Рембрандт ван Рейн. Его жизнь и художественная деятельность

В самое короткое время мастерская Рембрандта сделалась средоточием всего художественного мира Амстердама. Богатые граждане постоянно обращались к нему с заказами, несмотря на то, что «ему не только надо было, – по словам современников, – платить за работу большие деньги, но еще и просить, и умолять, чтобы он за нее взялся». Гравюры его раскупались нарасхват; даже за границей Голландии он пользовался такой славой, что некоторые продавцы картин и эстампов подделывали его подпись на произведениях других, менее известных художников. Толпы молодых людей из самых уважаемых семейств наполняли его мастерскую, стараясь добиться чести быть принятыми в число его учеников; даже высокая плата, назначенная Рембрандтом за учение, не служила для них препятствием. Но доступ в его мастерскую вовсе не был так легок: Рембрандт не льстился на высокий гонорар; он выбирал только достойных работать под его руководством. Со свойственными ему усердием и добросовестностью он предался своей педагогической деятельности.

В эпоху Возрождения мастерская художника не была тем, что она теперь – роскошным будуаром, обставленным покойной мебелью и разными красивыми безделками, или клубом, где собираются приятели художника, чтобы потолковать о последних новостях искусства. Это была «мастерская» в точном смысле слова, то есть место, где только работали и учили работать. Учителя живописи не приходили к ученику на дом, чтобы поправить его рисунок и указать ему на его ошибки и, просидев условленное время, уйти домой, где ждет другое, свое дело. Мастер и подмастерье жили одной жизнью. Молодые люди обыкновенно квартировали в доме учителя и считались как бы его сыновьями, обедали за одним столом с семейством своего хозяина, ходили за покупками, помогали его жене в хозяйстве; их называли в Италии созданием, креатурой (il create) мастера. Юные художники так привязывались к своим наставникам, что составляли как бы почетную их охрану. Рафаэля и Челлини всюду сопровождала толпа учеников; даже в отсутствие своих хозяев пылкие юноши часто обнажали шпаги в защиту их чести.

В Голландии, где уважение к человеческой личности было развито сильнее, чем в Италии, ученикам редко поручались обязанности прислужников; но положение их в патриархальных семьях художников было все же несколько подчиненное, полуродственное. Юноша-ученик не смел отлучиться из мастерской без разрешения; он весь проникался духом учителя, перенимал его манеру писать, так что даже теперь иногда трудно отличить картины главы школы от произведений его последователей; он выполнял вчерне рисунок, который под рукой гениального художника должен был развиться в бессмертное произведение искусства. Во многих картинах и гравюрах Рембрандта ясно выступают те места, где прошлись его кисть или резец, исправляя черновой набросок. Какой-нибудь уголок, на котором с особенной любовью остановилась рука мастера, отдельное лицо, рука или край одежды более привлекают внимание, чем все остальное произведение. Если бы Рембрандт в эти годы его кипучей деятельности сам исполнял всю подготовительную работу, мы были бы лишены многих чудных картин и гравюр, до сих пор возбуждающих восторг и удивление всех знатоков и любителей живописи.

Рембрандт особенно строго относился ко вверенным ему питомцам. Не допуская для себя возможности тратить на пустяки драгоценное время, он требовал, чтобы и ученики его также добросовестно относились к своим занятиям; за каждое упущение он серьезно взыскивал с них. Веселый и беспечный в минуты отдыха, всегда готовый на шутку, Рембрандт был неумолим за работой. Желая охранить индивидуальность своих учеников и оградить их от обоюдного влияния, он рядом со своей собственной мастерской устроил маленькие каморки, отделенные от его рабочей комнаты тонкими дощатыми перегородками. Молодые художники ни на минуту не могли считать себя избавленными от бдительного надзора мастера. Если кто-нибудь из них позволял себе какие-нибудь слишком вольные шутки с натурщиком, если в одном из отделений слышался слишком оживленный разговор и смех, раздавался грозный стук мальштока учителя о перегородку – и все смолкало, и в пчелином улье рембрандтовской мастерской снова закипала безмолвная, беспрерывная работа. Никто из посторонних посетителей не допускался в ученические кельи; они были действительно храмом труда, а не местом праздности и развлечения.

Такое резкое и крутое, хотя и добросовестное отношение Рембрандта к своим ученикам, конечно, не могло нравиться молодым людям. Забыв об отеческой заботливости гениального воспитателя, о его неизменной готовности научить, указать им их недостатки, жертвовать для них и временем, и трудом, некоторые из них своими враждебными отзывами о нем и распускаемыми сплетнями и выдумками причинили ему немало горя при жизни и бросили печальную тень на его память. Многие такие рассказы одного из учеников, Хохстратена, перешли к Хоубракену, писавшему первую биографическую заметку о Рембрандте со слов знавших его современников через полстолетия после смерти художника, и породили множество недоразумений и ошибок.

