Избранные произведения. Том 4

В конторе начальника цеха они были одни. Светлана возбуждена, лицо горит, в глазах мелькают огоньки. Через маленькое окно комнаты она то и дело взглядывает на ближайший угол огромного цеха. Но там всё в порядке. Десятки рабочих склонились над станками, слышно, как точат, режут, шлифуют. Иногда вспыхивают и осыпаются снопы искр. Над станками равномерно движется умный, словно живой, конвейер: в определённых местах он замедляет бег, чтобы рабочие успели снять с ленты нужные детали. На улице ещё светло, но в цехе горит яркий свет.

– Как бы это сказать… – волнуется Светлана. – Вас, заслуженного человека, игнорируют, не исключено, что над вашим доверием и простодушием тайно посмеиваются… Нет, я бы не выдержала этого!

– Светлана, кто же это тайно посмеивается надо мной? – всё ещё не скрывая собственной лёгкой усмешки, спросил Галимджан.

– Да всё тот же Исрафил Дидаров! – выкрикнула Светлана. – Я только что схватилась с ним. Он ведь все наши новшества, даже вот этот конвейер, готов себе приписать… Вы вместе с другими трудились над усовершенствованием машины, а кто назван в газетной статье?! И вы молчите!..

– Не горячитесь, Светлана Ивановна, – уже серьёзно возразил Галимджан. – Во-первых, я не молчу. Я говорил с Исрафилом. Ну, не о себе, конечно. Статья действительно однобокая. Но ведь Исрафил признал это на совещании и объяснил, почему так получилось. Вы же присутствовали, слышали. Во-вторых, главный инженер выступил после моего серьёзного разговора с ним.

– Он был неискренен! – не уступала Нилина.

– Вот вы и заявили бы об этом на совещании, если уверены в неискренности Дидарова, – спокойно заметил Галимджан.

– И заявила бы!.. Но я ещё молода, Галимджан Нигметджанович. Меня могли неправильно понять.

– Пожалуй, верно, – согласился Галимджан. Помолчав минуту, вдруг сказал, должно быть думая, что признание его многое объяснит Светлане: – Исрафил Дидаров мой фронтовой друг.

– Ваш друг?! – с негодованием воскликнула она.

Вскочила с места, выбежала из конторы. Послышался звонкий топот её каблучков по железной лесенке, – казалось, это бьётся её взволнованное сердце.

Через окошечко Галимджан посмотрел ей вслед, покачал головой.

Между тем в цехе всё шло своим чередом. Человеку несведущему вряд ли возможно было уловить ритм сложного труда. Рабочие двигались словно бы не спеша. А на самом деле всё в цехе было точно согласовано с общим ходом дела. Рабочие принимали детали с конвейера именно в тот момент, когда нужно было; обработав, возвращали детали на конвейер тоже в рассчитанные секунды, чтобы подача этих деталей ни на миг не опоздала к следующей операции.

Как бы много личных усилий каждого отдельного человека ни было вложено здесь, выполненная в цехе работа – это результат общего труда, плод деятельности всего заводского коллектива. В этом мощь и жизненность гигантского завода. Разве для Галимджана и для тысяч таких же работников, как он, не является счастьем чувство близкой причастности, слитности с этим грандиозным процессом! По совести говоря, это и было одной из главных причин того, что Галимджан не захотел уйти из цеха. Об этом ведь не скажешь громко, так, чтобы все люди слышали, в том числе и эта славная девушка Светлана. Да и зачем говорить, объяснять? Достаточно того, что сам он понимает всю глубину и важность этих мыслей и чувств. И не один он обладает этими духовными сокровищами.

Погружённый в свои переживания, Галимджан и не заметил, как в контору цеха вошёл Дидаров. Он в новом синем сатиновом халате, но без головного убора. Широко улыбаясь, без тени высокомерия и самодовольства, он поздоровался с Галимджаном за руку. Глядя на Исрафила, право, нельзя было поверить тем некрасивым историям, которые иногда рассказывают о нём. Всё это гнилой плод какого-то недоразумения или же личной неприязни.

