Пропавшая дочь

Если жара не спадет, все сойдут с ума. А может, уже сошли, не осознавая этого – а не только бормочущие или шлепающие себя по голове, буйные или тихие, которых было в избытке. Хотя возможно, что те, кто по-прежнему неспешно занимались домашней рутиной либо безрассудно отдавались так называемой войне против климата, были неспособны полностью помнить, какой была жизнь прежде. Прежде – это когда? Когда она не была такой, как сейчас. Но когда именно? Отец часто задавался вопросом, повезло ли тем, кто не знал другой жизни.

Прошло еще пять минут, а он все еще сидел в машине, медленно потея и потягивая воду из бутылки. По местным СМИ непрерывно повторялась официальная информация о тепловом ударе. Он знал эти медицинские советы наизусть, как старую песню. Симптомы, на которые следует обратить внимание: учащенные дыхание и пульс, сопровождаемые сухостью кожи, тошнотой, головокружением и раздражительностью. Оставаться дома, не двигаться в самую жаркую часть дня, пользоваться холодными компрессами, держаться в тени, пить воду. Оставаться дома, сидеть и пить.

С июня в отделении интенсивной терапии не было мест, так что удачи тем, кто вызовет скорую. От теплового удара можно было легко впасть в кому. И сегодняшний визит мог оказаться довольно бурным, как бывает при бегстве или похищении. Если возникнет заминка или потасовка, придется периодически проверять кожу, не высохла ли, следить за потоотделением.

Отец снова переключил внимание на дом через дорогу.

Последний раз, когда он видел свою цель, Маррея Боулза, тот возвращался с двумя матерчатыми сумками, набитыми коробками с едой. И этому типу удалось сохранить лишний вес, так что он ел не только соевые продукты, фрукты и овощи. Он наверняка дополнял свой рацион сладостями с черного рынка, а они были недешевыми.

Боулз не работал, но жил один в террасном доме с тремя спальнями, который, судя по внешнему виду, скоро мог быть признан непригодным для проживания. Отцу было непонятно, как при том безумии, которое творилось во время переселения из затопленного Ливерпуля и Восточного Лондона в графство, уже страдающее от наплыва беженцев из Южной Европы и Африки, судимый за сексуальные преступления переселенец стал единственным владельцем дома с тремя спальнями – пусть даже и в таком плохом состоянии. Подобные привилегии ему не полагались. У Боулза были друзья.

Выходившие на улицу эркерные окна на всех этажах были постоянно закрыты шторами. На подоконниках за стеклом виднелся мусор – пластиковые бутылки, фаянсовая посуда, скомканная одежда, круглое зеркало. Мансарда была превращена в еще один этаж. Ее окна тоже были закрыты жалюзи.

За все три дня, пока Отец, сидя в машине через дорогу, следил за домом, никто кроме Боулза не входил и не выходил из него. И всякий раз, когда Отец видел Боулза, тот был в одной и той же рубашке. Он походил на великана-людоеда из сказки, на стереотипного детского монстра. Отец обнаружил, что в этом они все были схожи. Большой череп обрамляли длинные немытые волосы. Сальные пряди свисали на широкий лоб и на торчащий колом воротник, когда Боулз не заправлял их за уши. Он выглядел сутулым, из-за того что постоянно ходил с опущенной головой, уткнувшись подбородком в грудь, будто был безобидным, застенчивым здоровяком. Кротким и стыдливым, в рубашке с воротником, с выпирающим из-под нее пузом и складками жира на бедрах. Торчащие из шорт бледные ноги напоминали толстые волосатые бревна.

Легко было представить, что внешне он мягкий и скользкий, но Отец чувствовал, что в этом крупном теле есть жесткий стержень. Рыхлые плечи и руки скрывали опасную силу. У этого типа могла быть крепкая хватка. Чем дольше Отец следил за ним, тем сильнее ощущал его физически, и они неумолимо становились все ближе друг к другу. Он так явственно представлял себе фактуру, вес и плотность этого тела, что ему начало казаться, что он ни за что не управится с этой грудой влажного мяса.

Боулз всегда закрывал входную дверь, не оглядываясь через плечо, словно окружающее его не заботило. Когда он выходил на свои короткие прогулки, его маленькие глазки были полузакрыты.

