Стена

«До того, как я родилась» – слишком огромный отрезок времени, чтобы Тигхи мог его осмыслить. Он подошел к Уиттерше и протянул руку. Шея девушки оголилась, и в том месте, где переходила в спину, был заметен небольшой костный выступ. Тигхи осторожно дотронулся рукой до этой косточки. От прикосновения к плоти Уиттерши его сердце забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди.

– Эй! – воскликнула Уиттерша. – Перестань заниматься чепухой. Мне нужно работать!

Тигхи легко и быстро, как бы танцуя, отступил на два-три шага назад. Его сердце наполнилось светом. Казалось, ощущение мягкой, бархатистой кожи осталось на кончиках пальцев.

– Ты слышала? Сегодня ночью умер старый Констак.

Уиттерша резко обернулась:

– Что? Умер старый Констак?

– Сегодня состоится церемония, его сожжение. Чтобы послать его душу к Богу, так говорят. Сегодня утром к нам приходил дед, расстроенный до слез.

– Ишь ты, – произнесла Уиттерша. – Это уже что-то. Сегодня будет на что посмотреть.

– Прежде я никогда не видел, чтобы мой дед плакал, – сказал Тигхи.

Он прислонился к стене и стал медленно перекатываться по ее поверхности, прижимаясь к ней то грудью, то спиной. Стена уже нагрелась, и от нее исходило приятное тепло. К коже прилипли частички грязи.

– Ну и дела, – произнесла Уиттерша с хитрой улыбкой. – Знаешь, что говорили насчет твоего деда и старого Констака?

– Нет, – ответил Тигхи. – А что?

– Так значит, ты никогда ничего не слышал?

Лицо Тигхи выражало крайнее изумление.

– Нет.

– Какой же ты еще невинный мальчик! – С губ Уиттерши сорвался короткий смешок. Она опять повернулась к обезьяне. – Не может быть, чтобы ты никогда не слышал!

– Что слышал?

Тигхи стряхнул грязь с груди. Рубашка раздулась у него на бедрах, образуя нечто вроде колокола. Ветер усилился, и руки покрылись пупырышками. Мальчик снял рубашку с бедер и живо просунул руки в рукава.

– Да так, ничего, – ответила Уиттерша. На ее лице появилась странная улыбка. – Ты будешь на церемонии?

– Конечно, – сказал Тигхи. Делать ему все равно было нечего, почему бы и не пойти. – А ты пойдешь?

– Вообще-то па приказал мне побрить всех этих обезьян, но сдается, что я смогу выкроить часок.

– Серьезно, Уиттерша, – произнес Тигхи, опять приблизившись к девушке. – Что ты имела в виду? Что я никогда не слышал о своем деде? Почему ты не хочешь сказать мне об этом?

– Скажу тебе на сожжении, – пообещала Уиттерша все с той же кокетливой улыбкой.

– Но что это?

– Я скажу тебе на сожжении, – повторила она. – Только твой дед и Констак были больше чем друзья. Вот и все.

– Что ты хочешь этим сказать?

Однако больше из Уиттерши нельзя было вытянуть ни слова, и в конце концов Тигхи вскарабкался вверх по лестнице и опять стал бродить по деревне. На рыночном выступе все уже было готово для погребального костра. Рядом дежурил один из младших проповедников. Тигхи остановился, чтобы поглазеть еще.

Вскоре, однако, солнце поднялось до уровня деревни, и тени отпечатались прямо на стене. Пора подумать о еде. Тигхи повернул налево и, пройдя через всю деревню, направился к дому своих па и ма. Когда он подходил к двери, в воздухе установилось полное спокойствие, ничто не мешало солнцу проявлять всю свою мощь, и Тигхи даже успел немного вспотеть. Подняв щеколду рассветной двери, он шагнул в приятную прохладу прихожей.

Ма была дома. Она лежала в полутьме спальни. Услышав шаги Тигхи, она зашевелилась и вышла из своей комнаты. Некоторое время она молча наблюдала за тем, как Тигхи нарезает покрывшийся ростками травяной хлеб и намазывает ломтики водянистым сыром. Ее молчаливое присутствие начало раздражать Тигхи. Такое причудливое настроение обычно находило на ма после встречи с дедом, однако если бы она собиралась выместить на нем свою злобу, то уже сделала бы это. Тигхи вытер о полотенце лопаточку и положил ее в стол, затем подошел к ма и поцеловал ее. Она подставила щеку с каким-то странным выражением лица, и Тигхи не мог отгадать, что у нее на уме. Тем не менее ма приняла от него поцелуй.