Не переставая приветливо улыбаться, Дидаров сказал:

– Завтра, Галимджан, пожалуйста, загляни ко мне в кабинет. У меня есть кое-какие новые рационализаторские соображения. Хочу знать твоё мнение. Попьём чайку с лимоном и поговорим. Как в цехе дела?.. Идут? Ну и отлично!.. Давай-ка взглянем на конвейер, там получилась какая-то небольшая загвоздка…

Вечером, вернувшись домой, Галимджан первым делом извлёк из шкафа свой фронтовой архив, хранившийся в объёмистой синей папке. Он один дома. У Рахимы сегодня школьное собрание, она не скоро вернётся. Девочки на институтской вечеринке. Вот пачка фотографий. Среди них и фото Дидарова. Хороший, ясный снимок. Капитан Дидаров значительно моложе теперешнего главного инженера, статный, подтянутый, и брюшка нет у капитана. Но улыбка та же, располагающая. Исрафил Дидаров снят возле пушек батареи, – сразу видно, что артиллерист. На фото внизу крупными буквами начертано: «Моему лучшему фронтовому другу Галимджану». Да, они крепко дружили, два офицера одной и той же дивизии. Какой, интересно, год? Ага, 1943! Где тогда находилась дивизия? Эх, годы, годы! Тем, кто не участвовал в войне, вряд ли понятен весь смысл этого восклицания. Вон ведь какая торопыга эта Светлана! В те времена она наверняка ещё лежала в люльке. Ради того, чтобы тысячи, миллионы таких Светлан могли спокойно расти, учиться, выходить в люди, чтобы потом работать во славу лучшего будущего, – ради этого и воевало с фашистами наше поколение… Дидаров, помнится, вскоре был ранен и выбыл из дивизии. А Галимджан и после взятия Берлина не сразу вернулся на родину. Только после победы над японскими самураями он увидел родную Казань. Шёл 1946 год. Потом снова партийная работа, район…

Утром Галимджан, как всегда, точно в положенное время входил в заводские ворота. Повстречался здесь со Светланой Нилиной. Она в белом берете и меховой шубке. Приветливо улыбается, словно и не было вчерашней стычки.

– Светлана Ивановна, вы, кажется, вчера обиделись на меня? – сказал Галимджан.

Она не удивилась этой чрезмерной его деликатности, только лицо её как-то померкло.

– Должно быть, мои ровесники, в том числе и я, не совсем понимаем людей, переживших войну, – несколько смущённо сказала она, глядя на истоптанный снег под ногами. – Наверно, фронтовая дружба достойна самой высокой оценки… И всё-таки, – не знаю, Галимджан Нигметджанович, – я бы, пожалуй, не стерпела. Может быть, вы… – она прикусила губу и помолчала. – Может, вы боитесь?

– Боюсь?! Чего мне бояться? – ещё больше удивился Галимджан. – Не вижу никаких оснований для этого.

– Потерять старую дружбу боитесь, вот что! – выпалила Светлана. – Ведь она для вас, как вы сами говорите, так дорога! А мне кажется, – только не сердитесь, пожалуйста, Галимджан Нигметджанович, – вы стараетесь сохранить хотя бы тень прежней дружбы. Только я не знаю, нужна ли сейчас Исрафилу Дидарову даже тень этой дружбы… Мы, заводская молодёжь, ждём от вас, бывшего фронтовика, другого. На фронте вы были непримиримы и неустрашимы в борьбе со злом. Так будьте же и сейчас таким воином. Не ошибаетесь ли вы в Дидарове? Заслуживает ли он и тени былой вашей дружбы?

Галимджан ничего не ответил ей. Молча прошёл на заводской двор. А Светлана Нилина направилась к заводоуправлению.

Галимджан быстро шагал, не глядя под ноги, бормотал:

– Эх, молодёжь, молодёжь! Это мы-то примиряемся со злом?! Мы хотим «сохранить тень»?! Ай-яй-яй! Спешат, горячатся некоторые молодые люди, порой скажут необдуманное хлёсткое словцо. Право, они похожи на торопливых портных – изо всех сил тянут материю, не думают, что разойдётся по шву или совсем порвётся… Вот и Светлана. За кого она принимает меня, за слепца, что ли? Неужели я не сумею разобраться в человеке, с которым солдатскую кашу ел из одного котелка? Ну, предположим, может в чём-то свихнуться человек. Так что ж теперь, рубить с плеча? А если посмотреть, разобраться…

Рассеянно здороваясь со встречными людьми, он прошёл в цех.

Как и было условлено, Галимджан в двенадцатом часу навестил Дидарова. Кабинет у главного инженера просторный, окна светлые, стол широкий. При виде входившего гостя Исрафил поднялся с кресла, с улыбкой протянул руку, пригласил сесть. Затем вызвал секретаршу.

– Машенька, распорядитесь, чтобы принесли чайку. Да погорячее, покрепче и с лимоном.

После этого чинно опустился в кресло, положил ладони на стол. Как и полагалось, он справился о самочувствии Галимджана, о здоровье Рахимы-ханум. В это время принесли чай.

Помешивая в стакане ложечкой, Дидаров пристально вглядывался в лицо Галимджана.

– Ты вроде бы немного осунулся, дорогой. Может, опять сердце? Пей, пожалуйста, чай. Положи лимон. Сейчас в магазинах что-то не видно лимонов.

– Да, не видно, – как-то безразлично согласился Галимджан, тоже помешивая в стакане. – Лимон, конечно, вкусен, но обесцвечивает чай, отнимает у него аромат.

