сзади длинные волосы, закрывающие уши[175 - Sidon. Epist., I, 2, 2; ср.: III, 3, 7; Claud., XXVI (De bel. Goth.), 481; Eunap. frg., 37.]. Синезий (De Reg., 20) сравнивал прическу «скифов» (то есть готов) с эвбейской, описанной у Гомера (Il., II,542). Последняя, очевидно, была короткой спереди, оставляя длинные волосы сзади (Plut. Thes., 5). Действительно, на изображениях воинов, которых можно посчитать готами, последние имеют простую прическу: спереди волосы ровно обрезаны на лбу, тогда как сзади они спускаются до плеч, закрывая уши[176 - Delbr?ck 1929: Abb. 7; № 46; Giglioli 1952: Fig. 39—40, 48.]. В Италии знатные готы носили стрижку «под горшок», как мы видим на золотом медальоне Теодориха, отчеканенном, видимо, в 509 г.[177 - Delbr?ck 1929: № 46; Strzelczyk 1984: il. 40; ср.: Скардильи 2012: 89. О дате чеканки см.: Moorhead 1992: 187.], что отличалось от стандартной римской стрижки, которая была короткая, оставляя уши незакрытыми. Длинные же волосы рассматривались римлянами как абсолютно варварский обычай, и император Гонорий своим указом в декабре 416 г. даже запретил носить их в черте священного города Рима (CTh, XIV,10, 4).

Исидор Севильский (Orig., XIX, 23,7) сообщает об особенностях убранства головы готов (видимо, западных), говоря, что они имеют «косички и циннабар» (granos et cinnabar Gothorum). Данное свидетельство единственное, информирующее нас о том, что визиготы носили косички и что это было показателем их национальной принадлежности[178 - Pohl 2006: 142.]. Поскольку первый термин Исидор употребил во множественном числе, а второй – в единственном, то вследствие данного обобщения можно полагать, что готы заплетали свои волосы, носимые по германскому обычаю длинными, не в одну, а в две или более косы для удобства ношения. О том, что в период существования Толедского королевства мужчины продолжали по германскому обычаю носить волосы длинными, свидетельствуют и другие факты. В 633 г. постановлением IV Толедского собора священникам Галисии было запрещено носить длинные волосы по образцу мирян, но с тонзурой (Conc. Tolet. IV, c. 41, Vives 1963: 207). Следовательно, на бывшей свевской территории данный обычай был настолько силен, что ему следовал даже клир, который в остальной части Испании носил короткую стрижку. Еще в начале VIII в. молодежь в восточной части Испании носила длинные волосы, ведь в 713 г. защищавший Ориуэлу Теодимер приказал женщинам «оставить свои волосы распущенными», взять копья (или, по аль-Маккари, луки) и встать на стены города рядом с мужчинами, чтобы враги думали о том, что гарнизон многочисленный (Ajbar Machmu?, p. 26; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 17; al-Makkar?, p. 281). Женщины в подобной ситуации должны были показаться мусульманам безбородыми юношами, носившими волосы, ниспадавшие до плеч или даже ниже.

Если интерпретация первого слова, употребленного Исидором, не вызывает затруднений, то значение второго (cinnabar) определить сложнее. Первоначально его связывали с наименованием карминовой краски, «драконовой крови» (cinnabari), добываемой из сока деревьев, а позднее – с немецким Kinnbart, обозначающим бакенбарды Backenbart или, по мнению, поддерживаемому Х. Вольфрамом, испанскую бородку на подбородке[179 - Первую интерпретацию см.: Barri?re-Flavy 1902: 139; Claude 1998: 119; Pohl 2006: 142—143; вторую: Sofer 1928: 19; Diesner 1975: 95; третью: Вольфрам 2003: 33, прим. 131. Kinnus по-готски – «подбородок» (Скардильи 2012: 23).]. Возможность покраски волос визиготами отрицают арабские источники, которые в новеллистической форме рассказывают, что в июне 713 г. Муса три раза принимал посольства жителей Мериды по поводу сдачи города, будучи то с белой бородой и седыми волосами, то с рыжими, а то с черными, чем вызвал удивление испанцев, не знавших обычая покраски волос (Ajbar Machmu?, p. 29—30; Al-Bayano’l-Mogrib, p. 22—23; al-Makkar?, p. 285).