Вскоре вокруг Рембрандта образовалась группа талантливых молодых художников, составивших впоследствии главный контингент так называемой голландской школы. Фердинанд Боль, Говард Флинк, Хохстратен и другие работали в духе своего учителя и так копировали его стиль, что с первого взгляда их произведения можно было принять за работы ван Рейна, хотя даже поверхностное изучение тотчас же научит отличать одно от другого. Как Рембрандт ни удалял учеников от постороннего влияния, от воздействия своей могучей индивидуальности он не мог вполне уберечь их. Может быть, это воздействие и было единственной причиной их успеха: едва ли эти второстепенные светила без указаний и примера гениального наставника создали бы столько замечательных в своем роде произведений; вероятно, они бы остались в тени и неизвестности, как Ластман и многие другие.

Через год после своего переселения в Амстердам Рембрандт создал одно из величайших своих произведений – «Урок анатомии». Если бы творец «Ночного дозора», «Снятия с креста» и других выдающихся картин написал только этот «Урок», его одного было бы достаточно, чтобы доставить ему славу как одному из первых живописцев своей эпохи.

Как в наше время у сослуживцев или товарищей по гимназии и университету существует обычай оставлять на память об общем деле групповую фотографию, так и в XVII веке, в особенности в Голландии, где живопись процветала с самого начала Возрождения, члены отдельных корпораций охотно заказывали коллективные портреты. Этого обычая в особенности придерживались хирурги. До Реформации хирургия прозябала под гнетом средневекового религиозного деспотизма. Только в середине XVI столетия медики получили право открыто, без страха наказания и преследования заниматься изучением своей специальности. Закон, разрешающий вскрытие человеческих тел для анатомических исследований, был обнародован в 1555 году; с этой поры во многих городах Голландии врачи, прославившиеся своим искусством и ученостью, стали читать над трупами публичные лекции. Для вскрытий с научной целью были отведены особые помещения; они и тогда, как и теперь, назывались анатомическими театрами. На первых порах эти помещения снабжались странными, варварскими украшениями, носившими печать мистического настроения Средних веков. Пирамиды из мертвых голов и костей высились в углах; над дверями помещались черепа. В одном из таких учреждений можно было любоваться целой группой, изображавшей грехопадение человека, составленной из скелетов. Но, по мере того как хирургия завоевывала себе в просвещенной Голландской республике право гражданства, эти ужасные мозаики стали постепенно исчезать; их заменили портреты и картины, писанные рукой выдающихся живописцев.

В 1632 году кафедру анатомии в Амстердаме занимал известный в то время врач и ученый Николас Тюльп. Желая иметь на память о любимом профессоре его портрет, члены корпорации хирургов обратились к Рембрандту, уже пользовавшемуся в городе большой известностью, с просьбой взять на себя эту работу. Такие портреты, по обычаю той эпохи, писались по раз принятому шаблону: все участвующие помещались вокруг стола или становились в один ряд так, чтобы каждое лицо было одинаково видно для зрителей. Но всякая рутина была чужда гению Рембрандта: он не мог не вдохнуть живую струю в мертвенную форму стереотипного портрета. До сих пор еще никто из его собратьев не достиг в портретной живописи той непринужденной естественности и правды, которые поражают нас в «Уроке анатомии». Эта чудная жанровая картина так и дышит свежестью, бодростью и силой. Ее создала рука не только великого мастера, но и глубокого психолога и знатока человеческой души.

По выражению лица каждого изображенного на портрете легко угадать его характер, прочесть волнующие его чувства и мысли; они в высшей степени характерны и типичны. Доктор Тюльп в скромном, но изящном костюме стоит над трупом, лежащим на операционном столе: он демонстрирует обнаженные мускулы руки, причем совсем невольно, по привычке, свойственной анатомам, двигает собственными пальцами, как бы подтверждая объяснения деятельности мускулов. Лицо ученого врача серьезно и спокойно; он сознательно и уверенно передает слушателям научные выводы, которые для него уже вполне ясны и несомненны. Вокруг лектора тесным кружком столпились семь хирургов. На первом плане, рядом с Тюльпом, трое молодых людей, склонившихся над самым трупом. Один из них, очевидно, близорукий, внимательно рассматривает открытую мускулатуру; второй, как бы пораженный доводами профессора, вскинул на него глаза; наконец, третий, стараясь разглядеть движение руки Тюльпа, напряженно следит за объяснениями лектора. За этой первой группой стоят еще четыре хирурга. Немного позади профессора мужчина средних лет старательно записывает лекцию; рука его остановилась на полуслове: он, видимо, обдумывает, как бы ему точнее выразить мысль. У самого стола, опираясь на него рукой, поместился очень красивый молодой человек, вполуоборот к зрителям. Он – скептик: на губах его скользит почти насмешливая улыбка. Из остальных фигур полна экспрессии крайняя: это человек уже зрелый, вероятно, встретивший немало затруднений и неразрешенных задач в продолжение своей деятельности в качестве врача. Он написан в профиль: устремив глаза на Тюльпа, он, кажется, весь превратился в слух, стараясь не пропустить ни одной фразы, ни одного слова.

