Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики

гауляйтер,

рейхсминистр труда,

статс-секретарь Функ из Рейхсминистерства народного просвещения и пропаганды,

генеральный инспектор германских дорог д-р Тодт,

вождь Трудового фронта д-р Лей,

председатель совета правления Государственных автомобильных дорог, генеральный директор Дорпмюллер,

начальник Баварского отделения Рейхсминистерства народного просвещения и пропаганды, Ниппольд,

главный инженер мюнхенского участка строительства,

2 строителя,

(Силы оцепления принимают меры к тому, чтобы больше никто не присоединился к сопровождению фюрера). Пока Гитлер осматривает дорогу, проходит выступление рейхсминистра народного просвещения и пропаганды. Его речь передается только по радио и не транслируется громкоговорителями на месте строительства. Когда группа фюрера приближается к концу строительного участка, оркестр мюнхенского отделения Nationalsozialistische Betriebszel-lenorganisation(NSBO) играет один куплет песни «Братья в цехах и на шахтах» [Brilder in Ziehen und Gruben\[190 - Эту нацистскую песню, прославляющую трудящихся страны и Гитлера как ее героического руководителя, можно загрузить в качестве аудиофайла как минимум с одного веб-сайта. Кроме того, она доступна на компакт-дисках.]. Выступление министра пропаганды завершается с началом игры оркестра.

11.25. Группа фюрера достигает конца строительного участка. 11.25–11.45. Выступление фюрера.

11.45. Исполняются по одному куплету из песен Deutschlandlied и Horst Wessel.

11.50. Конец передачи[191 - ВAL R3101 9930, 602.].

Выступление Гитлера транслировалось по радио на всю страну, будучи ключевым моментом всех намеченных на то утро мероприятий и митингов. С тем чтобы каждый мог услышать фюрера, Министерство пропаганды объявило общенациональный перерыв в работе, начинавшийся в 10.45. Для того чтобы избежать излишних конфликтов, Гитлер решил, что рабочим не должны за это делать вычеты из зарплаты, но что в компенсацию за простой наниматели имеют право потребовать от них дополнительный час работы и не оплачивать его. Министерство пропаганды выработало точные указания по проведению всех местных мероприятий, организовывавшихся на всех строительных площадках, заводах, магазинах, фермах и конторах. Были изданы и инструкции для школ. Директора школ должны были выступить перед началом радиопередачи и разъяснить смысл данных торжеств, а также «национальное экономическое значение „Битвы за рабочие места“». На практике инструкции Министерства пропаганды содержали в себе минимум указаний. Дело брали в свои руки местные партийные деятели. Например, в промышленном Ганновере празднества начались в 7 часов утра с торжественного «призыва на работу» 1000 безработных перед городской биржей труда[192 - Р. Schulz, Nicht die Zeit, umauszuruhen: Dokumente und Bilder zur Geschichte der hannoverschen Arbeiterbewegung (Hanover, 1990), 469-70.]. Люди, только что получившие работу, построились в колонны и прошли маршем по центру города, направляясь на десять строительных площадок, работы на которых открылись специально по данному случаю. День завершился публичными выступлениями и митингом, объединившим тех, кто нашел работу после 1933 г., и тех, кто еще оставался безработным. Посыл этих мероприятий был ясен: в национальной борьбе за восстановление экономики никто не будет забыт.