На прорисовках Дж. Беллини большинство готов носят небольшую бороду и усы, некоторые, впрочем, показаны без них (юноши?)[180 - Giglioli 1952: Fig. 39—41, 48.]. Испанскую бороду, охватывающую подбородок, мы видим на изображениях апостолов на капителях колонн визиготской церкви Сан-Педро де ла Нава (провинция Замора), построенной в VII в.[181 - Barroso Cabrera, Morin de Pablos 1993; 91, fig. 97; lаmina XI.] О наличии бороды, носимой мужчинами в зрелом возрасте, свидетельствует и наказание, согласно которому она подвергалась сбриванию, как это было сделано с мятежным дуксом Павлом и его сподручными в 673 г. (Julian. Hist. Wamb., 30)[182 - Leube 1976a: 331.]. Готы и ранее носили бороды, и Эннодий (Carm., II, 57) осмеивал римлянина Иовиниана, который, подражая варварам, носил ее. Разместившись на территории империи, готы стали испытывать влияние римской моды. Так, уже в 455 г. король визиготов Теодорих II брился, возможно, под влиянием римских обычаев (Sidon. Epist., I, 2, 2). Судя по медальону Теодориха и монетам Теодахада, короли италийских готов делали то же, хотя и носили в отличие от римлян небольшие усы[183 - Wroth 1911: 75. Pl. IX,13—14; Luschin von Ebengreuth 1915—1916: Taf. 17,15; ср.: Barri?re-Flavy 1902: 139.].

Германские мужчины не стремились надеть на себя особые украшения, как, например, кельты. И источники особо не концентрируют свое внимание на этой детали убранства германцев и готов в частности. Лишь арабские авторы упоминают, что после битвы при Гвадалете мусульмане захватили большую добычу, состоящую из колец, сделанных из золота, которые носила готская знать, из серебра – у воинов не столь именитых и из меди – у сервов и полусвободных (Fath al-Andalus, p. 13; al-Makkar?, p. 274—275). Действительно, кольца найдены в испанских погребениях готского времени, иногда они украшались христианскими символами. Г. Цайсс, в частности, отмечает, что на кладбище Памплоны позднеримско-готского времени обнаружены три десятка колец, без указания, правда, в каких погребениях, женских или мужских, они были найдены[184 - Zeiss 1934: 59—60, 178—180, 189. Taf. 25,1—7, 9—21.]. Исидор, подробно рассказывая о кольцах, ничего не говорит об этом готском обычае, концентрируясь лишь на римских украшениях (Isid. Orig., XIX, 32). Можно полагать, что подобная презентативная деталь убора возникла у готов под римским влиянием в процессе стратификации общества. Знатный воин стал носить золотое кольцо или кольца, свободный человек – серебряное, а серв – медное. Однако была ли это только мода или символ принадлежности к определенному классу, не ясно. По крайней мере арабские авторы рассматривают эти кольца во втором значении.

Бронзовая монета достоинством 40 нуммов короля Теодахада,отчеканенная в 536 г. в Риме. Аверс: бюст короля в короне с двумя звездами, платье с ожерельем и крестом, реверс: Виктория с пальмовой ветвью.

Воспроизведено по: Wroth 1911: 75. Pl. IX,13.

Согласно ибн Кутийи, Муса, отправляясь из Испании к халифу в Сирию, повел с собой «четыреста сыновей готских начальников, украшенных венцами и поясами из золота» (el-Kouthya, p. 438). Можно лишь гадать, являлись ли венцы неким статусным украшением испанских магнатов или просто Муса велел украсить таким образом головы юношей, исходя из своих представлений о красоте и особенно в стремлении показать халифу, как много правителей новых стран он для него покорил (Koteybah, p. LXXXI). Пояса же знатных готов вполне могли быть украшены золотыми или, скорее, золочеными пряжками и накладками, подобные металлическим пряжкам с узорами, которые зафиксированы археологически[185 - Например, см.: Zeiss 1934: Taf. 15,9.]. Причем в остроготском королевстве пояс являлся и символом ранга, так патриций должен был носить особый пояс, представляющий его сан (Cassiod. Var., VI, 2, 2).