По всей картине разлит яркий и вместе с тем мягкий, чарующий свет: нигде не видно тех мрачных тонов, которыми впоследствии так любил пользоваться Рембрандт. Это освещение как бы олицетворяет сияние науки, изгоняющее всякую тьму и проникающее в самые отдаленные уголки, где ютится мрак невежества и фанатизма.

Почти двести лет «Урок анатомии» находился в том здании, где впервые зазвучал в свободной Голландии голос свободной науки. В 1828 году король Вильгельм I купил эту жемчужину голландской школы за 32 тысячи флоринов (Рембрандт получил всего 700 гульденов) и пожертвовал ее картинной галерее в Гааге.

Весть о том, что только что оконченный портрет Тюльпа и его слушателей уже сдан заказчикам и украшает стены анатомического театра, быстро распространилась по Амстердаму. Толпы любопытных осаждали аудиторию, спеша полюбоваться новым произведением кисти Рембрандта. Слава его росла, а с ней и заказы: каждый из жителей города, имевший хоть какой-то достаток, хотел получить портрет его работы, хотя бы только гравированный на меди. Сановники республики, богатые негоцианты, выдающиеся ученые приглашали его к себе и посещали его мастерскую; ему стоило немалого труда оградить свою свободу и находить время для работы. Одним из первых обратился к нему знаменитый в то время проповедник, Ян Корнелис Сильвиус, с просьбой гравировать портрет. Рембрандт при первом же свидании почувствовал глубокое уважение и симпатию к почтенному пастору. Он сразу принялся за дело и особенно старательно отнесся к исполнению заказа. Вскоре поспели первые оттиски, но они не удовлетворили молодого художника. Ему все казалось, что лицо его нового друга получилось слишком холодным и безжизненным; ему все не удавалось уловить то соединение вдумчивой строгости и сердечной доброты, которое так прельщало его в образе пастора. Снова пришлось взяться за дело. Рембрандт усилил тени: в лице появилось больше жизни, оно стало более рельефным, но тонкость работы, цельность впечатления пострадали. Тем не менее Рембрандт решился сдать работу заказчику: он отослал ему все четыре оттиска с самым задушевным письмом. Старик остался очень доволен портретом; его тронули щедрость и деликатность начинающего художника, отдавшего в его распоряжение вместо одного листа целых четыре. Плененный веселым, живым характером юноши строгий проповедник дружелюбно отнесся к нему и ввел его в свою семью, где Рембрандт скоро сделался своим человеком. Сильвиус был женат на дочери юриста Ромбартуса ван Эйленбюрха. Она происходила из древней, хорошей семьи, пользовавшейся во Фрисландии большим почетом. Отец ее, человек безупречной честности, не раз исполнял важные дипломатические поручения в качестве депутата от своего округа. Так, он был послан в Дельфт к Вильгельму Оранскому во время борьбы с испанцами за независимость, чтобы условиться с ним относительно мер для защиты от общего врага. Принц принял посланника амстердамских купцов самым благосклонным образом, обласкал его и, по окончании переговоров, пригласил обедать в свой дворец. Не думал ван Эйленбюрх, садясь за скромную трапезу штатгальтера, что ему суждено стать свидетелем ужасного преступления, лишившего еще не окрепшую Голландию лучшего из ее администраторов. Пуля фанатика, подосланного иезуитами, сразила Вильгельма в ту минуту, когда он из столовой шел в свой рабочий кабинет. Вместе с печальной вестью о его кончине Ромбартус привез своим доверителям последние распоряжения и указания принца. Доклад его был принят с глубокой благодарностью.

До самой смерти Ромбартус ван Эйленбюрх принимал деятельное участие в созидании нового государственного строя: вся жизнь его была посвящена труду и заботам о благе родины. Он рано овдовел; старшие дочери его вышли замуж; сыновья занимали высокое положение среди администрации. В родительском доме оставалась одна младшая девочка, двенадцатилетняя Саския. Она была радостью и утешением старика; ее кроткий, веселый нрав и заботы о нем заставляли его забывать свое одиночество. Но недолго пришлось Саскии испытывать нежную ласку и попечение отца: ей не было и тринадцати лет, когда ван Эйленбюрх скончался. Для бедной девушки настала тяжелая жизнь круглой сироты. Братья ее, поглощенные делами службы, не могли заниматься ее воспитанием. Не имея собственного приюта, Саския гостила то у одной, то у другой сестры. В доме ее зятя, Сильвиуса, с нею впервые встретился Рембрандт. Двадцатишестилетний художник полюбил милую сироту; она отвечала ему взаимностью. Несмотря на неравенство их общественного положения, семья Саскии с радостью согласилась принять в свою среду гениального творца «Урока анатомии». В 1633 году Саския ван Эйленбюрх стала невестой Рембрандта ван Рейна.

