Избранные произведения. Том 3

По просьбе комиссии Мунира прочла отрывок из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»…

– Хорошо, хорошо, – повторил Белозёров, радуясь за свою воспитанницу.

Хафиз Гайнуллин отвечал, как всегда, неторопливо, основательно. Он не вспыхивал, как порох, подобно Мунире, а продумывал каждое слово, точно взвешивая его на ладони. Только когда Хафиз по памяти стал цитировать речь Павла Власова на суде из горьковской «Матери», у него заблестели глаза.

Галим Урманов забеспокоился, что ему придётся отвечать сразу же после Муниры и Хафиза, – он не был столь красноречив, как они. Конечно, он знает содержание, значение и художественные особенности «Слова о полку Игореве», но…

Если бы было можно, он бы ещё немного подумал, но его время истекло. Пётр Ильич, волнуясь, поправил очки.

– Урманов, пожалуйста.

Галим впоследствии смутно помнил, что и как он отвечал, он не мог бы сказать также, почему он так волновался на этом последнем экзамене.

Когда всё закончилось, он, чуть пошатываясь, вышел двором в сад. Окутанная туманом земля, казалось ему, помягчела. Всем своим существом он ощутил, что отныне позади осталось что-то такое, что никогда больше в жизни не повторится.

Вскоре его окружили товарищи. Первой его поздравила, пожав руку, Мунира:

– Молодец! Хорошо отвечал.

Из-за её спины показалась Ляля.

– Ребята, а у меня «хорошо», «хорошо»! – воскликнула она. Затем повернулась к Галиму: – Я позвонила и Рахиму-абзы и Саджиде-апа. Сюенче[16 - Подарок за приятные вести.] мне.

Выпалив всё это одним духом, Ляля запела и закружилась с присущей ей неукротимой подвижностью.

13

Много бывает в молодости незабываемых событий, но среди них особенно памятен день окончания школы.

Когда нынешние выпускники учились в младших классах, этот день виделся таким далёким. Но вот он уже и прошёл… Сданы все экзамены. А вечером они хотя и снова все собрались в школе, но теперь уже не на ученическое или комсомольское собрание, и тем более не на урок. Они собрались сюда на выпускной вечер.

Двери классов были настежь раскрыты, и одно это уже создавало впечатление необычности. В пионерской комнате покрытые ослепительно белыми скатертями столы были заставлены сладостями, фруктами, закусками. Вперемежку с ними красовались вазы с цветами.

Отдельно, на маленьком столике, торжественно лежала сафьяновая директорская папка с аттестатами и грамотами.

Напротив, в восьмом «Б», стало как в уютной квартире: там появились диваны и рояль.

Ляля и Мунира были распорядительницами вечера. Уж они-то рассадили всех как надо: Хаджар рядом с Наилем, около себя Ляля оставила место для Хафиза, рядом с Мунирой – для Галима. Между ними сидели любимые учителя: Пётр Ильич Белозёров, Мухутдин-абы, Эндже-апа, директор школы Курбан-абы.

Курбан-абы тепло и, как показалось юношам и девушкам, немного грустно посмотрел на их счастливые лица и негромко начал свою речь. Он пожелал выпускникам радостного будущего и напомнил, что, где; бы они ни учились, где бы ни работали, они всегда должны быть достойными сыновьями и дочерьми своей великой родины, пламенными борцами за идеи Ленина.

Глядя на своих, сегодня таких неугомонно весёлых питомцев, с которыми пришла ему пора расставаться, Пётр Ильич думал начать своё выступление примерно так: «Мои родные орлята, скоро вы станете орлами… Вырастут у вас могучие крылья, и полетите вы во все края советского отечества…» Но Белозёров боялся слишком возвышенных слов, поэтому он выразил свои чувства иначе:

– Теперь вы идёте сдавать главный экзамен – экзамен на славную жизнь, на готовность к борьбе за коммунизм. Знайте, дорогие мои, он будет гораздо тяжелее, чем школьные экзамены. На вашем пути встанут иногда трудности, которые могут вам показаться неодолимыми. Однако я уверен, что в конце концов вы их преодолеете и с честью сдадите свой главный экзамен, как его сдавали ваши старшие товарищи – большевики.

