Мир легенд о свирепых монстрах

Хотя для самых близких людей Клервиуса факты были убедительны. Он умер. Его семья присутствовала на похоронах. О нем скорбели и тосковали. А через восемнадцать с лишним лет он вернулся к ним. Ходячий мертвец.

Врачебная ошибка или результат гаитянской черной магии? Скорее всего, мы никогда не узнаем точно.

Пустой

Мы боимся смерти, потому что она означает потерю управления, воли и свободы. Смерть в глазах многих людей похищает личность и бесповоротно заменяет ее. Тогда понятно, что и рабство можно рассматривать так же. Оно забирает возможность принимать самостоятельные решения и превращает людей в некое подобие машин для получения выгоды другим человеком.

Но вдруг в мире действительно есть какие-то люди – бокоры или служители зла, – которые открыли способ производства своих ходячих мертвецов? Может быть, есть те, кто усовершенствовал искусство превращать мужчин и женщин в рабов в большей степени, чем удавалось прежде любому рабовладельцу, – похищая их души и после смерти обрекая на бесконечный труд.

В феврале 1976 года Франсин Иллеус поступила в местную больницу на Гаити. Она жаловалась на слабость и спутанное сознание. У нее были расстройство пищеварительной системы и боли в желудке. Врачи назначили лечение и отпустили домой. Через несколько дней она скончалась и была погребена на местном кладбище. Ей было всего тридцать лет.

Через три года матери Франсин позвонила подруга, жившая в нескольких милях от нее. Она хотела, чтобы та пришла на местный рынок, причем срочно. Мать Франсин не знала, что случилось, но поспешила изо всех сил.

И там ей сказали, что на рынке найдена женщина. Она истощена и ни на что не реагирует, не выходит из угла, сидит на корточках, опустив голову и закрыв лицо руками. Женщиной оказалась Франсин Иллеус.

Мать забрала ее домой и пыталась помочь, но дочь была как мертвая. Тело было на месте, а духовного начала почти не осталось. Различные доктора и психиатры проводили время с Франсин, но прогресс был мизерный.

Повинуясь безотчетному порыву, мать Франсин эксгумировала гроб. Она должна была убедиться, что эта женщина – чуть лучше ходячего трупа – в самом деле ее дочь. Да, у женщины был такой же шрам на лбу, как у ее дочери. Да, они были похожи. Да, другие люди признали в ней Франсин. Но она должна была убедиться.

Когда гроб извлекли из земли, он был тяжелый. Ворчали, что слишком тяжелый, чтобы быть пустым. Все больше сомневаясь, мать Франсин попросила открыть его. И когда последний гвоздь вытащили из дерева, крышку подняли и отложили в сторону, гроб вовсе не был пуст. Он был полон камней.

Деревья

Прогулка в роще напомнила ему о сне. Стакли привык к деревьям, как и идущий рядом с ним Калеб. Ведь он зарабатывал на жизнь, ухаживая за садом, так что деревья были, в самом прямом смысле, его жизнью. Но сейчас, шагая среди них с такой целью… он чувствовал себя не в своей тарелке.

И снова его мысли вернулись к тому сну, с которого все началось. Сон, от которого мужчина, вздрогнув, проснулся с ощущением паники. Ужас ошеломил и придавил его, как мешок камней на плечах.

Сон был о разорении, потере и несчастье. Половина его сада засохла и погибла. Половина смысла его жизни. Половина богатства. Весь в испарине, с тяжелым сердцем, он сидел на соломенном тюфяке, пытаясь убедить себя, что это всего лишь сон.

В конце концов, этого не произошло, не так ли?

Он и Калеб брели среди деревьев, и теперь его мысли были о Саре, которая ушла первой восемнадцать месяцев тому назад. Однажды после полудня она дошла до старого кладбища, как делала до этого много раз. Там читала книги и мечтала. Откидывалась на старые валуны и отправлялась в мир своих мыслей и поэтических грез.

Лихорадка охватила ее тело как лесной пожар, и, прежде чем Стакли осознал это, она вернулась на кладбище. Но в этот раз осталась там. Без поэтических сборников. Без мечтаний. Без размышлений на свежем весеннем воздухе. Сара ушла безвозвратно.

