Этнос и глобализация: этнокультурные механизмы распада современных наций

Эпоха системного прогресса и роста завершается, настает время неизбежного спуска вниз в условиях усиления конкуренции.

В результате ограничение ресурсной базы порождает деградацию и примитивизацию системообразующих социальных институтов, формирование круга устойчиво «депрессивных» регионов и населенных пунктов, так как концентрация ресурсов в одной сфере требует изъятия ресурсов из других сфер бытия.

С точки зрения обеспечения устойчивого развития, важна постановка проблемы интерференции, взаимоусиления, синергии кризисных процессов, возникновения причинно-следственных связей между кризисными процессами, «экспорт» и «переток» социальных катастроф, а также феномен их синхронизации («принцип домино», триггерные процессы, каскадные катастрофы).

Важно, что кризисные процессы в отдельных сферах, подобно системным дисфункциям в медицине, могут провоцировать или усиливать, но не компенсировать друг друга. Усиление кризиса в отдельных сферах бытия или регионах может усиливать или провоцировать кризисные процессы в смежной области, переводя кризис сначала в режим неуправляемости, а затем в режим катастрофы. Таким образом, налицо феномен синхронизации и генерализации локальных кризисных процессов, чреватый переходом локальных кризисов в глобальную системную катастрофу.

Проблема синергии и взаимодействия глобальных субкризисов характерна и тем, что мгновенность и глобальность цифровых коммуникаций, снятие пространственных барьеров объективно порождает ускорение социальных процессов, развитие которых опережает их изучение и, как следствие, не дает возможности для целенаправленного управления и регулирования. Так, ускорение глобального социального развития уже само по себе создает предпосылки роста неустойчивости и, соответственно, неуправляемости глобального развития.

Предлагаемая в настоящей работе модель глобализации, как динамически неустойчивой системы взаимодействующих глобальных кризисов, создает основу для понимания и прогнозирования социальной динамики глобального кризиса, снимая методологические ограничения экономического детерминизма.

Выход за рамки экономического детерминизма показывает, что глобализация – не объективно предзаданное приближение человечества к единственно возможному положению устойчивого равновесия. Она также представляет собой глобальный кризис, становление и развитие которого порождает качественные, часто катастрофические и принципиально непрогнозируемые социальные трансформации, связанные со становлением, развитием и гибелью широкого круга социальных субъектов в ходе глобального противоборства, уже не ограниченного пространственными барьерами.

Охватив весь доступный мир, глобальная социальная система продолжает развитие, сохраняя нередуцируемую сложность и порождая внутри себя новые социальные структуры и субъекты, что создает безусловную возможность исторического выбора, бифуркации исторического процесса.

При этом основное следствие сохранения внутренней сложности, многополярности и многосубъектности мир-системы – безусловная неуправляемость социально-исторического процесса, достигающая максимума в моменты исторических кризисов.

В то же время системная сложность и вариативность глобализации при нарастающем дефиците жизненно важных ресурсов и нарастающей конкуренции акторов мировой политики означает повышенный риск катастрофы как для человечества в целом, так и для широкого круга социальных субъектов, важнейшими из которых, безусловно, являются этнические и национальные общности.

Выводы по Главе 1

1. Онтологическая сущность глобализации, как ведущего социального феномена современности, принципиально несводимого к явлениям экономического порядка, – становление, развитие и качественное нарастание связности глобальной экономической, политической, информационной и социальной среды. Единство и связность современного мира интенсифицирует взаимодействие и противоборство всех социальных субъектов, принимая форму многомерной, связной и вследствие этого все менее устойчивой системы взаимодействующих и взаимоусиливающих кризисов. Это порождает качественно новый уровень сложности и динамики становления и развития социальных феноменов новой эпохи.

2. Глобализация, как качественно новая форма взаимодействия социальных субъектов, ведет к переходу противоречий в новые социальные формы, качественно отличные от форм, характерных для индустриальной эпохи.

3. Известные теории и подходы к глобализации не в полной мере вскрывают причины, масштабы и последствия характерной для современности этнической фрагментации социума и кризиса современной нации. Это связано с тем, что для большинства современных теорий и концепций глобализации характерна абсолютизация конвергентных аспектов развития, тенденций к глобальной этнокультурной унификации, а также отрицание социального регресса, как объективной тенденции, атрибутивно присущей глобализации.