В качестве пропагандистского начинания «Битва за рабочие места» весной 1934 г. вступила в новый этап. Однако примечательно то, что ни в 1934 г., ни позже, на национальные проекты по созданию рабочих мест не было выделено ни одной новой рейхсмарки: соответствующее формальное решение было принято берлинскими министерствами б декабря 1933 г.[193 - BAL 4311537, 99.] Для того чтобы импульс сохранился и в 1934 г., было санкционировано уже достаточно много проектов. Податели новых заявок уведомлялись о том, что фонды Рейнхардта полностью распределены и денег больше нет. С величайшим трудом выделения специальных средств удалось добиться только таким очагам безработицы, как Берлин и Гамбург. В обоих случаях верх взяли политические соображения. Геббельс и Геринг рассматривали Берлин как свою личную вотчину[194 - Silverman, Hitler’s Economy, 82-4.]. Гамбург оправдал свою репутацию опасного революционного гнезда, выказав минимальный уровень поддержки Гитлера на референдуме, прошедшем в ноябре 1934 г. после смерти Гинденбурга. Но в целом власти Рейха оставались непреклонными. После декабря 1933 г. на создание рабочих мест денег больше не выделялось. Более того, начиная с весны 1934 г. выделявшиеся Рейхом субсидии на местные проекты по созданию рабочих мест были урезаны на одну шестую, к ужасу местных должностных лиц, всячески старавшихся сократить официальную численность безработных[195 - ВAL 431 537, 161.]. К маю рейхсканцелярия была завалена тревожными обращениями со стороны активистов движения за создание рабочих мест, включая гауляйтера Восточной Пруссии Коха, опасавшихся того, что их прошлогодние достижения могут оказаться под угрозой[196 - См. резюме их опасений в: BAL 43I 537, 208.].

Но эти воззвания остались тщетными. К весне 1934 г. баланс приоритетов уже необратимо изменился. В столице уже не было секретом, что создание гражданских рабочих мест уже не рассматривается в качестве важнейшей задачи. Как докладывала побывавшая в Берлине гамбургская делегация, «В определенном смысле создание рабочих мест будет продолжено летом [1934 г.] на основе планируемых военных мероприятий. Но по очевидным причинам об этом не может быть объявлено публично»[197 - Wulff, Arbeitslosigkeit, 125.]. В апреле 1934 г. механизм секретного финансирования перевооружения работал на полную мощность. Векселя Mefo выпускались на миллиардные суммы. Бухгалтерия велась кое-как. Однако в 1934 г. военные расходы приблизились самое меньшее к 4 млрд рейхсмарок, из которых в официальном бюджете Рейха фигурировало менее половины. Это означало, что на второй год пребывания Гитлера у власти военные расходы уже составляли более 50 % расходов центрального правительства на товары и услуги. В 1935 г. доля военных расходов выросла до 73 %[198 - На основе цифр из: A. Ritschl, «Deficit Spending in the Nazi Recovery, 1933–1938: A Critical Reassessment», Working Paper No. 68, Institute for Empirical Research in Economics, University of Zurich (December 2000), table 5.]. В то же время эффектное провозглашение «Битвы за рабочие места» в марте 1934 г. точно совпало с пиком усилий по созданию рабочих мест. В соответствии с официальными данными по рынку труда численность всех, кто получил работу благодаря какому-либо из механизмов по созданию рабочих мест, выросла с 289 тыс. в феврале 1933 г., когда Гитлер пришел к власти, до 1075 тыс. в марте 1934 г., то есть почти на 800 тыс. человек[199 - Silverman, Hitler’s Economy, 253-4.]. За то же самое время безработица снизилась более чем на 2,6 млн человек. Таким образом, механизмы по созданию рабочих мест в момент их наиболее активного использования отвечали за сокращение официального числа безработных на 30 %. Как мы видим, даже тогда, когда эти инструменты применялись наиболее широко, благодаря им была создана меньшая часть всех новых рабочих мест. Начиная с весны 1934 г. число участников новых программ в среднем сократилось до 700 тыс. человек, постепенно уменьшаясь на протяжении 1935 г. Мы приходим к неизбежному выводу: несмотря на восторги пропагандистов, сопровождавшие возобновление «Битвы за рабочие места» в 1934 г., по сути, она в лучшем случае внесла лишь небольшой вклад в снижение числа безработных.

