Любовные драмы русских принцесс. От Екатерины I до Николая II

Так как же она могла при такой любви не завести от возлюбленного мужа ребёнка?!

Ну а теперь вернёмся всё-таки к тревогам Ивана Ивановича Бецкого, того Бецкого, карета которого во время коронации была поставлена самой государыне в царский поезд сразу за каретой цесаревича Павла Петровича, того Бецкого, которому императрица Екатерина II, прощаясь, целовала руки! Об этом сообщили потомки слуги Ивана Ивановича, слуга которого, когда императрица приходила в дом к Бецкому для работы с документами по налаживанию образования и воспитания в империи, имел права один оставаться там и который видел, как здоровались, как прощались его хозяин и государыня, а также слышал, как Бецкой обращался к ней просто: «Государыня-доченька!»

То есть Иван Иванович Бецкой, находясь во время празднования мира с Турцией в Петербурге, тревожился о здоровье своей родной дочери по крови Екатерине и ребёнка, который, как он, конечно, знал, должен был родиться. Родилась его внучка, которую назвали Елизаветой, дали отчество Григорьевна и фамилию Тёмкина. У девочки была богатейшая родословная со стороны матери и деда, ведь Иван Иванович являлся потомком знаменитого рода князей Трубецких, рода, восходящего к Рюриковичам, рода, один из представителей которого был в числе кандидатов в цари на соборе 1613 года.

Из пансионата замуж…

Итак, дочь Екатерины и Потёмкина появилась на свет. Григорий Александрович сразу же отвёз девочку к своей сестре, Марии Александровне, в замужестве Самойловой. А когда Елизавета немного подросла, её передали в семью сына Марии Александровны и племянника Потёмкина Александра Николаевича Самойлова, которого назначили её опекуном.

Позднее в воспитатели был определён лейб-медик Иван Филиппович Бек, придворный врач, лечивший впоследствии цесаревича Павла и его детей, то есть внуков государыни.

Бек жил и работал в России с 1755 года. Сначала слушал лекции в лекарской школе при Санкт-Петербургском сухопутном госпитале, после чего был произведён в подлекари, а затем, в 1757 году, и в лекари Санкт-Петербургского адмиралтейского госпиталя. С 1758 года участвовал в Семилетней войне в составе обсервационного корпуса, лечил раненых в сражениях при Цорндорфе, Пальциге и Франкфурте. Благодаря своим способностям выдвинулся на службу при главной артиллерии, а вскоре стал гофхирургом при Высочайшем дворе. В 1773 году, когда умер лейб-хирург, состоявший при наследнике престола Павле Петровиче, Бек был назначен на его место. В 1781 году государственная медицинская коллегия «в уважение долговременной практики и особливых дознаний» возвела его в доктора медицины без зашиты диссертации.

И вот в ноябре 1786 года он, назначенный лейб-медиком при великих князьях и княжнах, был одновременно определён в воспитатели Елизаветы Тёмкиной.

Елизавета начала свой жизненный путь, показав себя жизнерадостным и жизнеспособным ребёнком. Фамилию ей, как уже говорилось, дали Тёмкина, ну а отчество – отчество, как и полагалось, Григорьевна!

Удивительной и драматичной была судьба Елизаветы Григорьевны, хоть и не наименованной великой княжной, но по крови-то ею всё же являвшейся. Как против этого возразить? Опять же укажем на княжну Тараканову – она-то без всяких на то оснований, не имея никакого отношения ни к Елизавете Петровне, ни к Разумовскому, нарекла себя великой княжной, да мало того, её таковой признали на Западе. Конечно, Запад есть Запад, там всё, что угодно, признают, лишь бы направлено было против России. Но ведь признали! Отчего же и нам не рассказать о Елизавете Тёмкиной в книге, посвящённой великим княжнам Дома Романовых.

Известно, что государыня не слишком доверяла домашнему образованию, а тем более воспитанию.

Сын Елизаветы Григорьевны – Константин Иванович – указал в своей книге, что и его матери пришлось воспитываться в одном из закрытых учебных заведений, хотя формально она и оставалась в семье Александра Николаевича Самойлова, кстати, свидетеля тайного венчания своих родителей.

Константин Иванович Калагеорги писал:

«Елизавета Григорьевна воспитывалась в Петербурге, в лучшем тогда пансионе Беккера и прямо из пансиона выдана замуж за моего отца, бывшего тогда товарищем детства великого князя Константина Павловича, и получила от Потёмкина обширные поместья в Новороссийском крае».

Известно также, что императрица пожаловала дочери поместья в Херсонской губернии, в краях, управляемых Потёмкиным.

