Елизавета Петровна

– По каким?

– Да неужели тебе никогда не приходило в голову, Полина, что Столбин будет нам крайне полезен в России?

– Ну конечно приходило, но при чём в России французский язык?

– А разве может он вернуться в Россию под своим именем? – спросила Жанна.

– Ну конечно, нет, но и за француза ему тоже не удастся выдать себя…

– Да это и не нужно…

– Особенно, – продолжала виконтесса, – при таком учителе, который в произношении и сам-то не очень силён. Кстати, Жанна, что это значит: когда я спросила твоего отца, где ты и не здесь ли Анри, то он сначала посмотрел на меня свирепыми глазами, а потом сразу стал сердитым и хмурым!

Жанна и Анри переглянулись, но молчали.

– Э, господа, но у вас что-то не всё ладно? – продолжала Полина. – Да полно, уж и вправду ли нежничали вы перед моим приходом? Анри взволнован, Жанна грустна? Дорогие мои! Вы ведь знаете, что я…

– Страшно любопытна! – договорил Суврэ.

– Фу, какой вы гадкий, Анри! Вы знаете, что я очень люблю вас обоих и что в сущности я – не такая пустая болтушка, какой кажусь. Поделитесь со мной своим горем. Может быть, и я что-нибудь дельное придумаю!

Жанна опустила голову.

– Ну что же, рассудите нас, Полина, – сказал Суврэ, – если только Жанна ничего не имеет против.

– Пусть! – сквозь зубы кинула Жанна.

– Так видите ли, Полина, – продолжал Анри, – у нас действительно разногласие, и немалое, на мой взгляд. Вы были поверенной моих сердечных тайн, Полетт, вы знаете, как долго и как нежно я люблю Жанну. Знаете вы и то, что мне удалось пробудить к счастью мою принцессу-ледышку. Но я хотел бы сделать её окончательно счастливой, а разве может быть счастье – я разумею прочное, открытое, полное счастье, – если отношения между двумя людьми не урегулированы! А кто мы сейчас друг другу? Как смотрит на нас свет? Да и каково нам самим? Встречаться урывками, украдкой, воровать своё счастье у самих себя! А когда я говорю Жанне, что нам надо повенчаться, она начинает говорить о своём прошлом, уверять, что она опозорена и недостойна носить моё имя. Но какое мне дело до её прошлого? Твоё настоящее, твоё будущее – вот что беру я, Жанна, а прошлое похоронено и забыто в далёкой России. И как можно говорить о позоре! Разве в насилии позор?

– Нет, Анри, – грустно ответила Жанна, – я говорила не только это, да и не совсем так. Я говорила только, что если твоя любовь пройдёт, то что бы ты ни говорил теперь, а тогда не утерпишь, чтобы не укорить меня прошлым. Но это не остановило бы меня. Гораздо большим препятствием в моих глазах является то, что, став твоей женой, я делаюсь французской подданной, а между тем у меня имеются нравственные обязанности перед родиной…

– А перед отцом у тебя нет обязанностей, Жанна? – с жаром произнёс Анри. – Разве тебе не жаль этого достойного старца, который не может примириться с совершающимся на его глазах. Пусть он закоснел в своих понятиях, но ведь нельзя же не уважать старости?

– Если отец не может отрешиться от ложных взглядов, тем хуже для него. Но он стар, Анри, а я молода, тогда как Россия вечно юна. Нельзя жертвовать молодым старому – это противоестественно! Наконец, ты не имеешь права требовать этого от меня, Анри. Вспомни, что я сказала тебе в первый день нашей любви: «Я буду любить тебя до тех пор, пока любится и пока твоя любовь не станет поперёк моему долгу». Берегись, Анри!.. Настаивая на своём желании, ты подвергаешься опасности второго «пока»!

– Однако мы продолжаем пререкаться и сами судим себя, – заметил Анри, – а ведь мы пригласили, с обоюдного согласия, судьёй Полетт…

– Которая скажет, что вы не правы, Анри! – с жаром подхватила виконтесса.

– Вот видишь! – с торжеством заметила Жанна.

– Я не прав? Но что вы говорите, Полина! – воскликнул поражённый Суврэ, уверенный, что Полина встанет на его сторону.

– Да, вы не правы, Анри, и я сейчас докажу вам это.

– Это интересно!

– А вот послушайте. Должна вам сказать, Анри, что я заранее улыбалась, представляя себе вас в виде влюблённого. Мне так живо представлялось, что вы не скажете просто: «Жанна, я люблю тебя!» или «Жанна, я твой навеки!», а сначала встанете в позу и приведёте соответствующую цитату.

– Ну нет! – перебила её Жанна, невольно улыбаясь. – Я заранее взяла с Анри честное слово, что он не будет мучить меня стихами!

– Ну вот, – продолжала Полина, – действительность оказалась ещё хуже моих представлений. Как, вместо того, чтобы наслаждаться достижением заветнейших грёз, вы морализуете, Анри? Но вы просто недостойны выпавшего на вашу долю счастья! Прежде вы жаждали хотя бы просто благосклонной улыбки Жанны, сами говорили мне, что сочтёте высшим счастьем, если она позволит вам хотя бы говорить ей о своей любви. Вы добились большего, но теперь вам мало и того. Вы ставите новые требования, ещё дальше отводите те границы, в которых, по-вашему, должно заключаться полное счастье. Что же может гарантировать, что, добившись осуществления этих желаний, вы не поставите ряда новых, всё менее и менее осуществимых требований? Бывают такие натуры, которые не умеют быть счастливыми. Из-за них не стоит поступаться своим «я», Анри!