Слегка обеспокоенный, Тигхи взял хлеб с сыром и стал торопливо есть, едва не давясь большими кусками. Он хотел сказать что-нибудь, чтобы вывести ма из этого недвижного, молчаливого состояния, однако не знал, что сказать. Тигхи огляделся вокруг, надеясь, что его па где-то здесь, в доме, но, очевидно, тот отсутствовал.

– Я проходил по рыночному выступу, – вымолвил Тигхи наконец, и после долгого молчания его слова прозвучали слишком громко и неуклюже. – Там уже приготовили погребальный костер. – Тишина. Он съел последний ломтик хлеба и вытер руки о рубашку. – Они все сделали аккуратно и красиво.

По губам ма пробежала мимолетная, едва заметная улыбка. Сердце Тигхи замерло. Что это могло значить?

– Ты хороший мальчик, – сказала она отстраненным голосом.

Ее лицо озарила красивая улыбка, и ма протянула к нему руку. Не на шутку оробев, Тигхи шагнул к ней, и ма рассеянно обняла его. Через пару секунд он осторожно вывернулся из-под ее локтя и стал, сутулясь, ходить по комнате и говорить.

– Как странно, что дед так расстроился, – произнес Тигхи. – Не могу припомнить, чтобы он когда-либо так сильно переживал.

Ма стояла, прислонившись спиной к стене у двери ее спальни.

– Ты же знаешь своего деда, – сказала она.

В ее голосе слышалась едва заметная нотка раздражения. Тигхи почувствовал, как внутри у него все сжалось, подобно пружине в часовом механизме, который ремонтировал Акате.

– Мне кажется, я помню еще одну церемонию сожжения. По-моему, мне тогда было три года или даже меньше. И все же я помню, что дед сделал это чуть ли не с удовольствием. Я помню всю его проповедь.

Тигхи вдруг замолчал и выпрямился. Ма следила за ним глазами, не поворачивая головы.

– Не помню, чтобы я когда-либо видел деда таким растерянным и поникшим, – продолжал гнуть свое Тигхи. – Сдается мне, что они с Констаком были очень близкими друзьями, не так ли?

Ма по-прежнему хранила молчание. Единственной ее реакцией было слабое подрагивание ресниц.

– Должно быть, это ужасно – потерять человека, с которым ты по-настоящему близок. – Голос Тигхи отдавался у него в голове и звучал как-то неправильно. Но он не мог заставить себя замолчать. – В деревне я слышал, что о деде и Констаке ходят какие-то слухи, но раньше я об этом не знал.

Не успело последнее слово слететь с языка, как стало ясно, что говорить это не следовало ни в коем случае. Тигхи замолчал. Ему казалось, что он произнес какое-то заклинание, которое пробудит в ма худшее из ее неистовых состояний, такой взрыв исступленной ненависти, от которого содрогнутся стены их дома. Тигхи замер в нерешительности. Однако ма не тронулась с места. В выражении ее лица ничего не изменилось, если не считать едва заметно подрагивающих ноздрей. Тигхи затаил дыхание.

– Как бы то ни было, но мне кажется, что лучше будет, если я схожу на церемонию и послушаю проповедь деда, – проговорил он торопливо. – А ты пойдешь? Па там будет?

Рука ма поднялась ко рту, и кончики пальцев потрогали верхнюю губу.

– Пойду ли я? – спросила ма. Теперь она стояла прямо. – Пойду ли я на церемонию? Будет ли там твой па? А ты знаешь, где твой па? Ты знаешь, где он?

В ее словах безошибочно чувствовался нарастающий гнев. У Тигхи все опустилось. В конце концов ему удалось завести мать, и теперь ничего не оставалось, как только стоять и ждать, пока ее ярость не взорвется. У мальчика открылся рот, на лице застыло выражение беспредельного ужаса.

– Ты знаешь, где твой отец? Тебе сказать? Пока ты шляешься по деревне, как коза, потерявшаяся на утесе, твой па работает на высоких уступах. Ты уже забыл, что на днях мы потеряли козу – целую козу? Неужели ты стал таким эгоистом? Разве ты не понимаешь, что твоему па и мне теперь приходится делать лишнюю работу?

Ее голос обрел громкость, а рука сжалась в кулак. Однако Тигхи мог лишь стоять и наблюдать.