К 1934 г. общее возрождение германской экономики явно вышло далеко за пределы грязных строительных площадок, возникших в рамках «Битвы». Чтобы разобраться в силах, стоявших за этим подъемом, следует более тщательно изучить доступный статистический материал. Благодаря множеству инноваций в экономической статистике, разработанных при поддержке Веймарской республики, на основе источников того времени мы можем нарисовать весьма всеобъемлющую картину главных компонентов германской экономики в период восстановления[200 - J. A. Tooze, Statistics and the German State 1900–1945: The Making of Modern Economic Knowledge (Cambridge, 2001).]. У нас имеется возможность проследить хронологию не только государственных расходов, но и частных инвестиций. Вычтя эти цифры из данных по национальному доходу, можно также оценить потребление домохозяйств.

Несомненно то, что и в 1933, и в 1934 г. полным ходом шло «естественное» выздоровление германского делового сектора. В 1933 г. важнейшей движущей силой восстановления служили инвестиции – главным образом в наращивание основного капитала. Первые признаки этого подъема стали основой для странной волны оптимизма, охватившей Веймарскую республику незадолго до ее кончины[201 - См.: H. A. Turner, Hitler’s Thirty Days to Power: January 1933 (New York, 1996), 1–2.]. После 1933 г. государственная политика оставила такой глубокий отпечаток на эволюции экономики, что все разговоры о продолжении «естественного выздоровления» становятся в какой-то степени спекулятивными. Мы не можем знать хотя бы с минимальной уверенностью, что произошло бы в том случае, если бы у власти находилось другое правительство.

ТАБЛИЦА 2.

Статистика экономического роста в нацистской Германии

Однако статистика указывает на продолжавшийся рост германской деловой активности. Вполне разумно предположить, что серьезное восстановление экономики могло произойти даже при отсутствии государственного вмешательства – как это случилось после первого крупного кризиса Веймарской республики в 1925 г.[202 - Такой же вывод делается в: James, German Slump, C. Buchheim and R. Garside (eds.), the Slump: Industry and Politics in 1930s Britain and Germany (Frankfurt, 2000) и в: A. Ritschl, Deutschlands Krise und Konjunktur 1924–1934 (Berlin, 2002).After] В 1933 г. частные инвестиции и в строительство, и в наращивание основных фондов внесли наиболее крупный вклад в восстановление экономики. Об этом свидетельствуют сведения о крупном приросте занятости в производстве чугуна и стали, металлообработке, промышленности строительных материалов и текстильной отрасли. Однако в первые шесть месяцев пребывания Гитлера у власти это выздоровление в деловом секторе компенсировалось резким сокращением реальной стоимости потребления домохозяйств. И даже в 1934 г., когда можно было бы ожидать, что выздоровление на рынке труда станет мощным стимулом к росту потребления – согласно знаменитому предсказанию кейнсианцев о том, что расходы на создание рабочих мест влекут за собой «эффект домино», – на самом деле оно внесло очень скромный вклад в общий экономический подъем[203 - По этой причине я не вижу смысла тратить время на длительную дискуссию об эффекте мультипликатора. Как хорошо понимали уже современники, гитлеровское экономическое возрождение было каким угодно, но только не кейнсианским; см.: С. Bresciani Turroni, «The „Multiplier" in Practice: Some Results of Recent German Experience», Review of Economic Statistics, 20 (1938), 76–88.]. Хотя мы не можем сколько-нибудь точно измерить потребление, этот пессимистический вывод подтверждается и другими показателями – такими, как индексы оборота в розничной торговле[204 - Проблематичность оценки расходов на потребление является главным источником расхождений при интерпретации процесса восстановления экономики между работой Ritschl, Krise undKonjunktur и исследованиями, основывающимися на данных из: W. G. Hoffmann, Das Wachstum der deutschen Wirtschaft (Heidelberg, 1965), 617–705. Здесь я опираюсь на цифры Ричля. Они показывают, что потребление снижалось в первой половине 1933 г. и начало расти лишь во второй половине того же года, после чего на смену росту пришла стагнация 1934 г.]. Продажи продовольствия, одежды и прочих товаров, необходимых домохозяйствам, начали заметный рост лишь через полгода после прихода Гитлера к власти. И это едва ли удивительно, если иметь в виду, что реальный заработок многих трудящихся в 1933 г. очень резко сократился, так как ставки зарплаты застыли на одном месте, а стоимость продовольствия начала расти. Этот запоздалый рост потребления не укрылся от современников. Зимой 1933–1934 гг. по всей стране, особенно в Рейхсминистерстве экономики, наблюдалась сильная озабоченность тем, что восстановление к тому моменту так и не привело к реальному росту покупательной способности домохозяйств[205 - Gossweiler, Die Rohm Affare, 342-7; это подтверждается в: BAL R2501 6510 и R31019932.]. Более того, принимая в конце 1933 г. решение больше не планировать никаких государственных расходов на создание рабочих мест, рейхсминистерства отчасти пошли на это – потому, что хотели, чтобы в 1934 г. восстановление экономики проходило в большей степени не за счет финансируемых государством землекопных работ, а за счет оживления частного потребления.

