Вперед, в темное будущее

– Он же тебе не нравится, да? – Амалие правда хотелось это знать.

– Не люблю продажных карьеристов. Прыгать от возможности к возможности, находя компромиссы с совестью. Не вижу в этом смысла, – он наморщил лицо, от чего щеки были готовы заслонить собой глаза. – Его ненависть к Гостям совсем неоправданна. Но Хофман уверен в собственной правоте и активно идет по головам. Он даже покушение на собственную жизнь пытается использовать как часть политической кампании.

– И усложняет ситуацию в итак…

– Перевернувшемся вверх тормашками мире, – закончил за нее Хайне Шрайбер. – Мне больше по душе люди, в чьей жизни есть нечто большее чем просто бесконечная борьба за лживые идеалы.

«Ты понимаешь меня», – ее голубые глаза загорелись и она приоткрыла рот.

– Вот моя остановка. Еще увидимся, Амалия.

Хайне уже повернулся к открывшимся зеленым дверям трамвая, через которые в вагон прорвались отдаленные крики протестующих, когда она его окликнула:

– Стой… – она откинула волосы с плеч. – Не хочешь выпить со мной?

Кто-то на улице прокричал в микрофон: «Антоникс – космический козел», и люди разразились смехом.

________

Саман стоял в пустой раздевалке спортивного клуба. После того, как они с Морицем проговорили два часа почти обо всем на свете, но в основном о детстве, хороших воспоминаниях и Руди Шмите, Саман вернулся к себе домой. Он жил в Новом Нью-Йорке, в одной из высоток сделанных из угольно-черного блока. Десятью этажами ниже его квартиры находится спортивный центр. Не зная, что делать с эмоциями, которые переполняли его, он спустился со спортивной сумкой и наушниками в руке. Его отец был военным еще до Второй гражданской войны в Йемене, но уволился, отказавшись стрелять в безоружных людей. Затем он устроился на склад одного богатого купца в Санаа и каждый раз брал с собой Самана, когда тому было грустно.

– Физический труд – это лекарство от любых переживаний, Саман, – говорил он, передавая ему какой-нибудь мешок зерна или муки, которые нужно было таскать из подвала купца в магазин на первом этаже того же гипсового дома.

Он возвращался домой весь мокрый и запыхавшийся, но совсем не грустный. Словно все плохое, что с тобой случается выходит через пот и больше тебя не волнует.

Сделав стандартные силовые упражнения на тренажерах и приседания со штангой, он отправился в душ, пройдя мимо ненавистных беговых дорожек. Все это время у него в голове играла музыка, которую он услышал в наушниках одного мужчины в спортзале. Саман тогда подумал, что тот человек сейчас оглохнет или итак глухой. Агрессивную тяжелую мелодию он уже слышал раньше, но не мог вспомнить где. И эта мелодия ему совсем не нравилась.

Он натянул футболку на голову и собирался проверить телефон на наличие уведомлений, когда деревянная дверь открылась со скрипом и в нее вошла высокая женщина в брючном костюме:

– Саман Хуссейн? – громко спросила женщина со светлыми зализанными волосами. Саман как-то видел старые итальянские фильмы, в них актеры носили почти такие же прически как она, вот только те были мужчинами.

За ней вошел огромный темнокожий мужик. Дверь за ним с грохотом захлопнулась и звук удара петель прошел по всей длинной комнате, обе стены которой были заставлены железными шкафчиками. Провод ушного микрофона тянулся от лысого черепа к вороту рубашки. Пиджак обтягивал мускулистые руки, которые казались толще всей стоявшей перед ним женщины. Он встал широко расставив свои большие руки и ноги, словно в любой момент готов напасть.

«Вот это громила».

– Дамочка, вы в курсе, что это мужская раздевалка?

– Я знаю что ты натворил и как попал в эту страну, – ее острый вздернутый нос и прищуренные глаза придавали ей высокомерный вид. – Если об этом узнает кто-нибудь еще, будет очень плохо.