Что же касается образования и воспитания, то Императрица полностью разделяла взгляды Ивана Ивановича Бецкого на заботу о создании в России нового поколения людей. Бецкой убеждал в том, что необходимо дать преимущества воспитательным учреждениям, которые способны создать рукотворные препятствия, чтобы «на воспитываемое поколение не могли повлиять поколения старшие, зверообразные и неистовые в словах и поступках».

Недаром Жан-Жак Руссо, труды которого были известны в России, в своей знаменитой «Исповеди» писал, что «нет врождённых пороков и злодейств, но дурные примеры их внушают».

Опекуном Елизаветы Тёмкиной до её замужества оставался Александр Николаевич Самойлов (1744–1814).

Самойлов в России человек более чем известный, поскольку с 1792 по 1796 год был генерал-прокурором Правительствующего сената.

Службу он начал в 1760 году рядовым лейб-гвардии Семёновского полка, в канун Первой Турецкой войны в царствование императрицы Екатерины II (1768–1774) получил производство в первый офицерский чин и принял активное участие в боевых действиях, причём «за храбрость и мужество в боях при Силистрии», где служил под командованием своего дяди, в ту пору генерал-поручика Григория Александровича Потёмкина, был награждён орденом Св. Георгия 4-го класса.

Когда Потёмкин в декабре 1773 года срочно выехал в Петербург по вызову государыни, он взял с собой племянника, сделав его своим адъютантом. В чине адъютанта и воинском звании поручика лейб-гвардии Преображенского полка Александр Николаевич и присутствовал на венчании своего дяди с императрицей в светлую июньскую ночь в храме Святого Софрония Страстоприимца на Неве. А в 1775 году при назначении опекуном Елизаветы Тёмкиной был пожалован придворным чином камер-юнкера и назначен правителем дел Императорского совета.

Придворные дела не отвлекли от военной службы. Самойлов участвовал в комиссии по осуждению Пугачёва и его сообщников, затем снова командовал частями и соединениями, а в 1781 году был назначен командиром Таврического егерского корпуса. Корпус сражался в 1782 году на Перекопе с крымскими татарами, затем в 1783–1784 годах воевал с горцами на Кубани и на персидской границе.

Стал Самойлов, уже генерал, активным участником и Второй Турецкой войны в царствование императрицы Екатерины II (1787–1791).

Причём именно он во время осады Очакова принял в командование 28 июля 1788 года после ранения Суворова левое крыло русских войск, осаждавших турецкую крепость. Во время штурма 6 декабря одним из первых ворвался в крепость через пролом, устроенный русской артиллерией, за что получил в награду орден Св. Георгия 2-го класса. В 1789 году командовал отрядом на Днестре. Затем с отличием и храбростью командовал войсками при взятии ряда турецких крепостей, за что был удостоен орденом Св. Александра Невского. Командовал одной из главных наступающих колонн русский войск и при штурме Измаила в декабре 1790 года, за что получил в награду орден Св. Владимира 1-й степени. Участвовал в переговорах с турками в Яссах и даже руководил ими после смерти Потёмкина вплоть до прибытия канцлера А. А. Безбородко, а затем был направлен в столицу с известием об успешном окончании переговоров и заключении выгодного Ясского мирного договора, за что получил высший российский орден, Св. Андрея Первозванного. Ему были пожалованы также золотая шпага, украшенная алмазами, с надписью «За храбрость» и огромная по тем временам сумма 30 тысяч рублей.

А. Н. Самойлов. Художник И.-Б. Лампи Старший

17 сентября 1792 года стал генерал-прокурором и государственным казначеем, сменив на этом посту неподкупного, как говорили о нём современники, Александра Алексеевича Вяземского (1727–1793).

В 1793 году был возведён «с нисходящим его потомством, в графское Римской империи достоинство».

Именно Александр Николаевич Самойлов заказал ныне известный портрет Елизаветы Григорьевны Тёмкиной знаменитому в то время художнику Владимиру Лукичу Боровиковскому (1757–1825), признанному мастеру портрета, академику Императорской академии художеств.

Он дал задание изобразить 22-летнюю Елизавету Григорьевну следующим образом:

«Пускай Елизавета Григорьевна будет написана таким образом, чтоб шея была открыта, а волосы растрёпанными буклями лежали на оной без порядку».

Для работы Боровиковскому потребовался целый год. Сделал он параллельно и миниатюрную – размером в открытку – овальную копию на цинке. Причём изобразил Елизавету Григорьевну в образе богини Дианы, с обнажённой грудью, с украшением в виде полумесяца в причёске.

В те годы императрица Екатерина Великая была серьёзно озабочена осуществлением грандиозного Греческого проекта, которым её по-хорошему заразил Григорий Александрович Потёмкин.

Греки стали весьма частыми гостями при русском Императорском дворе. Даже в воспитательницы внука государыни Константина Павловича была определена гречанка Елена. А сын греческого дворянина Иван Христофорович Калагеорги преподавал Константину греческий язык. Он был старше великого князя, но сдружился с ним, и эту дружбу они пронесли сквозь годы, о чём будет сказано ниже.