По вечерам свет в коридоре не горел. Отцу нужен был свет. Возможно, мысль оказаться в тесном, темном пространстве с Боулзом наедине пугала его больше, чем вид грузной фигуры. И пока он ждал, его воображение без особого труда превращало здоровяка в противника, обладающего подвижностью и зрячестью крысы, прекрасно осведомленного о слежке за ним и просто поджидающего Отца в знакомой для себя темноте. Что-то в этом визите Отцу совсем не нравилось. Нервозность лишь усилилась, когда Скарлетт позвонила и предупредила, что «подозреваемого нельзя недооценивать». Будучи садистом, Боулз, очевидно, любил кровь и чувствовал себя настоящим хозяином Вселенной.

Ранние пятничные часы были бы идеальным временем для визита, но в субботу утром Отец по-прежнему торчал на улице и следил. Планы постоянно менялись. Он потратил на разведку больше времени, чем обычно. Длительные приготовления не подтвердили его цель, а сделали ее лишь еще более размытой. Его сдерживала не только жара.

Небо стало коварного бледно-голубого цвета, обещая прохладу, которая никогда не наступит. Затем бледность будет только усиливаться, пока этот купол из полированной стали не начнет жечь незащищенные глаза. При дневном свете он не сможет здесь находиться. Полумрак продержится меньше часа. Отец вытер предплечьем пот с лица, завел машину и поехал к выбранному для парковки месту на соседней улице. Он войдет через задний сад.

Дом сзади закрывали ели, но он проникнет через забор, оторвав от бетонного столба две полусгнившие панели. В саду спрятаться негде. Даже без дневного света. Если кто-нибудь выглянет из задних окон, его сразу же заметят.

Ему придется двигаться медленно, потому что задний двор являлся настоящей полосой препятствий, устроенной теми, кого не волнует красивый вид. Запах высохшей травы у сломанного забора омрачил его мысли и застопорил выработанную им стратегию, сделав ее еще менее ясной и менее убедительной, после чего его план полностью развалился. Отец устал, он уже несколько месяцев плохо спал, слишком много думал, но так ни к чему и не пришел. Его голова не годилась для сегодняшней работы. Но приведет ли он ее когда-либо снова в порядок?

Дом справа занимали какие-то старики. Их сад отличался аккуратными рядами зерновых культур, растущих вдоль дорожек из белого камня. Дом слева делили две семьи. В начале недели Отец насчитал пять детей и задался вопросом, знают ли родители, кто живет по соседству. Он подумал о ребятишках, играющих возле ветхого соседского дома, и содрогнулся от внезапно охватившего его безумного желания нанести стремительный визит с пистолетом наголо, отказавшись на этот раз от нервно-паралитического газа и полицейского иммобилайзера.

Со слов Скарлетт, в начале сороковых Маррей Боулз уже отбыл трехлетний срок за физическое и сексуальное насилие над детьми, а затем в 2046-м предстал перед судом по двадцати новым обвинениям в развратных действиях и изнасилованиях малолетних. Последний случай носил садистский характер, при этом Боулз отсидел не больше трех лет. В 2049-м он освободился и поселился на побережье в Маргейте. В 2050-м перебрался на запад, в Торбей.

В конце тридцатых годов Маррей Боулз подозревался в связях в Кеном «Сантой» Барретом, педофилом и одним из последних детоубийц, для которого люди требовали смертного приговора, пока их внимание не отвлекли рекордные ливни, европейские ураганы, наводнения и повышение уровня моря. В Ноттингеме, во время садомазохистского ритуала, группа «Санты» Баррета убила двух братьев, находящихся под опекой. Ходили слухи, что эта шайка погубила гораздо больше детей. Пятеро из двадцати мальчиков и девочек, подвергшихся насилию со стороны тайной группы «Санты», так и не были найдены.

В 2043-м «Санта» Баррет был убит в тюрьме заключенными. Никто из сообщников Баррета, кроме Маррея Боулза, так и не был отслежен, а связь Боулза с убийствами не была доказана из-за отсутствия улик.

Отец понимал, почему Скарлетт предоставила ему Маррея Боулза. В основном тот, как и его хозяин, промышлял в интернатах Восточного Мидленда, и они часто перевозили своих жертв на съемные квартиры. Двое детей пробыли в плену больше года, и Маррей Боулз прибыл в Торки за год до похищения его дочери.

