Женитьба доктора Поволжина

– Приятно слышать. А что, скоро там будет готово? – спросил он, кивая в сторону, где расположена была комната невесты.

– Не знаю, – с легкой досадой ответила Алла, – там делают глупости. Ты знаешь свою жену. Недурно было бы и тебе тоже вмешаться.

Алла взяла брата под руку и вышла с ним в коридор. Жених не мог расслышать, о чем они говорили. До слуха его долетели лишь слова: «Ты сам мужчина, а потому поймешь меня скорее». Она вернулась в гостиную, а Мордовцев пошел смотреть, как убирают невесту.

Раздались звонки один за другим, и в гостиной появились шафера.

В семье держались старых традиций, которые требовали, чтоб шафера были холостые. Двух молодых, для невесты, нашли легко среди танцующей молодежи, так как они же должны были потом дирижировать танцами, – два выпускных юнкера: один кавалерист, другой пехотинец.

Для жениха выбор оказался труднее. Сверстники его были почти все женаты, а неженатые опустились, были неопрятны или пребывали в незаконном сожительстве, что было всем известно, а потому они не годились для свадебного церемониала. Доктор остановил свой выбор на двух приличных холостяках. Один из них – приват-доцент, всей душой преданный науке, был совершенно равнодушен к правилам светской жизни. Уступая настойчивым просьбам, он согласился быть шафером, как старый школьный товарищ жениха, но пришел в сюртуке, проеденном молью, что бросалось в глаза. Другой шафер, тоже давний товарищ по школе, был армейский капитан, большой балагур и любитель выпить. Из комнаты невесты вызвали портниху, которая тут же в гостиной, не теряя времени, начала чинить и подштопывать сюртук приват-доцента, он же, разгуливая в одном жилете по гостиной, с увлечением завел речь о щелочной реакции во время пищеварительного процесса.

– Голубчик, нам это хорошо известно, – остановил его жених.

– Вам… тебе – да, но военная молодежь, может быть, еще не знает. Свадебные обеды изобилуют тяжелыми азотными кислотами, – продолжал он свою речь, расхаживая взад и вперед, натыкаясь на кресла, которые по близорукости не замечал. – Моя тема как нельзя лучше соответствует текущему моменту. Алкоголь, жиры, сахар – все это углеводы; при усиленном выделении калорий они… – не унимался приват-доцент.

– Вы прямо душка! – перебил его капитан надтреснутым басом, подхватывая приват-доцента в объятья, когда тот споткнулся, потерял свое пенсне и чуть не упал. – Преклоняюсь пред наукой, пре-кло-няюсь, – гудел капитан, который был уже навеселе. – Смир-рно! Равнение направо, господа юнкера, – отдадим честь науке.

Юнкера криво улыбались. Кавалерист выпятил грудь, звякнул шпорами и поправил этишкеты. В этот момент в гостиную впорхнул целый выводок подружек невесты – все в белых платьях и шелковых туфлях, воздушные и грациозные, как райские птицы. Они поздоровались с женихом, делая книксен, и в зале сразу стало парадно и душисто.

– Адски шикарно, – шепнул кавалерист своему пехотному коллеге и снова звякнул шпорами. Приват-доцент скрылся за занавеской у окна. На него надели сюртук, но оказалось, что надо было еще прикрепить пуговицу, болтавшуюся на ниточке.

Вошел хозяин и, посмотрев на часы, объявил, что жениху с его шаферами пора ехать в церковь.

В передней произошла заминка. Когда жених надевал пальто, к нему подошла горничная и попросила его зайти на минутку в комнату Ольги Петровны. Жених пошел с неудовольствием, как был, – одна рука в рукаве пальто, другая на свободе. Он придерживал ею пальто за воротник, чтобы оно не съезжало.

– Надо же благословиться, разве вы не знали? – сухо сказала ему Ольга Петровна, стоя в дверях комнаты с иконой в руках. Невеста в белом платье, но еще без фаты стала подле жениха.

– Опуститесь на колени, – важно приказала мать. – Николай Степанович, где ты? – позвала она мужа. – Стань рядом со мною.