4. Одной из основных атрибутивных особенностей глобализации, как процесса становления глобальной среды взаимодействия и противоборства социальных субъектов, является наличие мощных тенденций и процессов дивергентного характера. Растущая социальная дифференциация и фрагментация локальных сообществ и человечества в целом является неотъемлемой частью атрибутивно присущих глобализации дивергентных процессов, что и порождает качественное усложнение и снижение устойчивости исторического процесса.

5. Неотъемлемой частью характерных для глобализации дивергентных процессов и системного социального регресса является этническая и этноконфессиональная фрагментация крупных и высокоорганизованных локальных сообществ, в частности, наций и человечества в целом.

6. Качественно интенсифицируя взаимодействие социальных субъектов, глобализация объективно порождает нарастающее противоборство всех социальных субъектов и общностей, включая этносы и нации, что с необходимостью принимает форму многомерной, связной и вследствие этого все менее устойчивой системы взаимодействующих и взаимоусиливающих друг друга кризисов.

7. Одна из атрибутивных особенностей глобализации – глобальное нарастание явлений социального регресса, одним из симптомов и механизмов которого является этническая фрагментация социума и, соответственно, примитивизация и архаизация системообразующих социальных общностей и институтов индустриальной эпохи, усиление роли этносов и характерных для них социальных институтов.

Глава II. Понятия этноса и нации, как базовые категории социально-философского дискурса

2.1. Генезис и эволюция понятий «нация» и «этнос» как категорий философского дискурса в исторической ретроспективе

Для анализа закономерностей возникновения, становления и развития таких социальных общностей как этнос и нация, проявившихся под влиянием процессов глобализации, следует рассмотреть генезис и эволюцию понятий «нация», «этнос» как категорий социально-философского дискурса, что позволит дифференцировать как данные теоретические категории, так и стоящие за ними социальные явления.

Существенное значение для дифференциации близких до тождественности понятий (например, «nation» в английском и «нация» в русском языках) имеет сравнительная семантика изучаемых понятий в контексте различных языков и культур, где они имеют не только различные смысловые оттенки, но часто и существенно различное значение.

Смысловое наполнение понятия «нация» и смежных понятий достаточно различно в различных европейских языках, в частности во французском и в немецком, где разность смыслов исторически вытекает из истории формирования германской и французской политических наций.

Если Франция формировалась как синтез языково- и культурно разнородных исторических провинций, то Германия как политический субъект сформировалась в результате политического объединения германских княжеств, население которых было политически разобщено, но отчетливо сознавало свою культурно-историческую близость, в основе которой лежал сложившийся к тому времени немецкий литературный язык.

Англоязычный термин «nation» также имеет свою культурно-историческую специфику, что подтверждает закономерную зависимость социально-политической терминологии от конкретно-исторических условий ее формирования.

Так, «national», механически переводимый на русский как «национальный» (национальный музей, национальная безопасность, национальная сборная, национальная история), де-факто, скорее, соответствует русскоязычным терминам «государственный», «общенародный», в то время как в русском языке понятие «национальный» широко используется применительно к этническим меньшинствам и этническим территориальным автономиям в составе федеративного государства.

Отмечены характерные случаи, когда заимствованное из англоязычной политической терминологии путем буквального перевода понятие «национальная безопасность» (national security) в научно-экспертном сообществе «национально-территориальных» субъектов РФ трактуется как безопасность титульной нации (фактически – титульного этноса) данного субъекта, но не как безопасность государства в целом, как в исходном англоязычном термине national security.

Вместе с тем, наличие культурно-языковой специфики в трактовке термина «нация» лишь подчеркивает наличие у этого термина устойчивого спектра значений, общего для различных культур, в основе чего, по мнению автора, лежит объективное существование наций, как социальных групп.

В исторической ретроспективе понятие «нация», вошедшее во все европейские языки, произошло от латинского natio, восходящего к nasci, означающего рождение, и противопоставлялось римскими гражданами «варварским» общностям, основанным на родо-племенных отношениях и обычном праве.