Возможно, за рулем был и не Боулз, но он мог входить в группу. С момента его освобождения из тюрьмы инспекторы по надзору присматривали за ним раз в месяц по полчаса, но с 2049-го он не навлек на себя подозрений. Согласно статистическим данным и старым уголовным делам, в периоды затишья у таких хищников, как Боулз, это мало что значило. Теперь все преступники оказались в основном вне поля зрения; у полиции и социальных служб появились более важные приоритеты.

Его беспокоило то, что ему не рассказали о Боулзе раньше. Грызла мысль о том, что те четверо, которым он нанес визит, были всего лишь разминкой и что его тайно проверяли и натаскивали в преддверии этого жаркого утра у дома очередного незнакомца. Как и подозревала его жена, возможно, на его шее затягивалась петля «ополченческого» скандала, раздутого фракциями, облеченными властью и связанными с военизированными формированиями. Видит Бог, что у него есть причина здесь находиться, но он не хотел, чтобы его использовали для обычного организованного преследования или очередной педофильской отбраковки. Он не хотел заниматься чем-то, не связанным напрямую с поиском тех, кто похитил его дочь.

По пути на задний двор Отец миновал пластиковую бочку с водой, покореженный сарай, промокавший и высыхавший бесчисленное количество раз. Шпалера отвалилась от крашеной цементной стены. Из-за тянущихся к воде сорняков и корней деревьев терраса стала неровной, как палуба корабля, напоровшегося на черные скалы. Отец перешагнул через раковину, чьи трубы уходили в никуда, и обошел позеленевшие мешки с отходами. У кухонной двери в нос ему ударил запах канализации. Лишь одно окно второго этажа было незашторено.

Отец нашел в рюкзаке подходящий инструмент и, вставив его в щель между рамой и замком, принялся возиться с дверью. За основной обнаружилась вторая, застекленная, но дешевая. Все стекло было в пузырьках и мутных пятнах.

Вскоре он проник на кухню, газовый баллончик в одной руке, фонарик – в другой, и остановился в помещении, длинном и узком, как камбуз на пароме. На сушилке, в раковине и на кухонном столе громоздились горы разномастной посуды. Из упаковок соевой еды была построена шаткая башня. Отец чувствовал запах газа и сырой древесины. За открытой дверью в дальнем конце коридора царила безмолвная темнота.

Сквозь протертый насквозь ковер проглядывали деревянные доски пола. На стенах, усыпанных древними, торчащими словно личинки дюбелями, не было никаких украшений. Интерьер десятилетиями не видел краски или новых обоев.

Гостиная была заставлена коробками, ящиками и грудами хлама, наваленными на темную мебель. На окнах столовой, выходящих в сад, висели шторы горчичного цвета. На полу – облезлый красный линолеум, стены светлые, но грязные. Кто-то разбил молотком кирпичный камин, однако обломки оставил на полу, будто работа была остановлена из-за нехватки сил и осознания тщетности намерений.

Поднимаясь по узкой лестнице, Отец чувствовал, как перила шевелятся у него под рукой, а в темном и теплом воздухе над ступенями висит сальный запах. На площадке второго этажа было все то же самое, а запах стал еще сильнее, будто какое-то животное спряталось в доме от жары и надышало в темноте.

На втором этаже было четыре двери болезненно-ванильного цвета – и все закрыты. Отец решил, что за ними находятся три спальни и одна ванная. Панели матового стекла над каждой дверью наводили на мысль о том, какие ужасы, родившиеся в огромной лохматой голове Маррея Боулза, могут скрываться за ними. Отец представил себе призраков прежних жильцов: пожилая пара вышедших на пенсию работников уолсоллского местного совета с содроганием и ужасом наблюдала за беспощадным разрушением дома и переездом в него злодея.

На стене второго этажа, между двумя дверями, висела одинокая картина. Будто предупреждение о том, что обитало в соседних комнатах. Отец посветил на нее.

И отпрянул.

В центре холста на чистом черном фоне была изображена фигура: человеческий труп. Голый и ухмыляющийся, с ребрами, проглядывающими сквозь болезненно-зеленую кожу, и с впалым животом. Он вздымал вверх костлявые руки, в которых держал что-то похожее на розовый фрукт.