Дидаров тихонько рассмеялся.

– Добро с добром редко уживается. Что тебе дороже – вкус лимона или цвет чая?.. Ну ладно, оставим эти рассуждения философам. Наших голов тут не хватит… Я ведь говорил, что у меня есть к тебе дело. Давай, старый друг, работать рука об руку. Теперь, сам знаешь, время технического прогресса, на одном «ура», как раньше, не выедешь. Время идёт…

– Я не совсем понимаю, – осторожно перебил Галимджан. – Мы ведь вместе работаем. Что ты ещё имеешь в виду?

– Мне, Галимджан, нужен помощник. Ну, официально говоря, заместитель. По штату положено, а человека нет. Я тебя давно знаю. Теперь ты вошёл в ритм нашего завода, успешно осваиваешь новую технику, – одним словом, стал хорошим, современным инженером.

– Спасибо за доверие, Исрафил, – помедлив, ответил Галимджан, – ты уж позволь мне остаться в цехе. И со здоровьем у меня не шибко, да и годы…

– Всё же подумай, Галимджан. Ведь в цехе тоже требуется здоровье, да ещё побольше. Я предлагаю тебе неплохое место. Спокойней будет и на виду.

– Подумать-то подумаю, но… кажется, не соглашусь. И цех вроде бы не на кого оставить…

– Ну, для этого дела мы найдём подходящего человека. Я считаю, мы ещё вернёмся к этому разговору.

И, словно поощряя Галимджана, главный инженер крепче обычного пожал ему руку.

У себя в конторе Галимджан закурил, глубоко затягиваясь, размышлял: «Со здоровьем неважно – это верно. И к высоким должностям не стремлюсь – тоже правда. Но ведь я никогда не бежал от трудностей, не ставил на первый план своё спокойствие. Может, в интересах производства Исрафилу действительно нужен хороший помощник?.. Нет, не пойду… Так почему же я так жадно дымлю? И не слишком ли быстро и решительно отказался от предложения Дидарова? Дидаров, кажется, понял, что в глубине души меня удерживает что-то очень важное. Прощаясь со мной, он очень крепко жал мне руку, словно хотел добавить что-то к своим словам…»

Размышления его были прерваны неожиданными гостями.

– Вот и начальник цеха, сам Галимджан Нигметджанович, – входя в контору, весело сказала Светлана Ивановна, словно хотела подчеркнуть, что происшедшие между ними разговоры о Дидарове не должны повредить их добрым отношениям. – Вот, разрешите представить, Галимджан Нигметджанович, к нам пожаловал товарищ из министерства, Билал Шангиреевич Шангараев. – Она чуть посторонилась, пропуская вперёд высокого, крепко сложенного человека с гладко причёсанными чёрными волосами и такими же чёрными глазами. – Билал Шангиреевич интересуется делами нашего цеха.

– Добро пожаловать, – приветливо отозвался Галимджан. – Поговорим в конторе или хотите посмотреть цех?

– Да, покажите мне цех, – густым, ровным голосом сказал гость.

8

Если остановиться вот на этой возвышенной точке, увидишь удивительную панораму одного из районов города: добрый десяток кружевных железных кранов, подобно огромным птицам, словно бы парят на одном месте в воздухе. Уже опустился вечер, но этот район ярко освещён, мощные прожекторы рассекают сгустившиеся сумерки. Всего два-три месяца назад здесь ещё тянулся ряд одноэтажных домов, привычно взиравших на улицу словно прищуренными окнами. И вот уже нет этих строений. На их месте закончена кладка фундамента огромного каменного дома. Но в двадцати-тридцати шагах от стройки почему-то осталась нетронутой одинокая и небольшая деревянная изба. Вероятно, её дни сочтены. Жильцы уже переселены; двери и окна покинутой избы распахнуты; стены обмотаны толстым металлическим тросом, конец которого привязан к стволу могучего тополя, словно домишко может уплыть, как льдина в ледоход. Самое большое через неделю здесь не останется и следа от последнего деревянного жилища. Только древний тополь будет напоминать, где оно находилось. Странное дело – наиболее прочные бревенчатые строения не ломают, а при помощи могучих кранов и тросов перетаскивают на свободные пустыри, но деревья, десятки лет словно охранявшие прежнее жильё людей, остаются на привычных своих местах. Строительство каменного многоэтажного гиганта закончится, и обитателям его будет казаться, что этот тополь всегда рос у них под окнами. Вероятно, здесь разобьют цветочные газоны, под тополем поставят скамейки, чтоб на них отдыхали старики, а рядом играли дети. И только в час вечернего заката кто-нибудь из этих стариков невольно глянет на вершину тополя и вспомнит, как жили в прошлом.