Таким образом, в значении, достаточно близком к современному, термин natio возник и употреблялся уже в Древнем Риме, особенно в эпоху императорского Рима с его развитым гражданским обществом и размытым собственно римским этносом.

После распада Западной Римской империи возникшие на ее территории феодальные государства восприняли с латынью, как общеевропейским языком-посредником, и дихотомическое употребление двух слов: natio и gens (в буквальном переводе на русский – «роды») – для обозначения «цивилизованных» («христианских») народов, в отличие от «варваров» («язычников»).

Существенно важно, что изначальная дихитомия natio-gens, подчеркивающая отличие развитого гражданского общества имперского Рима от примитивных социальных институтов варварской периферии Рима, находящихся на стадии разложения родо-племенного строя, фактически повторяет современную дихитомию «нация-этнос».

Это тем более важно, что греческое слово «этнос», введенное в широкий научный обиход не так давно, обозначает, по сути, то же, что латинское gen – культурно-генетическую общность либо с неразвитыми политическими институтами (на догосударственной стадии развития), либо взятую в отрыве от политической компоненты.

Для четкого разграничения понятий «этнос» и «нация» важен и средневековый период. Характерно, что племена (точнее, все-таки представители племенной знати, элита) бывшей «варварской» периферии Рима, входившие в империю Каролингов и давшие названия историческим провинциям и феодальным княжествам (бургунды, лотаринги, бретонцы, франки, баварцы, саксы и др.), долгое время после распада Западной Римской империи настойчиво именовали себя «нациями».

Очевидно, что, провозглашая свои вотчины «нациями», феодалы подчеркивали отнюдь не этнокультурную самобытность своих подданных. Они поднимали свой политический статус в рамках Священной Римской империи от провинциального и даже племенного уровня до имперского. Тем самым средневековые политические элиты легитимировали свои политические амбиции по подчинению и поглощению соседних политических образований.

Таким образом, и в раннем Средневековье понимание нации (natio) как социальной общности неразрывно связывалось с государственно-политической компонентой, базовые институты которой были непосредственно унаследованы от Рима, но при этом в привязке к характерным для Средневековья локальным политическим образованиям и историческим провинциям.

При этом апелляция к понятию natio связывалась с претензиями феодальных образований на территориальную и политическую экспансию, как минимум, новый уровень политического суверенитета, пример чему – история и титулование пережитка императорского Рима – Священной Римской империи, позже – «Священной римской империи Германской (Тевтонской) нации» – Sacrum Imperium Romanum Nationis Germanicae, Sacrum Imperium Romanum Nationis Teutonicae, или, на немецком, Heiliges R?misches Reich Deutscher Nation. Этот сложный политический конгломерат феодальных государств, существовавший с 962 по 1806 годы, в период наивысшего расцвета, включал Германию, северную и среднюю Италию, Нидерланды, Чехию, а также некоторые регионы Франции.

В позднем Средневековье понятие нации наполняется новым социальным содержанием. Хотя в хрониках и документах отдельные народы и население исторических провинций именуются «нациями», примерно с XV века этот термин постепенно приобретает и иное, близкое современному, значение: так, появляется понятие «германской нации», правда, без включения в нее низших сословий.

Вместе с тем растет и многозначность понятия нации. В университетах «нациями» назывались студенческие корпорации, формируемые по принципу землячеств[168 - Никольский, В. С. Университетская автономия и академическая свобода // Высшее образование в России. 2008. №6. – С. 147—155.]. Характерные для Средневековья экстерриториальные социальные и политические институты, представляющие собой церковные соборы, религиозные (духовно-рыцарские) ордена (в частности, мальтийский), купеческие союзы и другие корпоративные организации также структурировались на «nations», нации. Т. е. нации представляли собой территориальные подразделения соответствующих социальных институтов, привязанные к определенным королевствам, княжествам и крупным историческим провинциям.

Таким образом, практика употребления термина «нация» в Средневековье показывает, что семантика этого термина хотя и отличалась от современной, но сохраняла устойчивую связь с развитыми и рационально организованными политическими и социальными институтами, унаследованными от императорского Рима. Эти институты противопоставлялись более примитивным социальным укладам, характерным для геополитической периферии христианского мира того времени.

