Избранные произведения. Том 1

Диляфруз ответила очень странно:

– Скоро всё узнаешь. Наверно, тебе и самой захочется плакать… – Встала и вышла.

Это было сказано с глубокой обидой и болью. Недружелюбный, холодный взгляд, брошенный девушкой через плечо, особенно поразил Гульшагиду. Что же это такое? Неужели она чем-то неосторожно обидела Диляфруз? Или тут скрыто что-то более серьёзное, ещё неизвестное Гульшагиде?

Она вышла в коридор. На диване у окна сидела Асия, опершись о подлокотник. Она задумалась, рассеянно смотря в окно.

– Почему ты сидишь в одиночестве такая грустная, Асенька? – спросила Гульшагида.

– Не могу войти в палату, – всё Аниса-апа перед глазами. Когда была жива, терпеть её не могла, а теперь жалко… – Асия утёрла слёзы кончиком рукава. – Вот и Диляфруз тоже…

Утешая девушку, Гульшагида всё же спросила:

– А при чём тут Диляфруз?

– Ах, не спрашивайте… Она как-то странно ведёт себя. Не будем о ней… Мне очень грустно, Гульшагида-апа. Всякие мрачные мысли приходят в голову… Если у вас есть немного времени, поговорим о другом. Вы не рассердитесь на меня?

Гульшагида покачала головой.

– Почему я должна сердиться на тебя?

– Вначале я оставила очень плохое впечатление о себе, правда? Я действительно какая-то странная. Многие меня совсем не понимают.

– Я не люблю думать о людях плохо, Асия. А потом – мы врачи. Этим многое сказано…

– О вас здесь говорят разное, – вдруг сказала Асия. – Будто вы дочь какого-то очень богатого человека, потому и гордая.

Тень задумчивости легла на лицо Гульшагиды. Что за странные сплетни ходят о ней? Кому нужны эти выдумки?.. Она посмотрела куда-то вдаль, на видневшиеся за окном белые облака. Вот такие же белые облака застилали небо в тот день, когда унесли хоронить её мать. Гульшагиде было тринадцать-четырнадцать лет. Она долго плакала и всё думала о том, почему доктор не смог вылечить её любимую маму. Куда она, круглая сирота, денется, где найдёт приют?..

– Я, Асия, действительно дочь очень богатых людей, – справившись с собой, серьёзно и задумчиво сказала Гульшагида. – Когда я осиротела, меня растил и воспитывал народ. А народ – он большой и очень богатый…

– А потом что было с вами?

– Что было потом, Асия, я расскажу когда-нибудь после.

– Вы не доверяете мне, думаете, что не сумею сохранить вашу тайну? – обиделась девушка.

– Нет, нет, Асия! Если говорить о моей личной жизни, в ней нет никаких тайн. Просто мне ещё многое неясно и самой. Потому мне и трудно говорить о себе. А вот вы – другое… Вы ещё не успели познать теневых сторон жизни. И если у вас есть любовь в сердце, она должна быть очень, очень чистой. Вам, пожалуй, было бы легче рассказать о себе.

– Ой, почему вы так думаете?

– Потому, что успела узнать вас, привыкла к вам. Вы способны на глубокие, сильные, честные чувства.

– Вы очень уж высокого мнения обо мне, Гульшагида-апа, – зарделась от смущения и радости Асия. – Значит, рассказывать? А с чего начать?

– С чего хотите. В жизни, особенно в любви, каждый момент прекрасен.

– Ой, не знаю… Я многим ребятам нравилась. Мне говорили, что я красивая, – засмеялась Асия. – Разве может быть красивой худая, болезненная девушка с длинной, как у гуся, шеей? Видно, любили меня не за красоту, а за хорошую игру на гармонике. Не задевали меня, побаивались моего своенравного характера, – ведь мне недолго было разругать в пух и прах слишком навязчивого парня. Но как я ни сердилась на парней, они всё же интересовались мной… Года два-три я жила легко и беспечно, опьянённая своей юностью и вниманием ребят. Всё мечтала о консерватории, а учиться поступила… в техникум связи. Два курса уже закончила. Но эта специальность оказалась мне не по душе. Всё подумываю, чтобы уйти из техникума. А куда – ещё сама не знаю. И вообще не знаю, что будет со мной… Из-за болезни целый год вовсе не могла учиться. И вот – опять осень… Другие учатся, а я всё ещё валяюсь в больнице.

Асия помолчала, худенькой рукой убрала упавшую на лоб прядь волос и вдруг улыбнулась.