Жених опустился на одно колено, придерживая рукой съезжавшее с плеча пальто. Невеста как-то присела, раскинув вокруг себя широкую белую юбку. Жениху было неловко: при отсутствии сердечности весь обряд показался ему неискренним и ненужным. Соблюдалась только форма. Мать невесты прочла какую-то молитву, жених ее не слушал. Он был занят мыслью, чтоб не съехало с плеча пальто при неустойчивом положении на одном колене. Ему сунули в лицо икону для поцелуя, но, впопыхах, он только ткнулся в нее носом, слегка оцарапав его серебряным венчиком ореола.

– Ну, теперь поезжайте, – сказал отец невесты. – С Богом.

Доктор вышел, вздохнув облегченно.

– Оставь его лучше в покое, – ответил муж, – он не мальчишка, свою голову на плечах имеет, не нам его учить.

– Ты совершенно не думаешь о дочери. Каково будет ей с таким мужем?

– Отлично заживут, если ты не будешь вмешиваться.

– Ты всегда был равнодушен к моим религиозным чувствам, но сейчас я этого не допущу: дело идет о счастье нашей дочери.

– Оставь ее в покое, и она будет счастлива. Повесь икону на место. Чего брюзжишь с иконой в руках?

– Пожалуйста, не сажай с Викой в карету мальчишек юнкеров, – вспомнила вдруг мать, – они могут помять ей платье, и вообще я считаю их общество слишком развратным для нашей дочери. Во время венчания пусть подержат венец над головой и на балу отпляшут, что полагается. После этого к нам – чтоб ни ногой.

* * *

Хор, заливаясь, фигурно выводил слова прокимна «Положил еси на главах их венцы от камени честны». Это было необычно дивно. Маститый отец Никодим терпеливо ждал. Певчие увлеклись, и, казалось, никогда не кончат. Жених украдкой поглядывал на невесту, сохраняя полное достоинство. Вика, точно утонув в фате, казалось, не жила, но витала в облаках блаженства. Она чувствовала, что взоры всех были устремлены на нее, все любовались ею, никем другим, а только ею. На жениха взглядывали лишь иногда, случайно, и сейчас же снова на нее. И при этом взоры у всех как-то особенно, празднично, блестели. Иногда в толпе перешепнутся и сейчас же опять во все глаза смотрят на нее.

Вика все это видела и была в полном упоении. От мысли, что все здесь только ради нее и только для нее, сладко кружилась голова. Николай Иванович, жених, казалось ей, был здесь вовсе ни причем, со своим спокойным и даже равнодушным лицом и с курчавенькой бородкой. Не для него же все это происходит. Чем он все это заслужил? Хотя без него ничего этого не могло быть. Впрочем, тогда был бы другой. Стоило бы только ей захотеть. А потому, конечно, все это происходит только из-за нее и только ради нее. Глаза у нее блестели и, как ей казалось, у всех тоже. Кто-то шепнул сбоку в толпе: «Какая хорошенькая, лакомый кусочек!» Отец Никодим строго покосил глазом на говорившего. Но Вика была счастлива. Конечно, она здесь самая красивая, самая главная, она – лакомый кусочек. Этот кусочек достался почему-то Николаю Ивановичу, бородатому мужчине, который стоит рядом. Заслуживает ли он такое счастье? Правда, он джентльмен, почтительно улыбается, приносит цветы и конфеты. Он будет исполнять все ее прихоти, покупать дорогие платья и драгоценности. Хватит ли у него на это денег? Ведь такой «лакомый кусочек», как она, должен очень дорого стоить. Муж обязан все положить к ее ногам. А она? Она все это будет принимать как должное, и больше ничего. Ведь она же лакомый кусочек. Стоит ей только захотеть – и ей начнут служить другие. Что это дьякон кричит так громко? И все громче и громче. Кричит так, что это становится даже не совсем прилично, и жилы у него на лбу надулись, вот-вот лопнут. Вика насторожилась и стала слушать.

– А ж-жена-а да убои-ится сво-е-го-о му-у-у-жа!..