На римской службе готы получали стандартные римские награды – гривны. Так, император Феодосий I наградил своих воинов «золотыми ожерельями» (Zosim., IV,40,8: ???????????)[186 - Банников 2011: 61.], очевидно, гривнами – типичной римской военной наградой за доблесть (Veget., II, 7: torques aureus solidus).

Готский историк Иордан упоминает древнее разделение готов на знать-pilleati – «носящие шапки», которое противопоставляется простому народу capillati – «волосатым», то есть людям с непокрытой головой (Jord. Get., 40; 71—72; Roder. Hist. Hisp., I, 15)[187 - О статусном характере головного убора у германцев см.: Girke 1922: 93—96.]. Готов древние авторы считали потомками гетов, как вследствие сходства названий, так и места жительства к северу от Дуная (Oros. Hist., I,16, 2; Jord. Get., 39—41; ср.: Procop. Bel. Vand., I, 2, 2; Isid. Hist. Goth., 66). Поэтому и подобные наименования, характерные для гетов, стали переносить на готов. Действительно, знатные геты носили шапки-пилосы (Dio Chrys. Orat., LXXII, 3; Isid. Etym., XIX, 23, 7). Хотя, естественно, между фракийцами-гетами и германцами-готами не было никакой связи в этногенезе. Впрочем, подобный перенос произошел, очевидно, не только из-за древней теории готского происхождения. Это, видимо, соответствовало и готским обычаям. Ведь основная масса их мужчин по древней германской традиции ходила с длинными волосами без головного убора. Сами готы, по сообщению того же Иордана, по традиции именовали себя «волосатыми» (Jord. Get., 72). При обращении к готам еще Теодорих использовал в одном из своих указов наименование capillati (Cassid. Var., IV, 49), что прямо указывает на актуальность использования слова, а не на его чистый литературный характер даже в начале VI в. И, таким образом, тут мы, скорее всего, просто наблюдаем совпадение германских и фракийских обычаев, а не какое-то влияние гетской традиции на образование новой готской.

Насколько можно понять источники, у готов, как и у многих народов с традиционной культурой, одежда воинов по своему составу и покрою принципиально не отличалась от повседневной. Различие могло состоять, например, в отсутствии неудобных и/или длинных верхних одежд. Из всех элементов костюма писатели прежде всего замечали верхнюю одежду из шкур, которую носили готы[188 - Claud., V (In Ruf. II), 79; 85; VIII (De IV cons. Honor.), 466; Prudent. Contra Symm., II, 699; Rutil. Namat., II, 49—51; Sidon. Carm., V, 561—564; VII, 370.]. Причем эта одежда была настолько обычной и привычной, что ее носила знать (Claud., XXVI (De bel. Goth.), 481—482) и королевские дружинники (Sidon. Carm., VII, 218; Epist., I, 2, 4). Даже на римской службе готы не расставались с этой привычной для них одеждой (Synes. De reg., 20; Sidon. Carm., VII,349). Аларих, согласно Пруденцию (Contra Symm., II, 699), обещал облечь римскую знать в овечьи шкуры. Со времен Цезаря (B.G., IV, 1) одежда из шкур была типичной для германцев, причем Тацит (Germ., 17) отмечает, что это были шкуры диких зверей. Возможно, и у готов были также шкуры, ношение которых могло иметь не только функциональную, но и эстетическую функцию. Клавдиан (V (In Ruf. II), 79) упоминает некую рыжую шкуру, носимую на груди по варварской, очевидно готской, моде. Синезий (De reg., 20) отмечает, что варвары даже в столице носили овечьи шкуры, поверх которых одевали тоги, что наводит на мысль о том, что шкуры диких животных не были обязательным атрибутом. Причем последние носили знатные люди, что говорит о функциональном, а не символическом значении данного одеяния. Вместе с тем сами римляне следовали варварской моде и в одежде, и даже в гигиене, на что сетовал блюститель нравов Сальвиан (De gubernat. dei, V, 21; ср.: Sidon. Epist., V, 7, 4). Однако, естественно, одежда из шкур рассматривалась римлянами как варварская и была даже запрещена к ношению внутри римской городской черты указом от имени обоих императоров в декабре 416 г. (CTh., XIV,10, 4).