Поскольку снижение потребления компенсировало рост инвестиций, на частный спрос в целом приходилось менее половины прироста совокупного спроса и в 1933, и в 1934 г. Таким образом, за гитлеровским экономическим возрождением с самого начала стоял главным образом госсектор[206 - По причине неверной интерпретации данных автор работы: Н.James, «Innovati on and Conservatism in Economic Recovery: The Alleged „Nazi Recovery" of the 1930s», in T. Childers and J. Caplan (eds.), Re-evaluating the Third Reich (New York, 1993), 114-38, заходит слишком далеко в отрицании какого-либо значения импульса, который в 1933 и 1934 г. придавала экономике фискальная политика. В работе: R. L. Cohn, «Fiscal Policy in Germany during the Great Depression», Explorations in Economic History, 29 (1992), 318-42, приводятся более верные оценки.]. Более того, ясно и то, что в 1933–1934 гг. радикально изменились приоритеты германского государства. В 1933 г. явным новшеством были расходы на создание гражданских рабочих мест, позволившие увеличить потребление и на местном, и на национальном уровнях. Гражданские расходы Рейха продолжали активно возрастать и в 1934 г. Но при этом часто забывают, что взамен этого начиная с 1934 г. на режим жесткой экономии были переведены местные власти. В значительной степени Рейх тратил на создание рабочих мест те деньги, которые могли бы достаться местным властям. Именно в это на практике вылилось данное Гитлером 1 февраля 1933 г. обещание упорядочить отношения между Рейхом и местными властями. Спонсировавшееся государством восстановление экономики шло рука об руку с беспрецедентной централизацией государственных расходов, основные плоды которой доставались армии[207 - Произведенная Ричлем переоценка государственных счетов и значений ВВП опровергает те интерпретации нацистского экономического возрождения, согласно которым государство тратило деньги в первую очередь на создание гражданских рабочих мест, а не на перевооружение. Самыми заметными примерами этого направления являются работы: R. Overy, The Nazi Economic Recovery 1932–1938 (Cambridge, 1996), и C. W. Guillebaud, The Economic Recovery of Germany: From 1933 to the Incorporation of Austria in March 1938 (London, 1939). Остается открытым вопрос о том, какую роль сыграла государственная политика при восстановлении экономики, но не о расстановке приоритетов в рамках политики перевооружения.]. К 1935 г. реальный ВВП Германии вернулся примерно на тот же уровень, на котором он находился в 1928 г. Несомненно, восстановление произошло быстро. Но своими темпами оно не слишком превышало восстановление экономики в США, за которым стоял совершенно иной набор политических мер. Кроме того, в данном случае восстановление происходило не быстрее, чем после первой сильной рецессии, поразившей Веймарскую республику зимой 1926–1927 г., когда 12 месяцев экономика страны росла такими темпами, какие никогда не наблюдались при Третьем рейхе[208 - Ritschl, Krise und Konjunktur, appendix C. q.]. Поэтому вполне можно себе представить аналогичное быстрое восстановление даже при совершенно ином политическом режиме. В таком строго контрфактуальном смысле нельзя утверждать, что «причиной» германского экономического возрождения являлась нацистская экономическая политика[209 - Такая очень строгая проверка причинно-следственных связей производится в: Ritschl, «Deficit Spending».]. Однако бесспорно то, что реально произошедшее возрождение носит на себе четкий отпечаток власти НСДАП. В 1935 г. частное потребление по-прежнему было на 7 % ниже того уровня, на котором оно находилось до депрессии, а частные инвестиции – на 22 % ниже. Напротив, государственные расходы увеличились на 70 % по сравнению с уровнем 1928 г. и этот прирост был почти полностью обязан военным расходам. Что касается центральной власти, нет сомнений в том, что перевооружение стало ее главным приоритетом уже к началу 1934 г. С 1933 по 1935 г. доля военных расходов в германском национальном доходе, составлявшая менее 1 %, выросла почти до 10 %. Столь масштабного перераспределения общего национального продукта за такой короткий промежуток времени никогда прежде не происходило ни в одном капиталистическом государстве в мирное время. Результат произведенных всего за три первых года гитлеровского правления расходов на сумму в 10 млрд рейхсмарок, доставшихся сплоченному военно-промышленному комплексу, был грандиозным. Согласно оценкам того времени, уже в 1935 г. производством различной продукции, «не предназначенной для продажи», занималось до четверти немецкой промышленности[210 - M.Geyer, «Zum Einfluss der Nationalsozialistische Riistungspolitik auf das Ruhrgebiet», Rheinische Vierteljahresblatter, 45 (1981), 2,55.]. И в 1934 г. последствия такой резкой перестройки германской экономики вылились в первый реальный кризис при новой власти.