– Теперь, возможно, всё идёт к лучшему. Я познакомилась с одним студентом из мединститута. Этот парень на первый взгляд ничем не выделялся. Простой, застенчивый паренёк, ходил, опустив глаза, Ильдаром его зовут. Вот этот Ильдар как-то незаметно и оттеснил всех прежних моих поклонников. Я стала думать только о нём. Два года дружили. Он несколько раз делал мне предложение, но я говорила: «Подожди, вот кончим учиться…» Он был уже на четвёртом курсе. И вдруг решили перевести его в Военно-морскую медицинскую академию. Я очень рассердилась на него, заявила: «Или я, или академия». А он отвечает: «И ты, и академия».

– Мы поссорились, – продолжала Асия свой рассказ и на глазах Гульшагиды будто взрослела с каждым словом. Она говорила серьёзно, рассудительно. – Знаете, я решила проучить его. В этом возрасте все мы, девчонки, не прочь проявить свой норов и власть над парнем. «Ах, так! Ну, посмотрим!» – сказала я. И перестала встречаться с ним. Вот так я и дурила… Он уехал в академию. Потом посыпались письма. Сперва мне нравилось играть роль несправедливо обиженной девушки, а у самой душа так и пылала. Наконец не выдержала – стала и сама писать ему. Так прошёл ещё год.

В тот день, когда я легла в больницу, Ильдар проездом остановился всего лишь на два дня в Казани. После года разлуки… Но он никак не мог задержаться. Опять мы расстались, не проговорив и двух часов. Он сказал мне о том, что плавает врачом-практикантом на подводной лодке, а я ему… о том, что ложусь в больницу. Прежде я никогда не говорила ему о своей болезни. И в письмах не писала. По правде говоря, я виновата перед ним. Я боялась потерять его. Надеялась, что до окончания учёбы поправлюсь. Только поэтому и скрывала болезнь… И вот он своими глазами увидел, что я серьёзно больна. Он ведь через год-два сам станет врачом. Понимает, что значит комбинированный порок. Но мне кажется, он не совсем поверил в мою болезнь. Думает, я что-то скрываю от него. Впрочем, не знаю… Трудно отгадать его мысли. При расставании я сказала ему: «Прощай», – вы ведь знаете, в каком смысле русские говорят это слово. Он ответил мне: «До свиданья». Я сказала ему: «Пусть между нами останется только дружба». А он в ответ: «И дружба, и любовь».

На глаза Асии набежали слёзы, и, глядя на Гульшагиду этими полными слёз глазами, она продолжала:

– Вчера пришло письмо от него. Нет ничего тяжелее, чем лгать любимому человеку! А я ведь ему до сих пор так и не сказала всего… Как я не верю в своё счастье, в здоровье… Ужас! – воскликнула она и замолчала, закрыв лицо руками. – Я не могу по-настоящему плакать, но если бы вы знали, как мне тяжело… С одной стороны, меня мучает совесть, с другой – жаль себя… Ильдара тоже жаль… Вот теперь вы обнадёжили меня. Хочется верить вам, очень хочется, но я боюсь…

В коридоре показался Абузар Гиреевич. Он окликнул Гульшагиду.

– Мадине-ханум опять что-то нездоровится. Она всё же хочет видеть вас. Заглянули бы к нам, право… – Заметив, что Гульшагида удивлена его настойчивостью, с улыбкой добавил: – Если вы и на этот раз не зайдёте, наши женщины не пустят меня в дом. Вы должны немножко пожалеть меня, старика…

Пожалеть?! Разве в этом дело? Разве только жалость у неё в сердце?.. Когда рухнули мечты, выношенные во время прогулок по Федосеевской дамбе, только один уголок во всей Казани – дом Тагировых – оставлял ей ещё какую-то надежду. Это была последняя надежда, и потому она казалась особенно дорогой, – последняя, дорогая, но и… страшная. А если и она не оправдается?.. Гульшагида уже собиралась молча увезти эту надежду с собой в Акъяр, потому что знала: всё равно ей не забыть Мансура, не выкинуть из сердца. В длинные зимние ночи она будет согревать себя искоркой надежды. Нужна же человеку хоть какая-нибудь надежда! Но вот она пойдёт к Тагировым. И вдруг убедится, почувствует, что и капли надежды не осталось на её долю. Как же она будет жить?..

Так идти или не идти? Сегодня в больнице ей нечего делать, она могла совсем не являться сюда.

– Хорошо, Абузар Гиреевич, я приду, – сказала и сама испугалась своего голоса.

