Избранные произведения. Том 5

По горизонту плывут горы белых облаков. Газинур долго, задумчиво всматривается в них. Они поднимаются всё выше и выше. Вот уже солнечные лучи пронизывают облака насквозь, теперь они кажутся такими лёгкими, что думается: дунь на них – так и разлетятся, будто пух одуванчика. А сами так ослепительно белы, пожалуй, белее первого снега. Эх, плыть бы над землёй, как плывут эти белые облака!

Долго сидит так Газинур. Куда только не заносит его детское воображение! Но Газинур не только мечтатель, ему хочется испытать то, о чём мечтает. Вот его взгляд останавливается на одинокой осине, что высится на лесной опушке. Прищурив глаза, он будто примеривается и вдруг начинает торопливо разуваться. Снимает пиджачок, бросает наземь свою одноухую шапку. Потом, поплевав на ладони, подбегает к дереву.

Осина, прямая, гладкая, с небольшой, у самой маковки, кроной, намного возвышается над другими деревьями. Газинур задирает голову так, что падает тюбетейка.

– Ух! – восклицает он, крепко обхватывая руками и ногами осину.

Ещё не было такого дерева, на которое не взобрался бы Газинур в поисках вороньих яиц. Он карабкается вверх легко и цепко, как кошка. Газинур слышал, что на большой высоте нельзя смотреть вниз – может закружиться голова, – и потому всё время, пока лезет, упорно смотрит вверх. Ой, сколько ещё осталось! А он уже начинает уставать. Ступни ног, ладони горят огнём. Но мальчик и не думает отступать. Сжав зубы, он упрямо лезет вверх…

Наконец-то он на вершине! Под ним с одной стороны зелёным морем раскинулся лес, с другой – видны поля. Вдалеке кто-то едет на лошади. И лошадь, и телега кажутся игрушечными. А вот какие-то люди входят в деревню. Левее видны ещё деревни: одна… две… три… четыре. И Газинура вдруг охватывает неудержимая радость. Никогда ещё не поднимался он так высоко. Выбрав сук потолще, он усаживается на него верхом и, болтая в воздухе ногами, что есть духу поёт:

Советский край – счастливый край,
Как роза, пышно расцветай!..

Приподнятое настроение не покидает Газинура весь день. Сегодня всё кажется ему легко выполнимым. «Придёт осень – поступлю в школу. А потом стану путешественником». Эта мечта не покидает его всё лето.

Но прошло лето, за ним осень, наступила зима. А Газинур и на этот раз не смог пойти в школу. Непонятным для пастушонка образом жизнь врывалась в его мечты, всё поворачивая по-своему.

Той же осенью Газинур вернулся домой. Отец вечно недомогает. И Газинур поневоле нанимается к мужикам позажиточнее, чтобы прокормиться. А наступает весна, он снова идёт пасти скотину…

Однажды в Сугышлы пришла новость: на месте их деревни решено создать совхоз; крестьянские дворы со всем имуществом будут бесплатно перевезены в другой район, выбор которого предоставлялся каждому хозяину по желанию. Хозяева победнее, и с ними Гафиатулла-абзы, решили переселиться в Бугульминский район. Они уже знали, что в этот район приехал из Казани для организации колхоза их земляк, уважаемый в Сугышлы человек Гали Галиуллин.

Напрасно ходили в эти дни к Гафиатулле-абзы старики из соседней деревни Урманай, напрасно упрашивали его идти к ним в пастухи.

– Наши жёны говорят: «У Гафиатуллы-абзы рука лёгкая. Когда он пасёт стадо, коровы прибавляют молока». Иди к нам, мы тебя не обидим, – уговаривали его урманаевские старики.

Но Гафиатуллу-абзы не возьмёшь теперь никакими уговорами.

– Вы, старики, на меня не обижайтесь… Вы только поймите: всю жизнь был я пастухом, чужой скот пас, пока борода не побелела. А теперь вот… борода белая, а надежды в сердце ещё молодые. Еду на новое место, строить новую жизнь. Да и слово я дал нашему Ахмет-Гали. Не к лицу мне, старику, изменять своему слову.