3. В отрыв

Летом 1934 г. всем, кроме самых снисходительных иностранных наблюдателей, стало очевидно, что гитлеровское правительство не может быть названо «нормальным». К тому времени уже в течение нескольких месяцев было ясно, что положение режима становится все более шатким[211 - Я опираюсь в основном на: I. Kershaw, Hitler 1889–1936: Hubris (London, 1998), 499–519, и К. J. M?ller, Armee und Drittes Reich 1933–1939 (Paderborn, 1989), 652-70.]. Массы рядовых штурмовиков (СА) возмущались тем, что «их» правительство так и не осуществило полномасштабную популистскую, националистическую и антисемитскую революцию. На другом краю гитлеровской коалиции экс-канцлер Франц фон Папен и его аристократическое окружение были обеспокоены признаками того, что им казалось «плебейским вырождением». Но самые большие опасения вызывало то, что СА и армия вели друг с другом ожесточенную борьбу по поводу программы перевооружения. Вождь СА Эрнст Рем представлял себе перевооружение Германии как массовую мобилизацию нации, но подобные идеи вызывали крайнюю неприязнь у профессиональных военных. Сам Гитлер четко обозначил свою позицию в феврале 1934 г., навязав «соглашение», ограничивавшее активность штурмовиков[212 - Текст этого соглашения см. в: M?ller, Armee und Drittes Reich, 192-5.]. Но штурмовики демонстративно продолжали свои «ополченческие» экзерсисы. К маю 1934 г. их поведение стало настолько вызывающим, что Гитлер приказал штурмовикам уйти в коллективный «отпуск» на весь июнь. Единства не было и среди руководства самой НСДАП. Геринг и Гиммлер интриговали против Рема, а Геббельс боготворил штурмовиков и мечтал об окончательном сведении счетов с «реакционерами». Однако решающим фактором стала армия. 21 июня президент Гинденбург и министр обороны Бломберг потребовали от Гитлера привести «революционных смутьянов <…> в чувство». Они пригрозили, что в противном случае армия введет военное положение, а Гинденбург объявит об окончании «гитлеровского эксперимента». Окончательное решение было принято 28 июня, на празднествах по случаю свадьбы гауляйтера Йозефа Тербовена, проходивших в Эссене, в самом сердце Рура. Гитлер взял на себя личную ответственность за чистки. По его приказу ранним утром 30 июня 1934 г. на курорте Бас-Висзее под Мюнхеном были арестованы и впоследствии казнены ведущие фигуры СА. Между тем в Берлине Геббельс и Геринг занялись «реакционерами». Эсэсовцы ворвались в канцелярию фон Папена и застрелили его секретаря. Остальные подчиненные Папена были арестованы. Самого Папена пощадили только потому, что было неудобно ликвидировать действующего члена германского правительства. Другим повезло меньше. Генерал Шлейхер, бывший канцлер республики и глава рейхсвера, был убит вместе с женой. Грегора Штрассера, архитектора проводившейся Нацистской партией политики по созданию рабочих мест, уже изгнанного из партии в декабре 1932 г. за интриги с участием Шлейхера, убили в Берлине. Достоверно известно, что жертвами «Ночи длинных ножей» всего стало 85 человек. Но в реальности их число может достигать 200.