Рембранд Ван Рейн. Флора. 1634

Два портрета являются немыми, но красноречивыми свидетелями этой «поры весны и любви» гениального живописца. На одном из них миловидная девушка, почти дитя, беспечно и весело улыбается зрителю из-под красной бархатной шляпы, низко надвинутой на чистый девственный лоб. Широкие поля бросают теплую тень на свежее молодое лицо. Слегка прищуренные глаза полны задорного огня; сквозь полуоткрытые губы виднеется ряд ослепительных зубов. Это не красавица в строгом, античном, смысле слова, но сколько прелести в наивном взгляде, в шаловливой улыбке, в ямочках милого лица! Весело и светло становится на душе, когда глядишь на «Дрезденскую Саскию».

На втором портрете (Кассельская галерея) мы видим Саскию уже невестой. Она теперь не резвое дитя, беззаботно смотрящее на Божий мир. Перед ней серьезная задача: она избрала новый путь и многое, многое приходится ей передумать и перечувствовать, прежде чем она вступит на него твердой стопой. Назад возврата нет. Задумчиво смотрят вдаль ее темные глаза; вся фигура полна достоинства и скромной женственной грации. На лице выражение тихого счастья; его оживляют радостные грезы о грядущей жизни рука об руку с милым, ее избранником. На темном фоне отчетливо, но не резко выделяются тонкие черты ее профиля. Роскошный костюм ее, несмотря на все богатство, замечательно изящен и гармоничен. Широкополая шляпа из темно-вишневого бархата слегка прижимает пышные белокурые волосы. В складках красного бархатного платья с золотисто-серыми рукавами и голубым воротником сверкают и искрятся золото, жемчуг и драгоценные камни. Плащ, подбитый мехом, ниспадает с плеч на поддерживающую его правую руку.

Эти две картины – поэмы первой, юношеской любви гениального художника. Все в них совершенно: и красота форм, и экспрессия, и волшебный, чарующий колорит. Не пропущено ни одной мелкой подробности, каждый взмах кисти взвешен и обдуман, но изумительная тщательность отделки нисколько не мешает силе и цельности впечатления. Чтобы так писать, надо было обладать не только громадным дарованием, – надо было иметь мощную, нежную, глубоко любящую душу.

Глава III

Свадьба. – Первые годы супружества. – Состояние Саскии. – Неприятные столкновения с ее родственниками. – Процесс по поводу обвинения в расточительности. – Заказ принца Генриха Фридриха. – Непрактичность Рембрандта. – Рембрандт как гравер. – Картины на сюжеты из Ветхого Завета.

В начале 1634 года Рембрандт поехал в Лейден, чтобы испросить у своей матери разрешение на брак. Старика Хармена уже не было в живых. Корнелия ван Рейн одна благословила гениального сына на этот серьезный шаг. 22 июля в церкви Бильдт, в приходе Св. Анны, произошло бракосочетание Рембрандта ван Рейна и Саскии ван Эйленбюрх. Свадьбу отпраздновали в доме одной из сестер новобрачной. Молодые переехали в новую, только что снятую и отделанную женихом квартиру.

С водворением юной хозяйки в доме молодого художника вся его жизнь преобразилась. Как яркий луч, врывающийся в мрачный колорит его картин, придает всей композиции новую прелесть и значение, так милая, любимая жена внесла в одинокое жилище скромного художника свет счастья и сердечного довольства. Саския была богата: ее приданое составляло от 20 до 40 тысяч гульденов. Со своей стороны Рембрандт зарабатывал так много, что мог окружить свою дорогую подругу почти княжеской роскошью. По словам современников, с одних учеников своих он получал более 2500 флоринов; каждое лицо в его коллективных портретах (из которых некоторые, к сожалению, не дошли до нас) приносило ему сто гульденов. Картины его работы тоже оплачивались довольно высоко для того времени. Рембрандт редко посещал таверны и трактиры; стол он держал сытный и здоровый, но вовсе не утонченный. До женитьбы, погруженный в работу, он часто довольствовался «куском сыра с хлебом или простой селедкой», как говорит его первый биограф. Но он любил окружать себя изящной, эстетической обстановкой: красивые дорогие вещи всегда прельщали его и заставляли забывать экономные привычки, приобретенные еще на мельнице отца. Наконец его гений и трудолюбие дали ему возможность удовлетворить эти стремления. Гнездо, в котором сосредоточилось его молодое счастье, он обставил с вдохновением артиста и страстного собирателя редкостей, превратив его в настоящий музей. Многие часы своего драгоценного времени он проводил в лавках старьевщиков, на аукционах и распродажах, скупая картины и эстампы, статуи, старое оружие, китайские и индийские резные безделушки, ценный фарфор и хрусталь. Ковры, ткани Востока, шкуры тигров и пантер придавали особый отпечаток комфорта высоким комнатам его дома. Глаз художника с наслаждением покоился на роскошной обстановке, полной гармонии и изящества. Все эти красивые предметы служили чудным фоном для задуманных им картин: они вдохновляли его и поддерживали в нем огонь творчества. Красавицу-жену Рембрандт любил наряжать в бархат, шелк и парчу, по обычаю того времени, осыпал бриллиантами и жемчугом, с любовью наблюдая, как выигрывает ее прелестное молодое лицо от блестящего наряда, как свежий цвет его эффектно выделяется на темном фоне вишневого бархата, какой матовой белизной отливает жемчужная нить, вьющаяся среди золотистых волос. Саския была гением-вдохновителем мужа, его утешением среди неудач и забот, опорой в работе. Жизнь, полная любви, труда и творчества, сложилась легко и радостно.