Прищурившись, Отец подошел ближе. У серых грудей тощей как скелет фигуры висели сосущие их безжизненные младенцы. Еще три корчились, словно личинки, между ног мертвеца. Бледные и пухлые, похожие на жутких херувимов, младенцы смотрели вверх усталыми белыми глазами. Под ними, на маленьком свитке, было написано: Nihil. Nemo.[5 - Ничто. Никто (лат.).] Отцу они ни о чем не говорили. Снова латынь и неприятное напоминание о граффити в Пейнтоне; еще одна истощенная фигура, наводившая на мысль об упадке, возможно даже смерти с намеком на греховность. В темноте эта связь показалась Отцу глубоко тревожной.

Испытывая тошноту и дезориентацию, Отец продолжал хмуро, с ужасом и недоумением, разглядывать картину. Вдруг где-то в темноте распахнулась и ударилась о стену дверь.

Он вздрогнул.

По расхлябанным половицам застучали тяжелые ноги. Темную пещеру заполнило лихорадочное дыхание, в котором чувствовалось животное возбуждение.

У тебя за спиной.

Отец развернулся, царапнув по потолку лучом фонарика.

Молния от размозженных нервов пронзила плечо, и он повалился вперед с болтающейся как плеть рукой. В подушечки пальцев будто вонзились булавки и иглы. Фонарик упал, подпрыгнул, покатился, осветив вскользь грязные парусиновые туфли и неряшливо забинтованную лодыжку. Боулз. Все поле зрения заполнили огромные топчущиеся ноги, пока Отец не отполз по грязному ковру в сторону.

Возле уха что-то просвистело, затем раздался глухой стук и посыпалась штукатурка, когда второй удар едва не настиг его голову. Воздух снова рассекло пополам, и длинное оружие взмыло вверх, стремясь обрушиться всем своим сокрушительным весом на его череп. При замахе назад взорвался светильник. Это и то обстоятельство, что оружие запуталось в электрическом проводе, помогло Отцу выиграть время.

Видел он мало, но по тому, что сумел зафиксировать его травмированный болью рассудок, он определил в зловонном пространстве местонахождение противника и заковылял в конец коридора, к окну, будто собираясь выпрыгнуть в него.

Позади застучали большущие ноги призрака, ярость которого, казалось, подпитывалась затрудненным дыханием раненого незнакомца, вторгшегося на его территорию. Отец услышал очередной свист воздуха, сопровождаемый кряхтением. Предмет пронесся в опасной близости от его позвоночника. Шоркнул по ягодицам и врезался в пятку ботинка.

С трудом сделав последние два шага к окну, обезумев от жгучей боли, охватившей плечо, а теперь еще и пятку, Отец упал на шторы. И тут же понял, что попал в ловушку. При мысли, что здесь ему переломают все кости, его словно окатило ледяной водой.

От грязной ткани пахло склепом. Далекий свет от оброненного фонарика мерцал по контуру темной грузной фигуры, стоящей в паре футов от него. Она казалась гигантской, достигающей потолка и с трудом помещающейся в тесном коридоре. Дубина великана-людоеда снова обрушилась вниз.

Отец резко присел, уткнувшись щиколотками в ягодицы.

Окно над головой у него со звоном разлетелось, жалкие шторы поглотили силу удара.

Отец поднялся с грязного пола, когда дубина вырвалась из пыльного препятствия и со свистом отлетела назад, изготовившись к очередному удару. Он протянул к гигантской тени здоровую руку и выпустил струю газа, целясь в огромную лохматую голову. Множество капель невидимым дождем оросило великана.

Выронив дубину, тот взревел, ужаленный ядом. Отец поднырнул под падающую дубину и ударил здоровым плечом в толстое пузо. Великан вцепился в него. Ногти царапнули Отца по затылку, словно зубцы вилки по тесту. Они ненадолго схватились, как вымотанные потные рестлеры, после чего Отец выскользнул, поднырнул под мокрую, источающую смрад скотного двора подмышку, и бросился к лестнице.

За время его шумного, беспорядочного бегства едкий нервно-паралитический газ добрался до тонких тканей в голове великана. Отекшие носовые пазухи и мясистые слезные каналы теперь пылали химическим огнем. Раздался пронзительный крик, словно сработал датчик на проникновение.

Ослабленный болью в плече, Отец, спотыкаясь, спустился на пару ступеней, упал и пролетел еще несколько. В свете фонарика, проникающем сквозь перила, он заметил над собой медвежью тень. Она стучала огромными ножищами и яростно царапала воздух, словно семена тмина выплевывая то, что жгло ее носовые пазухи.