За пределами Германии вести об этих расправах, санкционированных властями, были встречены с ужасом и недоверием. Стало ясно, что гитлеровский режим не проявляет никакого уважения к элементарным нормам законности. И через несколько недель после «Ночи длинных ножей» это впечатление было подтверждено еще одним возмутительным проявлением нацистского насилия[213 - Weinberg, Foreign Policy I, 87-107.]. С начала 1934 г. сторонники Гитлера в Австрии вели террористическую кампанию против авторитарного правительства канцлера Энгельберта Дольфуса. 25 июля, поощряемые своими германскими соратниками, австрийские нацисты организовали путч. В надежде на его впечатляющий успех Гитлер приказал командованию своих войск на юге Германии быть готовым к оказанию помощи путчистам. Но в итоге австрийская армия сохранила лояльность и выступление было быстро подавлено. Однако канцлер Дольфус был застрелен в своей венской канцелярии людьми со свастиками. За рубежом эти события подверглись единодушному осуждению. Особенно тревожным было неожиданное усиление напряженности на границах Австрии. С целью предотвратить любые попытки немедленного аншлюса Муссолини привел в боевую готовность несколько дивизий. Италия была не заинтересована в том, чтобы немецкое влияние распространилось и по другую сторону Альп. Были также зафиксированы перемещения войск на границе с Венгрией, что, в свою очередь, возбудило тревогу в Югославии[214 - См. поразительно живые описания атмосферы на итало-австро-югославской границе в июле и августе 1934 г. в корреспонденциях Гарета Джонса для Western Mail и South Wales News.]. Казалось, что на Балканах сложились условия для цепной реакции, напоминавшие август 1914 г. По сведениям гестапо, Германия летом 1934 г. была охвачена настоящим «военным психозом». Но в отличие от событий 20-летней давности, речь шла о страхе, а не о воодушевлении[215 - G. Morsch, Arbeit und Brot: Studien zur Lage, Stimmung, Einstellung und Verhalten der deutschen Arbeiterschaft, 1933–1936/37 (Frankfurt, 1993), 184.].