Деревья вокруг Стакли и Калеба стали реже. Прямо как его семья. Один за другим его дети подхватывали какую-то заразу. Никогда двое сразу; нет, это было бы слишком просто. Одна ночь мучений и горя из-за полудюжины сыновей и дочерей была бы тяжелой, но в целом терпимой.

Но для него череда потерь растянулась. Сначала дочь. Потом сын. Потом другая. И другой. Один за другим, его сад отмирал. Лихорадка и тяжесть в груди. Бледная кожа, больше похожая на кость, чем на плоть. Они уходили по очереди. И с каждой смертью отмирала часть его самого.

Теперь деревьев вокруг не было. Они остались позади. Перед ними было расчищенное место, и за ним – низкая каменная ограда. И, пока они медленно брели по траве, Стакли не мог не думать о своей жене, которая умирала в их доме. Кроме нее, у него никого больше не было, и вот она уходила тоже.

Но он знал, что делать. Знал, как ей помочь. Узнал это, слушая деревья. Каждый шептал, уходя. Каждый ребенок говорил одни и те же слова сквозь пелену жара и истощения. Всегда одни и те же слова… всегда одни и те же.

– Я ее вижу, – говорил ему каждый из них. – Я вижу ее здесь, она меня ждет. Она сидит на краю кровати и смотрит на меня. Она вернулась за мной.

Стакли спрашивал всех:

– Кто? Кто пришел за тобой?

Калеб первым перешагнул низкую каменную изгородь, затем забрал лопату у Стакли и помог пожилому мужчине перебраться к нему. Конечно, он знал ответ прежде, чем озвучивал вопрос.

Сара. Она приходила за другими. Каждый об этом говорил. Каждый верил, что это правда. Каждый из его детей плакал от ужаса, когда лихорадка пожирала их тело, когда они лежали беспомощные, на каждого смотрела их мертвая сестра.

А теперь она вернулась за его женой.

Стакли прошел в угол кладбища, который он знал слишком хорошо, и вонзил лопату в землю. В конце концов, она всегда возвращалась отсюда. Неизменно заканчивала свои мечтания и чтение и возвращалась домой. Почему теперь должно быть по-другому?

Но теперь было по-другому. Сейчас это был ее дом. Это было место, где она должна была быть. Не в его доме. Не у постели его жены. Не опустошая его сад росток за ростком. Нет, Сара была на кладбище, и здесь ей и надлежало быть.

Калеб помог ему поддеть и оторвать крышку гроба и ушел. Остальное Стакли должен был сделать сам. Она не выглядела умершей. Она не была похожа на восемнадцатимесячный труп. Она казалась хорошо отдохнувшей. Она была прекрасна.

Но охотничий нож в его руке уже делал свою работу. Сердце сочилось кровью, когда он извлек его из ее груди. Оно кровоточило, как если бы только что перестало биться. Оно истекало темно-красной вязкой кровью.

Он бросил его в огонь. Вы поступаете так же, да? Когда вам нужно срубить дерево, вы сжигаете пень. Вы сжигаете корни. Вы убираете из сада все, на что оно опиралось, чтобы древо не смогло возродиться.

Больше всего на свете он хотел, чтобы Сара вернулась. Чтобы все его дети вернулись. Но он знал, что это невозможно. Еще знал, что его жену можно спасти, поэтому смотрел на языки пламени, пожирающие сердце его старшей дочери на том камне, где она когда-то лежала под весенним солнцем.

Он плакал.

Трудное дельце

Другие

НИКТО НЕ ЛЮБИТ быть один. Даже интровертам необходимо периодически выбираться в свет и общаться с людьми. Быть рядом с другими – это способ успокоить душу, обрести временную опору и ощущение безопасности, хотя бы в теории. Но иногда даже толпы людей и множество друзей не могут помочь преодолеть неясное ощущение разобщенности и одиночества.

Хотя люди научились успешно прогонять это чувство. Когда темнота грозилась отрезать нас от окружающего мира, мы открыли огонь, а позже изобрели электрический свет. Современные технологии помогают нам оставаться на связи с друзьями и родными, которые живут в тысячах миль от нас, однако глобальное чувство одиночества с каждым годом усиливается.