Изначально используясь для разграничения цивилизованного населения геополитического ядра империи от инокультурных родо-племенных сообществ «варварской» периферии, термин «natio» употреблялся в позднем Средневековье и в эпоху Возрождения, обозначая рационально организованные социальные группы, часто соотнесенные с территориальным делением на политические единицы и исторические провинции.

По словам Г. Циглера, в средневековом представлении «Natio – это целевой союз, местная, административно определенная подгруппа, как фракция, управленческая единица и т. п. Это слово никоим образом не имеет всей полноты значения в качестве представительного политического подразделения. Оно не обозначает какой-либо заданной формы общности, не содержит указания на основополагающую линию социальной связи или разделения»[169 - Ziegler, H.O. Die moderne Nation. Ein Beitragzur politischen Soziologie. Tubingen, 1931. – Р. 23.].

По мнению Юрия Гранина, «…эволюция значения термина „нация“ в Средние века соответствовала эволюции европейского общества того времени с характерным для него корпоративным (цеховым и сословным) социальным строением и феодальной раздробленностью, консервирующей локальные общности и препятствующей созданию достаточно крупных экономических и культурных пространств. Поэтому дальнейший этап эволюции представлений о том, что есть „нация“, был исторически связан с переходом экономической сферы к капиталистическому (индустриальному) способу производства материальных благ. В сфере политики это явление было связано с процессом формирования в Европе крупных централизованных абсолютистских и буржуазно-демократических государств, с течением времени объединивших на своей территории все многочисленные языковые и этнические группы в относительно культурно и политически гомогенные общности»[170 - Гранин, Ю. Д. Этносы, национальное государство и формирование российской нации. Опыт философско-методологического исследования. – М.: ИФ РАН, 2007. – С. 11—12.].

На уровне массового сознания объективный процесс разложения феодализма и вовлечения сельских общин и социальных низов в хозяйственную, политическую и культурную жизнь государства проявился в устойчивом противопоставлении понятий «нации» и «народа».

Первоначально на исключительное право принадлежности к «нации» претендовали потомственная аристократия, дворянство и духовенство, тем самым ограничив рамки «нации» социальной элитой. Историческим рубежом, за которым последовал кризис и крах феодализма, стали претензии на принадлежность к нации со стороны «третьего сословия».

Так, уже в XVIII веке набиравшее силу «третье сословие» не желало, чтобы его представителей – торговцев, финансистов, юристов и представителей «свободных профессий» причисляли к «народу», считая, что достойны, наряду с дворянством и духовенством, входить в состав «нации». В этой связи А. Козинг отмечает, что уже в «сочинении аббата Сиейса „Что такое третье сословие?“ буржуазия уже безоговорочно признавалась „нацией“, то есть включалась в состав элит, отделяясь от крестьянства, которое продолжало оставаться податным сословием, не участвующим в политической жизни[171 - Козинг, А. Нация в истории и современности (Исследование в связи с историко-материалистической теорией нации). М.: Мысль, 1978. – С. 39.]».

Вместе с тем нельзя не видеть, что эволюция понятия нации – от Рима с его развитыми гражданскими институтами к Cредневековью и далее к современности – достаточно объективно отражала эволюцию нации, как социальной группы, главной чертой которой является непосредственная (пусть и пассивная) вовлеченность в функционирование социальных и политических институтов государства и гражданского общества.

В Риме с его развитым гражданским обществом в сферу действия государственных институтов было в той или иной степени вовлечено все население империи, понятие нации включало всех граждан Рима. В то же время как варварская периферия империи, находящаяся в стадии племенных союзов и доминирования родо-племенных отношений, вполне объективно относилась к «родам» (gens).

В Средневековье и понятие нации, и социальный слой, относящий себя к «нации», закономерно сузились до сословной верхушки, связанной с политической и церковной властью и государственным управлением.

Таким образом, «нации» Cредневековья были рудиментами гражданского общества позднего Рима, окруженными морем натурального хозяйства и родо-племенной архаики. Тем не менее, понятие нации сохранялось как обозначение системообразующей социальной группы, определяющей систему властных (политических) отношений.