При дворе и произошло знакомство Калагеорги с Елизаветой Тёмкиной, которая, хоть и воспитывалась не в самом дворце, часто бывала там и сдружилась со своими племянниками, детьми великого князя Павла Петровича, приходившегося ей родным братом по матери.

Знакомство Елизаветы Тёмкиной с будущим супругом произошло неслучайно. Сын греческого дворянина, как уже упомянуто выше, Иван Христофорович Калагеорги тоже находился при дворе.

То есть наверняка не без участия Екатерины состоялось знакомство её дочери и гвардейского офицера Калагеорги.

Возможности для знакомства и завязывания отношений, конечно, были. Елизавета Тёмкина и Иван Калагеорги имели возможность видеться на различных дворцовых мероприятиях, вполне могли прогуливаться по дворцовому парку. Были и темы для разговоров. Елизавета много читала, разбиралась в живописи, музыке, интересовалась и греческим языком, которому Калагеорги с успехом учил великого князя Константина.

Елизавета была красива. В этом можно убедиться, если взглянуть на её портрет кисти Боровиковского. Молодой человек влюбился в неё, и она ответила чувствами.

Но что же делать? Елизавета Григорьевна догадывалась, что находится на особом положении при дворе и что её положение ко многому обязывает – во всяком случае, ей давно уже дали понять, что она не вольна распоряжаться своей судьбой, что судьба её в руках государыни.

После объяснений в любви с Иваном Калагеорги она решилась написать письмо самой государыне. Вот это письмо:

«Отпустите, Всемилостивейшая Государыня! Несчастной, которая приемлет дерзновение изъявлять Вашему Императорскому Величеству всеподданнейшую благодарность. В злополучии моём удостоили Ваше величество обратить на меня милосердые взоры… около года тому назад. Но благоволите ныне осчастливить меня монаршим на просьбу мою вниманием.

За год пред сим лишилась я благодетеля моего бригадира Фалеева, который не переставал удовлетворять моим потребностям, и около уже года предана забвению и оставлена. Никто не печётся о моём пенсионе, содержании и об учителях. Генерал Самойлов, сестра его, господин Высоцкий обещали снабдить меня приданым, есть ли кончится дело о наследстве после покойного светлейшего князя; но Богу известно, когда оное решится, а между тем я не имею ничего. Удостойте всем: Государыня, устроить жребий мой, рассеяв сомнения беспомощной…

Ваше Императорское Величество не оставляли никогда щедротами вашими мне подобных, и не одна я буду оными взыскана. Благоволите переменить указ о покупке крестьян, но повелите употребить сию сумму на доставление меня домиком, в котором жила бы я с тем моим покровителем, какового угодно было Вашему Императорскому величеству мне назначить».

Вполне понятно, что в письме не только просьба о приданом, но и тайный намёк на желание получить высочайшее благословение на супружество.

Не дремал и жених. Сохранилось письмо к генерал-адъютанту князю Платону Зубову, в котором Иван Калагеорги благодарит за участие в его судьбе и содействие в подготовке к бракосочетанию с Елизаветой Тёмкиной.

«Ваше Высочество!

Примите моё почтение Вашему Высочеству в нынешних обстоятельствах, от которых зависит моя счастливая жизнь. Это благодаря Вам, мой генерал, я смог добиться надежды на руку настоящей дочери покойного князя Потёмкина. Вы начали меня поддерживать, я Вас умоляю соблаговолить и продолжить. Генерал Самойлов сообщил мне, что господин Попов получил от Всемилостивейшей Государыни согласия на мою женитьбу, и обещал составить часть приданого девицы, и говорить об этом с Её Величеством. Господин Попов, которому Императрица поручила устройство молодой персоны, ждёт, что господин Самойлов решится, и дело остаётся в том же этом состоянии. Я осмеливаюсь Вас умолять, мой генерал, соблаговолить сказать слово благосклонности обо мне господину генерал-прокурору. Я был убеждён, что, если Ваше Высочество изъявит совсем лёгкое желание, это дело завершится, я немедленно прекращу пребывать в ужасной тревоге. Я присоединяю новый знак милости к тому, которым Вы меня уже удостоили.

    С глубочайшим уважением к Вашему Высочеству Иван Калагеорги».

Упомянутый в письме Попов – знаменитый секретарь светлейшего князя Потёмкина, Василий Степанович Попов, после смерти Григория Александровича был назначен статс-секретарём Императрицы.

Началось томительное ожидание. Не знали влюблённые, что государыня заранее предполагала такой поворот дел. Иначе бы она легко прервала встречи своей дочери с Иваном Калагеорги.