Мужчина поравнялся с ней и Саман с удивлением заметил, что эти двоя были бы одного роста, если бы она сняла каблуки. Дверь за Саманом в другом конце помещения открылась, и эта пара устремила свой взгляд на человека за его спиной. У того в наушниках все еще играла эта отвратительная мелодия. Не долго думая, он вышел с округленными глазами туда откуда зашел, тихо закрыв за собой дверь.

– Вы вообще кто? – к его спине уже подкрадывался страх.

– Это не имеет значения. Ни одна живая душа не должна знать, что ты участник программы «Помощи детям войны». Надеюсь, ты это усек? – блондинка скрестила руки на груди. – Не распространяйся об этом. И если журналисты или полицейские придут к тебе с таким вопросом, все отрицай.

– Иначе что? – и Саман сразу же пожалел, что спросил это.

Чернокожий со звериным взглядом потянулся к внутреннему карману пиджака, но женщина остановила его знаком руки.

– Иначе ты станешь проблемой, – она пристально смотрела ему в глаза. – А я привыкла очень быстро решать все проблемы.

– Вам со своим большим другом лучше уходить, – сердце у Самана стучало очень сильно.

– Я тоже так думаю, – и она развернулась, а чернокожий открыл ей дверь.

Женщина остановилась в дверях и обернула голову:

– Но мы вернемся, если нужно будет.

Когда они ушли, Саман простоял еще пару минут, глядя на свою раскрытую сумку на деревянной скамье. Он вспомнил, что это «Slipknot» играли в наушниках у того человека в зале.

Глава 7

Было девять часов утра, и Себастьян Крон шел по белому хорошо освещенному коридору больницы «Святой Марии» в Новом Нью-Йорке. Отделение занимает с 50-го по 70-ые этажи и обслуживает всех жителей улицы, которая выходит к мосту, соединяющему через реку мегаполис с остальным Хаптоном. Прямоугольное высокое сооружение из черного блока словно впитывало и без того редкие солнечные лучи, проходящие сквозь щели в пасмурном небе. Он поздоровался с медсестрой, узнавшей его и постарался не дышать громко, пока та не уйдет на достаточное расстояние. Чертовы таблетки. Ему из-за них в последнее время совсем воздуха не хватает. Он подошел к нужной палате, покачался на носках, сделал вдох и вошел.

Он повесил пальто на вешалку и подошел к кровати. Она мирно лежала с закрытыми глазами. Испарения внутри кислородной маски появлялись и исчезали в такт ее тихому дыханию. Две капельницы подсоединены к ее правой руке, черная трубка уходит под кровать к аппарату обеспечивающему поддержание жизни. Себастьян сел на стул с левой стороны. У нее короткие темные волосы и прямой нос. И выразительные брови, прям как у него самого.

– София… – тихо произнес он, взяв ее тонкую руку в свою.

За обеденным столом она любила рассказывать о споре между неизвестными им учеными. Теми, кто утверждают, что весь наш мир можно объяснить простыми математическими формулами: рост соотношения вымерших видов животных к новым видам, генетически созданным человечеством; вероятность вспышки новой болезни, способной скосить целые города; потенциальный размер руки твоего будущего ребенка; или даже количество людей верящих в или наоборот отрицающих существование бога. И теми, кто считают, что концепция математики была придумана, чтобы объяснять вещи, которые человеческий мозг не способен воспринимать без логической цепочки, состоящей из цифр. В тот день София ждала отца у фонтана в парке. Он вышел с заседания Городского совета в мэрии Хаптона с цветами в руках. В дни, когда они возвращались домой вместе, они обязательно шли пешком, потому что София свято верила, что если в Хаптоне будет меньше выхлопных газов хотя бы на одну машину, то ее карма будет чиста. После университета она ходила в клуб, где буддисты делились своим опытом познания бога в себе и во вселенной, что очень волновало Себастьяна Крона, воспитанного по всем протестантским традициям Христианской Церкви Ластрии.