И все улыбаются, у всех довольные лица, все с этим согласны. Значит, муж получит «лакомый кусочек» и спокойно будет его кушать, а я должна только слушаться и бояться своего мужа. Это совсем неинтересно. Значит не он мне будет служить, а я ему. Как это может быть? Все на меня смотрят, все мною любуются, и после всего этого я должна буду снять фату и служить мужу. Ну нет, это вздор. Этого никак не может случиться. У меня будет прислуга. А все-таки тут что-то не так. Например, если мне захочется пойти на каток с Колей Полымовым – муж имеет право сказать: нет, сиди дома или пойдем вместе. Ты будешь кататься, а я буду смотреть, потому что сам больше не катаюсь. Это обидно. А юнкер Брянцев? Он так упоительно кружит меня в вальсе. Впрочем, танцевать с другими можно, но лишь в том случае, если позволяет муж. Но пусть попробует не позволить, я тогда…

Отец Никодим в эту минуту взял ее за руку и, соединив с рукой Николая Ивановича, начал водить их вокруг аналоя. Сзади кто-то суетился, подбирая ее шлейф. Юнкер Брянцев, держа над ней венец, ловко шел как-то боком, чтобы не зацепить за шлейф шпорами. Кругом все восторженно шептались: «Какая миленькая, какая хорошенькая, ну прямо картинка».

– И ты, невесто, возвеличися якоже Сарра, и возвеселися якоже Ревекка, и умножися, якоже Рахиль, веселищися о своем муже, хранящи пределы закона, зане тако благоволи Бог, – торжественно произнес отец Никодим, принимая от юнкера Брянцева венец, который он держал над ее головой.

– Поцелуйтесь, – сказал отец Никодим.

Вика сконфузилась и подставила мужу щеку.

Начались поздравления. В церкви все сразу задвигались и зашумели. Вика стояла на амвоне, точно принцесса на ступенях трона, и все целовали ей руку. Это было так интересно. Она сейчас точно царица. Она красивее всех и выше всех – перед нею послушная и покорная толпа. Один за другим к ней подходят совсем незнакомые люди, говорят ей ласковые и почтительные слова. Иные дамы ее целовали, но это было ни к чему. Ей хотелось преклонения, а эти поцелуи, да еще с фамильярным заключением в умиленные объятия, – этого не надо.

Наконец Николай Иванович, под руку с молодой женой, пошел через церковь к выходу. На паперти толпился народ. Все хотели взглянуть на молодых. Теснились и толкались так, что Вика даже испугалась: дойдут ли они до кареты.

Но дальше все пошло гладко. Карета благополучно доставила их в ресторан, где был приготовлен свадебный обед. Родители невесты встретили их на пороге. По старым правилам, которых они строго держались, они не присутствовали в церкви.

Зал быстро наполнился приглашенными. Все стали у своих мест. Отец Никодим благословил трапезу и сел по правую руку от новобрачных. Слева сели родители невесты. Все было, как в волшебной сказке. Нарядные гости, парадно убранный стол, красивая сервировка, масса цветов, хрустальные граненые бокалы.

Лакеи проворно наливали вина. Шаферов посадили напротив молодых, вперемежку с подружками невесты. Приват-доцент оказался как бы в плену между двумя хорошенькими девицами, которым капитан внушил занимать кавалера со всяким тщанием, как человека, которому известны все тайны природы.

Новобрачный стоически выдерживал свою роль. Сидя между молодой женой и тещей, он старался быть галантным и оказывать равно ласковое внимание к ним обеим, но это было вовсе не так легко. Вика сидела молча, с блуждающей улыбкой на лице. Она не слушала мужа. Ей были интересны только восторженные взоры, которые, как ей казалось, все время останавливались на ней. Ей этого хотелось, иного она не допускала. Она продолжала сознавать себя центром внимания, общим кумиром, и ласковые вопросы мужа только мешали ей наслаждаться чувством своего превосходства. Когда муж ей что-то говорил, она не отвечала, а только улыбалась блаженною улыбкой, обращенной не к мужу, а ко всем вообще.

Теща властным тоном изрекала какой-то вздор, который Николаю Ивановичу приходилось смягчать и поправлять, а потому он находился все время на чеку. Провозгласили первый тост за новобрачных, после чего упорно кричали – «горько»! Молодым вовсе не хотелось целоваться перед всеми, но гости не отставали до тех пор, пока они не уступили. Ольга Петровна с неудовольствием наблюдала сцену поцелуя, впрочем, не очень добросовестного со стороны молодой, которая опять только подставила щечку.

– Совершенно неуместный обычай, – заметила по этому поводу мать своему мужу, – он развращает молодежь.