Мы научились использовать инструменты для борьбы с ним. В древних культурах – до «Фейсбука» и даже, трудно представить, газет и журналов – общество боролось с чувством одиночества с помощью преданий. В каждой культуре развивалась система сказок, мифов и связанных с ними сказаний и обычаев, заполнивших пробелы в знаниях. Эти предания объясняли необъяснимое, наполняли черноту ночи фигурами и формами и давали людям – одиноким или нет – темы для разговоров. Что-нибудь «другое».

Одни сказки учили уму-разуму. Другие проповедовали нравственные нормы через метафоры. Третьи предупреждали об опасности или давали урок безопасности детям. В конце концов все они делали то, чего мы не могли сами: они делали нас теми, кто мы есть. Они открывали горизонты. Похоже, что мы находимся на вершине пищевой цепи, но… вдруг нет?

От древних холмов Исландии и Бразилии до асфальтобетонных улиц городской Америки наше увлечение «другими» было постоянным, неослабевающим наваждением. И хотя большинство преданий вызывает улыбку как чистая фантастика, но есть и такие, которые невозможно забыть. Они оставляют нам больше вопросов, чем ответов. И заставляют нас прийти к пониманию пугающей правды: если мы в этом мире не одиноки, то мы и не в безопасности.

Немного истории

В греческой мифологии есть легенды о существах, названных пигмеями (pygmaioi), – племени низкорослых людей, воевавшем с греками. Похожие рассказы о пигмеях существовали тысячелетия. У нас даже есть изображения схваток с пигмеями на глиняной посуде из гробниц пятого века до нашей эры.

Римский историк первого века Плиний Старший записал рассказ о том, что пигмеи каждый год совершали военный поход из своей страны в горах. Они вооружались для битвы, садились на своих баранов и козлов и отправлялись к морю, где охотились на журавлей, которые гнездились на берегу.

В Южной Америке есть предания о существах, называемых алюксы (aluxes). Персонажа мифологии майя, алюкса, описывают как существо ростом от трех до шести футов, безволосое и одетое в традиционный костюм. Подобно пуквиджи (pukwidgies) у индейских племен, алюксы причиняют неприятности, портят посевы и сеют хаос.

Согласно традиции, алюкс всякий раз переходит туда, где устраивается новое крестьянское поселение. Майя строили маленький двухэтажный домик посреди кукурузного поля, где должно было жить это существо. В течение первых семи лет алюкс будет помогать выращивать кукурузу и охранять поля по ночам. Но как только семь лет истекут, он станет вредить, и нужно будет закрыть окна и двери домика, чтобы заточить эту тварь внутри.

Древние пикты, жившие на Оркнейских островах, у северо-восточной границы Шотландии, рассказывали о существе, называемом троу (или иногда дроу). Троу были маленькими человекообразными созданиями; их описывали как уродливых и пугливых, живущих в курганах и каменных завалах в окрестных лесах. Как во многих подобных легендах, троу считались зловредными проказниками. Говорят, они очень любили музыку. Причем так сильно, что вроде бы похищали музыкантов и утаскивали к себе домой. У шотландцев было принято в Новый год благословлять детей, чтобы защитить их от троу. По соседству, в Ирландии, есть предания о похожем создании, маленьком и безволосом, – пука. Оно ростом примерно три фута и живет, как и троу, в больших каменных россыпях. Согласно легенде, эти существа могут быть источником беспорядка и проблем в поселениях настолько значительных, что у местных жителей сложились традиции, призванные уберечь их от этого несчастья. В графстве Даун, например, фермеры и сегодня оставляют в поле «долю пука», когда убирают хлеб. Это подношение призвано сохранить благополучие и уберечь людей от проделок злых существ.

Но пука не уникален. В мифологии Корнуолла есть маленькое человекоподобное создание, известное как букка, разновидность духа-проказника. Уэльс приютил похожее существо с репутацией озорного духа. Говорят, что он стучит в двери и исчезает, прежде чем люди открывают. А во Франции, в Нормандии, прямо через Ла-Манш, где у жителей общие верования с корнуольцами и валлийцами, эта тварь называется пук (pouque), а общий термин для каменных завалов и мегалитических структур – пукеле (pouquelee).

О, если вы поклонник пьесы Шекспира «Сон в летнюю ночь», вы помните персонажа по имени Пук; оказывается, это англизированная форма слова «пука», или «пук».