Скоро в восемнадцати километрах от Бугульмы, по соседству со старой русской деревней Исаково, появился колхоз «Красногвардеец», дворов на сорок, и Гали-абзы стал первым его председателем.

Газинур всей душой потянулся к Гали-абзы. Юноша, которому так и не пришлось сесть за школьную скамью, хотя над губой уже пробивался пушок, во многом ещё не разбирался, но внутреннее чутьё подсказывало ему, что к такому человеку надо держаться как можно ближе.

С первым весенним днём колхозники «Красногвардейца» высыпали в поле. Сверяясь с планом, Гали-абзы показывал людям границы колхозной земли.

– А ну, Газинур, проведи-ка первую борозду да смотри, поровнее, – проговорил он и нажал на ручку плуга. – Пусть будет счастливой эта борозда! – И дал знак трогаться.

Довольно улыбаясь, Газинур взял коней под уздцы и уверенно, с высоко поднятой головой двинулся вперёд. Он не сомневался, что борозда получится ровная. Разве может он скривить её, борозду общего счастья!..

…Газинур и сам не заметил, как уснул. Проснулся он оттого, что мачеха, закрывая ларь, стоявший в сенях, сильно хлопнула крышкой. А стоило ему открыть глаза – сна как не бывало. Вскочив, он выбежал во двор. Солнце поднялось над горизонтом на целую оглоблю. Газинур поплескал на лицо горстями воду из чугунного, с узким длинным носиком кумгана[5 - Кумган – кувшин.], висевшего на верёвке перед дверью, старательно растёрся полотенцем с красными вышитыми концами. Пока у матери вскипит самовар, он успеет сбегать на конюшню.

– Не задерживайся долго. Да скажи там отцу и Мисбахетдину – пусть тоже идут чай пить! – крикнула ему вслед Шамсинур-апа.

IV

Одних только рабочих лошадей у колхоза было больше девяноста голов. А если посчитать стригунков, одногодков да жеребят, ещё около тридцати наберётся. Это ведь целый табун! Колхозники нарадоваться не могли, когда видели, как носились их любимцы по широкому лугу, как, внезапно остановившись, озорно и гордо покачивали головами и разгорячённо ржали. Чёрная шерсть лоснится на солнце. И все, как один, в белых чулках и с белыми отметинами на лбу. Своими сухими, мускулистыми, втянутыми боками они чем-то напоминали на скаку рысь. По вечерам, сотрясая всё вокруг грохотом копыт, табун возвращался в деревню. И – подумать только! – ведь это не помещика Елачича кони, а собственные, колхозные!

Сейчас, перед началом жатвы, большая часть рабочих лошадей свободна. Они в эти дни пасутся на выгоне. Годовалые жеребята и стригунки – те не вернутся до осени. Их конюхи стерегут по очереди в поле. На днях за лесом, возле Батурина, видели волков. Известно, что волки особенно падки до молодых жеребят. Поэтому караульщики всю ночь жгли костры, то и дело громко перекликаясь.

Сабир-бабай с Газинуром целую неделю прожили в поле и только два дня назад вернулись в колхоз. Их сменили Гапсаттар с Газзаном.

Забота об оставшихся в деревне лошадях – чистка их, доставка воды, подноска корма, уборка конюшен – легла на плечи Газинура и Сабира-бабая. Это нелёгкое дело. «Возле девяноста лошадей девяносто разных забот», – говорит Сабир-бабай.

К тому времени, когда Газинур появился на конном дворе, Сабир-бабай успел почистить тех коней, за которыми должны были прийти с утра, напоил их и сдал ездовым. Четыре лошади стояли на привязи во дворе. Слышно было, как в конюшне позвякивал железной цепью племенной жеребец Батыр. Его нетерпеливое ржание разносилось далеко по деревне.

– Не зря, видно, говорится: «Пока ленивый обует лапти, усердный работу кончит!» – издалека ещё прокричал Газинур, широко улыбаясь. – Пока я, медведь, спал, Сабир-бабай все дела переделал. Доброе утро, Сабир-бабай!

– Милости просим, Газинур, сынок. Всё переделал, говоришь? А я тебе скажу так: и наши деды не смогли всё переделать, нам оставили, и внукам нашим после нас хватит работы.