Все свое счастье Рембрандт, по своему обыкновению, излил в двух жанровых картинах (автопортретах), которые теперь служат ценным указателем для изучения его жизни и характера. Одна из них («Автопортрет с Саскией на коленях», Дрезденская галерея) написана в первые дни медового месяца. Молодой художник сидит перед роскошно накрытым столом за обедом: играя с женой, он посадил ее к себе на колени и держит, слегка обняв ее стан рукой. На нем богатый, шитый золотом кафтан; черный бархатный берет со страусовыми перьями, косо надвинутый на густые кудри, придает лицу выражение задорной удали; на боку большая шпага на парчовой перевязи. Высоко подняв в левой руке бокал с шипучим вином, он смотрит на зрителя, как бы приглашая его принять участие в веселой пирушке. Сколько добродушия, силы и бодрости в его открытом лице! Так и кажется, что слышишь его веселый смех. Все улыбается ему: широкая будущность, слава, богатство; все эти блага разделит с ним она, его верная, горячо любимая подруга. Саския не вполне отдается настроению мужа. Выражение ее миловидного лица сдержанно и серьезно: она как будто не совсем довольна тем, что художник изобразил ее в положении, не вполне согласном со строгими приличиями и тем достоинством, что должно быть присуще матроне, протестантке и знатной гражданке славного города Амстердама. Она едва прикасается к коленам мужа, готовая ежеминутно, при появлении первого посетителя, вскочить и убежать, чтобы скрыть от посторонних глаз свое смущение.

Другой портрет (гравюра) очень высоко ценится в мире знатоков и любителей живописи; он помечен 1636 годом. Уже два года прошло после веселой свадьбы в приходе Св. Анны. Первый период пылкой страсти миновал: жизнь вступила в свои права. Рембрандт стал степенным отцом семейства, серьезным работником. Все его время поглощается многочисленными разнообразными обязанностями: то он занимается со своими учениками, то разговаривает с заказчиками, то он весь поглощен обдумыванием новой картины и изучением ее аксессуаров. Только вечером он принадлежит своей семье. Но вот миновал трудовой день; тяжелые северные сумерки мешают писать; ученики ушли на покой. Лампа зажжена в уютной «голубой» комнате; супруги уселись у круглого стола, и мирно течет беседа о домашних делах, о событиях дня. Но Рембрандт не хочет, не может сидеть без дела: отдых он находит лишь в перемене работы. Он достал гравировальную доску и, держа резец в руке, рассеянно смотрит перед собой, обдумывая сюжет для гравюры. Бархатный берет его, низко опущенный на глаза, защищает их от яркого света лампы, падающего сверху. Саския сидит рядом с мужем. Годы и на ней оставили свой отпечаток: она пополнела и развилась; на лице ее уже нет прежней беззаботной веселости ранней юности. Домашний наряд домовитой хозяйки прост и скромен; легкое покрывало небрежно накинуто на волнистые волосы. В ее несколько усталом взгляде столько тихого довольства своей судьбой, столько доверия и любви к тому, которому она отдала свое сердце, что ее милый образ едва ли когда-нибудь перестанет служить воплощением идеала жены – хранительницы домашнего очага.

Рембранд Ван Рейн. Даная.

Полное обеспечение безбедного существования дало широкий простор развитию гения Рембрандта. В этот период расцвета его творческих сил ему не пришлось бороться с нуждой и лишениями. Единственными неприятностями, нарушившими спокойное течение жизни художника в эти годы, стали столкновения с родственниками его жены. Семья ван Эйленбюрхов получила в конце тридцатых годов XVII века несколько наследств; некоторые из членов этой семьи стали оспаривать права Саскии ван Рейн на причитающуюся ей долю этого имущества; дело не обошлось без суда. Рембрандт передал защиту интересов своей жены ее родному брату, юристу; с помощью этого бескорыстного друга ему вполне удалось защитить свое достояние от несправедливых и ни на чем не основанных притязаний родни Саскии.