– Но всё это – только рассуждения, Полетт; где же доказательства?

– Извольте и доказательства. Любовь должна быть прежде всего свободной и не налагать цепей. А вы хотите связать Жанну, не поступаясь лично ничем. Любовь должна облагораживать людей, способствовать им в их лучших стремлениях, а вы хотите на основании каких-то мифических прав любви помешать Жанне исполнить то, что она считает своим высшим долгом. Мало того, вы не исполняете своих обязательств. Жанна сказала вам, что её любовь не должна мешать её долгу к родине, и вы согласились с этим, а теперь начинаете проповедовать, что она не так, как нужно, понимает свой долг, и так далее. Мало того, вы недостаточно деликатны, так как, желая добиться своего, спекулируете на любви Жанны к отцу. Вы знаете, что её это и без того мучит, и всё-таки подливаете масла в огонь?! Нет, Анри, если бы на месте Жанны была я, то я с самой очаровательной улыбкой распахнула бы перед вами дверь и предложила бы прогуляться подальше!

– Ну что же, может быть, она так и сделает! – с горечью сказал Анри, опуская голову.

Жанна подошла к нему и, положив руки ему на плечи, промолвила:

– Нет, Анри, я сделаю всё возможное, чтобы этого не случилось! Так трудно, так страшно быть вечно наедине со своей местью, со своим прошлым!. Когда ты со мной, я дышу спокойнее, искреннее, верю в будущее торжество… Но к чему же ты делаешь всё, что способно разъединить нас? Дай мне сначала исполнить свой долг, дай мне видеть мою родину освобождённой от засилья немецких конюхов и выгнанных из Германии немецких принцесс, и тогда…

– Жанна! – воскликнул Суврэ, лицо которого просветлело, – моя Жанна! Так обещай мне по крайней мере, что когда твоя родина не будет нуждаться в тебе, ты дашь мне руку, чтобы я мог повести тебя к алтарю!

– Это я могу обещать тебе, Анри! – торжественно сказала Жанна.

– Ну и на том спасибо, – послышался с порога ворчливый бас старика Очкасова, – что же делать, настали времена, когда нам, старикам, хоть в гроб живыми ложись! Не нужны мы стали, молодёжь по-новому жить хочет!

– Мне бесконечно тяжело, что я служу причиной вашего огорчения, – сказал Суврэ, вставая и кланяясь старику.

– Эх, маркиз! – добродушно сказал Николай Петрович. – На вас-то я вовсе не сержусь. Если я сам со своей дочкой возлюбленной ничего поделать не могу, так где уж вам-то её на свой лад переделать! Спасибо вам хоть за то, что в будущем свете мне показали; авось удастся мне перед смертью увидеть дочку честной супругой… хоть и басурмана! – по-русски добавил он.

– Удастся, мсье Николя, удастся! – затараторила Полетт, вскакивая с места и хватая старика за руку – Идите к нам, подсаживайтесь, и я сейчас расскажу вам, что у меня имеется новенького. Вы увидите, что у нас очень много надежд, а ведь вы сами слышали, какие условия поставила Жанна!

– Нет уж, пойдёмте лучше в сад, – сказала Жанна, – а то здесь слишком жарко. Кстати, скоро должен появиться ещё один человек, который даст вам самые последние сведения о России.

– Вот как? Кто же это такой? – спросила Полетт.

– Это – Нарышкин, бывший в последнее время самым близким человеком к царевне Елизавете. Нарышкин – человек очень энергичный, умный, но чересчур увлекающийся. Он затеял целый заговор и хотел одним мановением руки возвести царевну на престол. Но разве такие дела совершаются без подготовки, сразу? Конечно, нечего и говорить, что заговор был сейчас же обнаружен. Нарышкину пришлось бежать из России, и вся эта нелепая затея только ухудшила положение принцессы Елизаветы!

– Однако, – сказала Полетт, – значит, в России действительно имеется хорошая почва для переворота, и её следует только немного подготовить?

– На это тебе ответит Нарышкин, а теперь идёмте в сад, и ты расскажи нам, что у тебя имеется новенького!

Общество перешло в сад, где и расселось вокруг стола, куда слуги принесли воду со льдом и вино.

– Боюсь только, что мсье Столбин не поймёт меня, – сказала Полетт.

– Я понимаю гораздо лучше, чем говорю, – отозвался тот.

– А чего он не поймёт, он спросит у меня, – заметила Жанна. – Ну говори же, Полетт, говори!

– Так вот, дорогие мои. Вы знаете, что в последнее время главный интерес сосредоточился вокруг кандидатуры на место покойного Тремуйля. Король, осаждаемый с трёх сторон, совершенно потерял голову, но мне с сестрой удалось всё-таки склонить его на нашу сторону. Не буду описывать вам все наши мытарства, ухищрения, старания. Скажу просто, что теперь в моих руках находится подписанный королём приказ о назначении на место Тремуйля, дающий право указанному в приказе лицу требовать в случае отмены приказа возмещения в четыреста тысяч ливров. Вместо имени там оставлено пустое место. Стоит мне только вписать туда кого-либо – и готово!

– Молодец, Полетт! – сказала Жанна.

– И что только эти бабы с нашим братом делают! – ворчливо кинул Очкасов.