– Что значат дела дедов по сравнению с нашими! Разве можно сравнивать колхозный труд с прежней мужицкой работой! Смотри, как шумит наше, колхозное утро! – Газинур повёл руками вокруг.

И то правда! Из кузни раздаётся деловито-оживлённый перестук большого молота с маленьким. В промежутках между гулкими ударами большого молота слух улавливает жужжание сепараторов на ферме и звонкие голоса работающих там девушек. Перед фермой грузят на телеги бидоны с молоком. Марфуга-апа, та, что возит молоко, садится на телегу, чтобы ехать в деревню Спасское – на маслозавод. На дворе птицефермы девушка в белом переднике кидает горстями зерно, а вокруг неё кур – белое море. Немного подальше пять-шесть женщин белят службы птицефермы. Напротив, у только ещё строящейся маслобойки, где работают сейчас плотники, готовится в путь новенькая грузовая машина. Возле неё толпятся отъезжающие. Среди них и нынешний председатель колхоза Ханафи. Встав на подножку, он машет кому-то рукой, торопит…

– Ну, признайся, Сабир-бабай, – ты много прожил, много видел, – бывали такие дела раньше?

Старик молчит, улыбается.

Газинур засучил рукава и, взяв скребок и щётку, направился к стоявшим на привязи лошадям. Похлопал по шее рыжую с белой метиной на лбу лошадь.

– А-а, Малина! Ты разве дома сегодня?.. Чего голову повесил, Чабата[6 - Чабата – лапоть.]? – звонко шлёпнул он по крупу гнедого коня, получившего свою кличку за непомерно большие копыта. – А ты, Игрунья, всё балуешь! Смотрите-ка, смотрите, укусить ведь хочет, ведьма! А как поживает моя Иркэ, моя неженка? Ай-яй, уже кокетничает… И голову набок, шельма этакая! – ласково трепля по холке, Газинур обошёл одну за другой всех лошадей и лишь тогда пустил в ход щётку.

Под его сильными руками круп Иркэ чуть подался книзу.

– Ай, душенька, да ты, оказывается, нетерпелива! Я же тихонечко, любя…

Сабир-бабай, с метлой в руках стоявший на пороге конюшни, с лукавой ухмылкой наблюдал, сколько весёлого рвения вкладывает Газинур в работу.

– Хорошо, что твоей дикой розы нет здесь, – сказал он, покручивая натруженными пальцами свою круглую седую бородку. – Увидит – умрёт от ревности. И то уж, как ехать на сенокос, заглянула. Говорит, будто шла к дояркам, а сама глазами так и бегает по конюшне. «Дитятко, говорю, милое, в конюшне ведь коров не доят».

– Неужели… неужели приходила? – прервал старика Газинур. – А я-то, лентяй, проспал!

И втихомолку порадовался: «Не сказал ведь старый «твоя сладкая редька» или там «твоя Миннури», а «твоя дикая роза». Ох, уж и хитрые эти старики! Чуют, как ты в варежке пальцем шевельнёшь. Тысячу лет тебе жизни, Сабир-бабай!»

Но всё-таки не хочется парню так вот сразу и выложить старику свою тайну.

– Умная не станет ревновать, Сабир-бабай, – сдержанно говорит в ответ Газинур.

Опираясь на метлу и слегка покачивая головой, старик добродушно посмеивается:

– У девушек ум – после обеда. А у красивых и того нет. Погодил бы хвастаться-то. Да и… небось можно не ворковать до третьих петухов.

– Молодость дважды не приходит, Сабир-бабай… А ты что… видел, как я ворковал? – спохватился Газинур.

– Может – видел, может – нет, – увильнул от ответа старик и принялся мести двор.

Вычистив коней, Газинур снял с них уздечки. Кони сами потянулись в конюшню. Газинур пошёл вслед за ними. Вскоре он вывел во двор Батыра, нетерпеливо пританцовывавшего, серого в яблоках жеребца с огненными глазами. Выйдя из тёмной конюшни на дневной свет, жеребец взвился на дыбы, пытаясь вырваться и убежать в поле. Намотав цепочку повода на локоть, Газинур держал жеребца под уздцы и шёл, откинувшись всем телом назад, крепко упираясь ногами в землю.