В 1640 году скончалась мать Рембрандта. Какое впечатление произвела на гениального сына смерть глубоко почитаемой и любимой им старушки, к сожалению, осталось для нас тайной. Ни в мемуарах того времени, ни в записках современников, касающихся частной жизни великого художника, мы не находим сведений о понесенной им утрате. В бумагах лейденского архива сохранился только раздельный акт имущества, оставшегося после Корнелии ван Рейн. Судя по этому документу, Рембрандт вовсе не был тем жадным до наживы бессердечным скупцом и эгоистом, каким его выставляют некоторые из его биографов. Он, очевидно, почти не вмешивался в раздел, беспрекословно взял себе самую плохую часть наследства, – то, что добровольно выделили ему его родственники, – и ту уступил младшему брату Адриану, который взамен обязался выплатить добродушному художнику 3565 флоринов, по 300 флоринов в месяц. Получил ли Рембрандт эти деньги или нет – неизвестно: ни в городских актах, ни в частных бумагах наследников семейства ван Рейн не сохранились долговые обязательства или какие-либо расписки, касающиеся этого дела. Однако едва ли Рембрандт добивался уплаты. Дела Адриана шли все хуже и хуже: он был принужден продать свою булочную и умер в бедности. Рембрандт же в то время пользовался полным достатком. Он всегда вел скромный образ жизни; издержки с избытком покрывались доходами с имения жены и его собственным значительным заработком. Всегда экономный и осмотрительный, Рембрандт не мог сдерживать себя, когда представлялся случай приобрести какую-нибудь изящную дорогую диковинку. Его собрание редкостей и картин, постоянно пополняемое, само по себе уже представляло маленькое состояние. Кроме того, он не жалел денег на покупку роскошных нарядов для себя и для горячо любимой жены. Суммы, затраченные им на эти покупки, были так значительны, что вскоре стали предметом городских толков. Родственники Саскии открыто обвиняли Рембрандта в том, что он расточает приданое своей жены на приобретение роскошных платьев и драгоценных уборов, носить которые могут себе позволить принцы крови или придворные вельможи, а никак не простой амстердамский живописец и его жена. Зятья и сестры ее даже высказывали намерение довести до сведения властей о поведении молодой четы и просить их положить предел мотовству Рембрандта. В Голландии того времени подобная угроза была не пустым звуком: среди руководителей молодой республики еще не остыл протест против безумной роскоши, введенной угнетателями-испанцами. Париваль, путешественник, посетивший эту страну в середине XVII века, отзывается с глубоким уважением о ее строгих законах.

«В Соединенных Провинциях, – говорит он, – есть места заключения, куда правительство запирает лентяев и бродяг, а также и беспутных мотов; здесь их заставляют работать помимо их воли и желания; заработок их покрывает расходы на их содержание. Чтобы подвергнуть их заключению, достаточно жалобы, поданной в суд женою или родственниками: если на суде окажется, что обвиняемый действительно жил выше своих средств или тратил чужое, ему не миновать наказания».

Глубоко возмущенный ничем не вызванным вмешательством родственников в его семейные, личные дела, Рембрандт поспешил предупредить их: он подал в суд иск на клеветников и сплетников, обвинявших его в растрате имущества семьи. Его защитник без труда доказал, что издержки художника нисколько не превышают его доходов. Сам Рембрандт, отвечая на запрос судьи, заявил, что «жена его и он сам вполне обеспечены земными благами, за что не могут достаточно отблагодарить Провидение».

Рембранд Ван Рейн. Притча о работниках на винограднике. 1637

Процесс кончился ничем: суд не нашел ничего оскорбительного для Рембрандта в пересудах родни Саскии. Но из него ясно видно, что при жизни первой своей жены гениальный художник пользовался большими средствами и жил вполне безбедно, даже широко, без всякой мелочной скупости. Впрочем, сам Рембрандт никогда не был практическим человеком: ни домовых книг, ни записей он не вел и вовсе не умел выгодно сбывать свои произведения. Его непонимание денежных дел доказывается перепиской (единственные сохранившиеся письма Рембрандта) об уплате денег за заказанные штатгальтером принцем Генрихом Фридрихом картины. Вот почему, несмотря на то что ван Рейн никогда не проводил времени в тавернах с веселыми товарищами, не задавал, подобно Рубенсу и ван Дейку, роскошных пиров и праздников, а жил, хотя и окруженный роскошной обстановкой, скромной жизнью протестантского бюргера, пока Саския охраняла его от всяких соблазнов и искушений, он не нажил себе ни дворцов, ни дорогих вилл: после его смерти остался мольберт, краски, другие принадлежности живописи и немного белья.

В этот плодотворный период своей жизни Рембрандт написал лучшие произведения. Легко работалось в благоустроенном укромном уголке, где каждая безделица носила следы рук любящей женщины. В 1638 году был окончен заказанный принцем Оранским цикл картин, изображавших главные моменты земной жизни Спасителя. Над одной из них («Снятие с креста») Рембрандт работал несколько лет. Мысль о ней зрела в уме художника еще с 1633 года: тогда он разработал этот сюжет в прелестной гравюре, названной «Большое снятие с креста». Но гравюра была только пробным камнем; в картине сказался весь гений Рембрандта.