Потом подошла к Асие, шепнула ей на ухо:

– Мы с тобой ещё поговорим, Асенька. Ты пиши ему письма… Обязательно пиши! Как прежде писала, так и сейчас пиши. Твоё счастье ещё впереди! А моё… моё не знаю где…

Глава вторая

1

С того самого дня, как Гульшагида, проснувшись на рассвете, любовалась из окна общежития панорамой Казани, а затем, подчинившись вспышке прежней любви, словно в припадке безумства побежала на Федосеевскую дамбу, прошло уже больше месяца. За это время природа сбросила с себя пышный и разноцветный наряд ранней осени… Холод, ветер… Не сегодня завтра выпадет снег. Теперь уже не видно на улицах города весёлых, легко одетых щёголей и щеголих, – все спешат укрыться куда-нибудь в тепло.

Только для Гульшагиды, казалось, ничего не изменилось, будто время остановилось. Казалось, она только что любовалась из окна общежития на осеннюю Казань – и вот вышла на улицу. Горечь, раскаяние, тревога, предостережения холодного рассудка, уязвлённое самолюбие – всё забылось. Сердце со всей своей необузданностью, неугомонностью опять взяло верх. Однако если бы Абузар Гиреевич или ещё кто-нибудь другой столь же близкий спросил в эту минуту Гульшагиду, что у неё в мыслях, она, пожалуй, не смогла бы точно ответить. Нет, она не думала о Мансуре, не старалась представить, лучше он стал или хуже. Но в душе у неё была буря. И в этом вихре Мансур то появлялся, то исчезал…

Когда они сошли с трамвая, Гульшагида взяла Абузара Гиреевича под руку. Профессор был в чёрном драповом пальто, в каракулевой шапке. Он шёл неторопливо, а Гульшагида, будь её воля, летела бы как на крыльях. Многие прохожие узнавали Абузара Гиреевича и кланялись ему. На Гульшагиду они смотрели с некоторым удивлением, а иные и с подозрением.

То ли подействовали эти неприятные, недоумённые взгляды, то ли прошли минуты душевного подъёма и радостного волнения, но Гульшагида несколько отрезвела и уже с тревогой думала о том, как она будет держаться с Мадиной-ханум и Фатихаттай. Что скажет им? Женщины не мужчины, они не успокоятся, пока основательно не расспросят обо всём. А потом – женщины догадливей, они легко заметят то, что можно так легко скрыть от мужчин.

– Ладно, пусть Фатихаттай сердится за опоздание, но мы зайдём с вами в книжный магазин, к букинистам, – посмеиваясь, сказал профессор. – Если не зайду туда, кажется, что не сделал чего-то очень нужного.

Гульшагида знала, что в прежние годы профессор увлекался приобретением книг. Смотри-ка, до сих пор ещё не изменил своей привычке.

Продавец, достав откуда-то из-под прилавка, положил перед Абузаром Гиреевичем целую стопку книг. Надев очки, профессор начал просматривать книги и рассказывать о них Гульшагиде. Взял в руки том «Воспоминаний» Шаляпина и сразу так оживился, словно встретил старого доброго знакомого. Два года тому назад, по пути в Ленинград, на научную конференцию, он увидел в Москве, в витрине магазина издательства «Искусство», эту книгу. Однако был выходной день, и магазин оказался закрыт. Специально, чтобы купить эту книгу, Абузар Гиреевич заночевал в Москве. Но утром ему сказали, что книга уже продана. Здесь, в Казани, он с такой горячностью рассказывал продавцам букинистической лавки о том, как в студенческие годы видел Шаляпина на казанской сцене, как хлопал ему с галёрки, что продавцы растрогались и нашли для него экземпляр желанной книги.

В самом низу стопки предложенных профессору старых книг лежал какой-то совсем истрёпанный том.

– «Белая магия» в пяти частях», – вслух прочёл Абузар Гиреевич и весело вскинул брови. – Заметьте: не чёрная, а белая. Эту книгу, Гульшагида, продавали ещё сто пятьдесят лет тому назад в книжной лавке Петра Пугина, у ворот Гостиного двора, против Спасской башни. Я читал в одной старой газете объявление этой лавки. Сперва в объявлении были перечислены названия книг, потом следовало: «В той же лавке продаются немного подержанные золотые аксельбанты». Теперь для истории цена «Белой магии» и золотых аксельбантов одна и та же! – снова рассмеялся профессор, отложив «Магию» в сторону. – А вот Шаляпина заберём. Это ценная книга.

Проходя по большой, многолюдной улице, Абузар Гиреевич рассказывал Гульшагиде кое-что о старой Казани.