От учеников выступили Хафиз и Мунира.

Затем Курбан-абы стал вручать аттестаты и грамоты: Хафизу Гайнуллину, Наилю, Галиму, Мунире и другим.

После торжественного ужина Мунира села за рояль. Откуда-то из другой комнаты вылетела Ляля, успевшая сменить платье на балетную пачку. Она кружилась так легко, что Хафиз не мог не сказать Наилю, что он был тысячу раз прав, прозвав её «дочерью ветра».

Потом хором пели любимые песни, танцевали. А перед тем как разойтись по домам, пошли в свой класс. Всё здесь было знакомо, до вмятинки на классной доске, до небольшой трещинки в окне. Но сегодня они впервые вошли сюда взрослыми людьми. Они перебрасывались шутками, а в глазах была грусть: они навсегда прощались со своим классом.

Галим не раз слышал, что считанные дни проходят быстро. Но только в последнюю неделю он на собственном опыте узнал, что это действительно так. Перед расставанием с Казанью он решил обойти все памятные места. Он уезжал в военное морское училище. Впереди невиданные до сих пор города, порты, корабли, моря… Душой Галим был уже там. Но разве он может забыть свой Кабан, где впервые он плавал на самодельных плотах, широкую могучую Волгу, где, может быть, возникла его мечта стать моряком! Разве позабудешь Адмиралтейскую слободу, куда он бегал удить рыбу, рощу Малихи, где можно было послушать кукушку, речонку Ишку, шорох молодого дубняка в Дубках, Маркиз, где он загорал на белом песке, Казанку, где бегал на лыжах, школу, своих любимых учителей, товарищей! Перед отъездом Галим решил попрощаться со всеми любимыми местами, но не успел выполнить и половины задуманного, как подошло воскресенье – последний день перед отъездом, день, когда у него должны были собраться все его лучшие друзья.

Ильяс Акбулатов пришёл первым, ровно в шесть.

В доме Урмановых он был своим человеком и, как только явился, принялся помогать Саджиде-апа. Разлив красное вино в графины и расставив их на столе, чуть отступил назад и, лукаво подмигивая Галиму, полюбовался своей работой, – всё на месте!..

Опять прозвенел звонок.

Саджида-апа засеменила к двери.

Пришла Мунира с огромной охапкой цветов.

– Проходите, проходите в комнату, – приговаривала Саджида-апа.

Она забросала Муниру вопросами об отце, о здоровье матери. Та едва успевала отвечать.

Молодёжь начала собираться.

Услышав голоса гостей, вышел из своей комнаты Рахим-абзы. В честь торжества он надел белую рубаху, подпоясался чёрным шёлковым поясом, побрился до блеска на щеках, подправил усы.

Мунира знала из газет, что в день двадцатилетия Татарии его наградили орденом Трудового Красного Знамени.

– Поздравляю с наградой, Рахим-абзы, – сказала она.

– Спасибо, дочка. Спасибо и за то, что пришла.

Когда гости расселись, Ильяс разлил по бокалам искрящееся вино.

– Ну-ка, друзья, возьмите рюмки, – пригласил он. – Не пьёте? Пустое! Это же голубиное молоко… приготовлено из сладкого мёда. Так ведь, Саджида-апа?

– Так, так.

Рахим-абзы, держа рюмку, встал.

– Внимание, товарищи! Рахим-абзы просит слова, – повысил голос Ильяс.

Саджида-апа посмотрела на мужа:

– Ой, старик, да ты, никак, хочешь речь держать?

– Если будут слушать…

– Просим! Просим!

Рахим-абзы посмотрел на цветы, обвёл глазами молодёжь.