Актрисы старой России. От Асенковой до Комиссаржевской

– Отважный георгиевский кавалер, презиравший смерть в бою и крушивший десятками недругов, не решается обратить на себя ваше внимание. Выслушайте его…

Надежда Самойлова. Неизвестный художник

И, резко толкнув в бок Макшеева, мгновенно удалился.

Они остались один на один, но совершенно ясно, что остались на какие-то мгновения. Уже слышался шум шагов, уже спешили новые и новые поздравители. Просто какое-то чудо, что выдалась минутка, одна минутка, а может, и того меньше.

Макшеев потом не мог вспомнить, что он говорил, вряд ли могла доподлинно запомнить и Надежда Васильевна Самойлова.

Он вручил букет, наверно, самый великолепный из всех, что она видела в тот вечер, хотя и другие старались, не скупясь, удивить её.

– Позвольте, позвольте видеть вас, говорить с вами…

– А я и не запрещаю, – улыбнувшись, сказала Самойлова, а сама подумала: «Вот так дела. Жених не видит такого поклонения, а то бы…»

Она не успела додумать, в чём бы заключалось это «а то бы», потому что новая волна почитателей всё смешала и всё закружила.

Макшееву оставалось скромно удалиться. Зеленский встретил его в вестибюле.

– Ну что, о встрече договорился?

– Она сказала, что не запрещает! Но почитатели не дали назначить.

– Не запрещает? – услышали они голос офицера своего полка, тоже побывавшего на бенефисе. – А я вот слышал, что замуж выходит Надежда Самойлова.

– Замуж?

– Замуж! За богатейшего помещика. Как его там… За Коровкина.

– Может, за водевилиста Николая Коровкина? – спросил Зеленский, прекрасно знавший и репертуар театров, и имена наиболее популярных драматургов, музыкантов и водевилистов.

– Точно! Но и другое верно – он сын очень богатого помещика. Так что эта птица-тройка умчалась!

Макшеев приуныл, но Зеленский поблагодарил знакомого офицера за информацию и деликатно дал понять, что сейчас не до него.

– А ты что так огорчился? – спросил он у Макшеева. – Уж не думал ли руку и сердце предлагать?

– Думал, просто думал, а сегодня решил. Поговорил с ней и решил. Это судьба моя.

– Ну, ну, ну, лейб-гвардия! Твоя судьба в служении верой и правдой государю и России.

– Не могу, я не могу жить без неё!

– А без службы военной сможешь?

Макшеев промолчал, и приятель прибавил:

– Знаешь, как в обществе почитается: актёры – это лицедеи. Общаться с ними можно, только любуясь игрой из зала.

– Это неправильно. Совсем неправильно, – с жаром возразил Макшеев.

– Тебя не убедишь! – сказал Зеленский. – По домам. Завтра день тяжёлый.

«Дом… был наполнен взаимной любовью…»

А Надежда Самойлова в те же самые минуты сидела в гримёрной, сославшись на то, что ей пора переодеться и приготовиться к поездке домой. Только тогда отвязались. Сидела и думала, думала, думала. Она уже почти согласилась стать женой Николая Арсентьевича Коровкина, который был действительно сыном очень богатого и сурового помещика-землевладельца.

Она бы уже была замужем, если бы не этот самый отец-помещик. Хотя очень сомневалась, что замужество принесёт счастье, поскольку будущий супруг собирался забрать её из Александринского театра и построить для неё свой собственный, но далеко от столицы, в затерянной российской глубинке, где были у отца большие земли. Она колебалась. Ведь сцена – это не на всю жизнь. Пройдёт ещё 10, может, 15, даже пусть 20 лет, хотя это очень вряд ли, вон Варвара Асенкова сгорела и вовсе совсем молодой, и придётся покидать сцену. А тут семья, дети, любящий муж… Николай Коровкин был уже популярным театральным писателем, по его сценариям ставились многие водевили.

Со свадьбой вышла задержка из-за крутого нрава отца. Тот твёрдо сказал: «Нет!»

Правда, Коровкин, сообщив об этом Надежде, обещал, что сможет обойти запрет. Полностью расстаться со сценой будущая супруга на пожелала. Тогда и возникла идея захолустного театра, впрочем, не такая уж и приятная для неё идея. Ей хотелось блистать в столице. Сколько добивалась популярности! Даже конфликтовала с подругой детства Варенькой Асенковой. И как конфликтовала. И вот теперь Вареньки нет, и все её роли у неё, Надежды Самойловой. Но как будто что-то надломилось. Их примирили последние часы жизни. Они долго сидели вдвоём, перебирали в памяти свою жизнь и не находили причин для тех конфликтов, которые раздирали не только их самих, но и всю труппу театра.