Темная ночь спустилась на Голгофу; как мрачный покров, окутала она вершину горы. Вдали едва виднеются стены и купола Иерусалима. У креста собрались последователи Распятого, все простые бедные люди, едва прикрытые грубыми лохмотьями. На земле разостлан дорогой покров, приготовленный для принятия Божественного Учителя. Тело Спасителя бессильно скользит по полотну, бережно поддерживаемое учениками. Сколько скорби в этих лицах, еще более трогательной вследствие ее безыскусственности. Полный контраст с ними представляет лицо человека в фантастической восточной одежде, стоящего у подножия креста, опираясь на большую трость. Он холодно и безучастно, выполняя обязанность, следит за происходящим. Это, вероятно, сановник, занимающий высокий пост в Синедрионе. Но в нем, кроме костюма, ничто не напоминает еврея; тип его чисто голландский. Вероятно, он написан с какого-нибудь из чиновников инквизиции, которого, может быть, в детстве видел художник и память о которых еще живо сохранялась в то время в народе.

Главная прелесть картины – ее освещение. Весь свет исходит от тела Христа и ровным и мягким потоком изливается на лица Его учеников. Вся природа кругом тонет во мраке; взгляд невольно устремляется на главную группу, на величавый лик Божественного Страдальца, в свете которого мир увидел Свет Истины.

Единственные письма Рембрандта, дошедшие до нас, касаются этого заказа. Художник должен был получить за каждую из доставленных принцу картин 600 флоринов; но казначейство задерживало и затягивало уплату этих денег. Рембрандт, который в это время очень нуждался в них для покупки дома, был принужден несколько раз напоминать о себе управляющему принца.

Весь характер Рембрандта целиком проявился в этих трех письмах. Они написаны самым простым, хотя вполне правильным слогом; но каждое слово в них дышит скромным достоинством и спокойной вежливостью. Великий художник просил только должное, тем не менее он заявляет, что готов уступить, если державный заказчик найдет его цену слишком высокой. «Я желал бы, – пишет он, – получить за каждую из отосланных мною картин тысячу флоринов и думаю, что заслужил их; но если Его Высочество найдет, что моя работа этого не стоит, то пусть он назначит им цену по своему желанию».

Когда Рафаэль, написав для Агостино Киджи несколько фресок за заранее условленную цену, потребовал за них двойную сумму, заказчик беспрекословно выдал ее.

Сын лейденского мельника был менее притязателен и поэтому пользовался меньшей удачей в отношений оценки труда, чем его итальянский собрат. Доверенные принца решили выдать Рембрандту всего по 600 флоринов за каждую картину; да и эти небольшие деньги были выплачены не сразу, а после долгих просьб и напоминаний со стороны художника. То ему заявляют, что принцу не решаются доложить о его деле, так как он занят государственными делами; то указывают на пустоту кассы. Напрасно Рембрандт во втором письме ссылается на сведения, полученные им от сборщика податей Уэтенбогарда, о поступлений в казначейство значительных сумм, – ему не отвечают. Это второе письмо бросает такой яркий свет на отношения чиновников принца-штатгальтера к величайшему живописцу голландской школы и так характеризует самого Рембрандта, что интересно прочесть его в подстрочном переводе.

«Г-ну Хейгенсу.

Милостивый государь.

Не без страха пишу Вам, и то по совету г-на сборщика податей Уэтенбогарда, которому я поверил свой сетования на промедление уплаты за мои картины. Казначей Фольбергер отрицает поступление годовой ренты (в контору штатгальтера); но Уэтенбогард уверил меня, что Фольбергер получал эти проценты сполна в каждый срок и что в казначейство недавно внесено четыре тысячи флоринов. Поэтому прошу Вас, моего милостивца, приказать как можно скорее изготовить распоряжение о выдаче мне 1144 флоринов, которые я вполне заслужил. Я постараюсь когда-нибудь отблагодарить Вас за это моими услугами и доказать Вам мою дружбу».

В последнем письме Рембрандт высказывает свою признательность Хейгенсу, секретарю принца, за любезное письмо (вероятно, с обещанием уплаты денег) и просит его принять картину своей работы, которую «следует повесить как можно выше, чтобы она производила на зрителя впечатление».

Только 17 февраля 1639 года, то есть через полгода после отправки приведенного нами письма, принц подписал приказ о выдаче Рембрандту 1244 флоринов за две картины, по 600 флоринов за каждую. Сорок четыре флорина художник истратил на рамы и упаковку. Рембрандт просил только 1144 флорина. Итак, этот мелочно скупой человек, гнавшийся за каждым грошом, сам обсчитал себя на сто флоринов.

Трудясь над картинами для штатгальтера, Рембрандт находил время заниматься и другими заказами. Работал он обыкновенно быстро и никогда не терял времени на безделье. Даже когда он отправлялся на прогулку или за город, к друзьям, у него в кармане всегда был небольшой запас гравировальных досок. Поразит ли его интересный тип или понравится живописный пейзаж, он тотчас же брался за резец – и альбом его обогащался новым наброском. Случилось раз, что один из его ревностных почитателей, Ян Сикс, заехал за живописцем и увез его на свою загородную дачу обедать. Быстрая езда возбудила аппетит приятелей; но едва они сели за стол, как оказалось, что в доме нет горчицы. Пришлось послать слугу в соседнюю деревню. Ждать было скучно; Сикс, в досаде на такое промедление, ворчал и жаловался на неисправность и медлительность прислуги вообще и своих слуг в особенности. Рембрандт, смеясь, предложил своему другу побиться об заклад, что он успеет до возвращения слуги начать и окончить гравюру. Взяв небольшую дощечку, он подсел к окну и принялся за работу. Когда вдали показался посланный, пейзаж был готов. Эта гравюра – теперь очень редкая и ценная – известна под названием «Мост Сикса». На первом плане мост через канал и группа деревьев, на воде несколько лодок. Рисунок сделан одними контурами, как и все наброски с натуры; несмотря на полное отсутствие отделки, штрихи так смелы и верны, что получается вполне цельное впечатление.

Верный взгляд и быстрота руки иногда оказывали знаменитому художнику большие услуги. Нередко, проходя по улицам Амстердама, он останавливался перед какой-нибудь группой – и уличная сценка как живая ложилась на послушную доску. Может быть, невольные натурщики никогда бы не позволили граверу передать потомству свои непривлекательные черты, но это делалось помимо их воли. Так возникли гравюры «Играющие в карты», «Пирожница», «Девочка, возвращающаяся с рынка» и другие.

Во время своих прогулок по городу Рембрандт любил заходить в зверинцы, которые часто наезжали в Амстердам и подолгу оставались в нем. Он знакомился с их хозяевами, расспрашивал про нравы животных и любовался изящными и красивыми движениями пантер, антилоп и диких коз. Плодом этих посещений были гравюры с натуры. Рембрандт первый из живописцев Возрождения изображает на своих картинах и эстампах настоящих львов, верблюдов и обезьян, а не каких-то фантастических животных. Даже сейчас, когда близость к природе составляет необходимую принадлежность всякого рисунка, рембрандтовская гравюра «Слон» вовсе не утратила своего значения и высоко ценится знатоками искусства. Первый из граверов той эпохи, Рембрандт в своих эстампах решил две задачи огромной важности: во-первых, на черных оттисках с металлической доски он без помощи красок и рельефа сумел вызвать световые эффекты; во-вторых, он придал всем своим фигурам жизнь и движение. В офорте «Ангел возвещает пастухам рождение Спасителя» оба эти условия соблюдены в совершенстве. Утомленные пастухи и стада мирно спят под сенью густого леса. Мрак южной ночи внезапно озарился ослепительным светом. Испуганные необычным явлением животные в ужасе разбегаются в разные стороны, за ними бегут и пастухи. Только двое из них с благоговейным страхом внимают словам ангела, стоящего на лучезарном облаке, среди сонма херувимов и небесных сил. Потоки света проходят сквозь листву, проникают в глубь леса и придают группам людей и животных необыкновенную рельефность.

Такое же впечатление движения и жизни производит гравюра «Изгнание торгующих из храма». Но этот эстамп, в противоположность первому, проникнутому тихой радостью, полон борьбы и смятения. Фигура Христа, энергичная до грубости, скорее изображает не Всеблагого Учителя, а фанатика-анабаптиста времен борьбы с католичеством; по всей вероятности, Рембрандт в детстве присутствовал при последних иконоборческих беспорядках в Лейдене или его окрестностях. Но достаточно внимательно вглядеться в гравюру, чтобы вполне оценить ее достоинства. Какой контраст между мощным обликом Христа, преисполненного негодования против нарушающих святыню храма, и трусливыми и озлобленными лицами торгашей, бегущих от поднятой руки Его! Кругом полный хаос: торговцы стараются спасти свой товар, менялы подбирают деньги, упавшие от напора люди напрасно силятся оградить себя от ушибов. В глубине храма иудейские первосвященники и левиты, замечательно похожие на католических патеров, с иронией и невозмутимым спокойствием следят за бурной сценой. Группировка сделана так искусно, что, несмотря на большое количество фигур, гармония и цельность композиции нисколько не нарушены.

Рембранд Ван Рейн. Портрет Иеремиаса Деккера. 1666

Побуждаемый силою своего громадного таланта, Рембрандт иногда брался за задачи, почти неразрешимые с технической стороны. Так, в небольшом наброске, хранящемся в Дрезденском кабинете гравюр, он пытался изобразить исчезновение Христа во время трапезы в Эммаусе. Ученики наконец, после долгой беседы, узнали Его; они уже хотят броситься к Его ногам – но Его уже нет перед ними. С изумлением и страхом смотрят они на таинственное сияние, окружающее опустевшую скамью, на которой только что сидел Учитель.

В эти годы своей деятельности Рембрандт написал целый ряд картин на темы из Ветхого Завета. Истории Авраама, Иакова, Самсона и Товии по очереди дают пищу его вдохновению. Конечно, в своей «Купающейся Сусанне», украшающей музей в Гааге, Рембрандт только воспользовался библейским сюжетом, чтобы проявить в полном блеске всю силу и тонкость своего таланта колориста. Свежее, молодое тело юной красавицы рельефно выделяется на темном фоне сочной зелени деревьев и кустов, окружающих бассейн. По мягкости тона и яркости красок эта картина может соперничать с лучшими произведениями великих художников всех школ.