Неудивительно, что в исторической памяти о лете 1934 г. на первом месте стоят именно эти чрезвычайные события. Однако именно в тот самый момент Германия балансировала на краю экономической катастрофы. С мая по сентябрь 1934 г. нацистский режим находился ближе всего к всеобъемлющему социально-экономическому кризису за всю свою 12-летнюю историю[216 - Как подчеркивает Тим Мэйсон, вследствие острой нехватки иностранной валюты экономическая ситуация в стране была намного ближе к неконтролируемому кризису, чем во время затруднений конца 1930-х гг.; см.: J. Caplan (ed.), Nazism, Fascism and the Working Class: Essays by Tim Mason (Cambridge, 1995).]. С начала 1934 г. запасы иностранной валюты в Рейхсбанке опасно сократились. Ситуация была настолько отчаянной, что немцам, отправлявшимся за границу, валюта выдавалась из расчета не более чем по 50 рейхсмарок в месяц. Для того чтобы за пределами Германии не возник «черный рынок» рейхсмарок, путешественникам было запрещено вывозить за рубеж немецкие банкноты[217 - Schulthess Europaischer Geschichtskalender (M?nich, 1934), 19.04.1934,108. О значении этого на первый взгляд чисто технического посягательства на свободу см. проницательные замечания в: F. Hayek, Road to Serfdom (London, 1944), 66-9; Ф.Хайек, Дорога к рабству (Москва, 2005), 106–107. Это значение в конце концов получило широкое признание благодаря литературе об экономических репрессиях, направленных на евреев.]. Одновременно Рейхсбанк и Рейхсминистерство экономики (РМЭ) начали болезненный процесс сокращения ежемесячных квот иностранной валюты, выдававшейся германским импортерам. К лету эти квоты составляли всего 5 % от уровня, существовавшего до кризиса, разразившегося в июле 1931 г. Поскольку все важнейшие отрасли германской промышленности зависели от сырья, поставлявшегося из-за границы, это безжалостное сокращение породило страхи о том, что надвигается новая волна увольнений. Нехватка сырья предвещала не только безработицу, но и дефицит потребительских товаров, страхи перед которым усугублялись необычайно плохим урожаем 1934 г. Страну охватило массовое недовольство ростом цен на импортное продовольствие. Но мрачные чувства испытывали не только потребители. Настроения в деловых кругах на втором году существования гитлеровского режима тоже были далеко не веселыми. Фондовый рынок отреагировал на агрессивную речь Гитлера, произнесенную им 21 марта 1934 г., в день открытия нового этапа «Битвы за рабочие места», резким снижением цен на акции[218 - Die Deutsche Volkswirtschaft, 10 (1934), 189-91.]. К маю 1934 г. всеобщий ропот был уже таким громким, что Геббельс счел необходимым начать общенациональную кампанию против недовольных: двухмесячный «шквал митингов, демонстраций и выступлений» против «ворчунов и критиканов»[219 - Die Deutsche Volkswirtschaft, 14 (1934), 420.]. Главной темой этой кампании служил обращенный к простым немцам призыв проявить больше стойкости при преодолении последствий нехватки иностранной валюты: «Долг каждого немца – принять участие в борьбе с валютным кризисом [кризисом выплат]». Но в отличие от Гитлера, Геббельс не сдерживался в своей критике деловых кругов: «Жертвы следует принести всем». Что самое главное, евреи должны были научиться вести себя как «гости» в своем немецком доме[220 - Schulthess 1934, 131, пересказ речи Геббельса п мая 1934 г.]. На министра экономики Курта Шмитта, тщетно старавшегося воспрепятствовать углублению кризиса, нападали со всех сторон. Вильгельм Кепплер, личный экономический советник Гитлера, вступил в сговор с Генрихом Гиммлером с тем, чтобы сделать экономическую политику более идеологизированной[221 - Вильгельм Кепплер (1882–1960) родился в Северном Бадене в семье промышлен ника, производившего фотографический желатин по лицензии американской компании Eastman Kodak. Будучи с 1927 г. активным участником нацистского движения, Кепплер обладал большим влиянием в 1931–1932 гг., собрав небольшую группу предпринимателей вокруг Нацистской партии. Особенно важным было знакомство Кепплера с банкиром Куртом фон Шредером, у которого состоялась эпохальная встреча Гитлера с Папеном в январе 1933 г.: Н. A. Turner, German Big Business and the Rise of Hitler (Oxford, 1985), 192, 238-46, 314-16. Обычно считается, что после 1933 г. Кепплер перестал быть значимой фигурой, но в действительности он продолжал играть ключевую роль в нацистской промышленной политике на протяжении всех 1930-х гг.]. Цеховые активисты из NSBO и Германского трудового фронта Роберта Лея требовали «нового курса» для немецких трудящихся. Шахт, возглавлявший Рейхсбанк, вместе с Герингом и армией выступал за еще более масштабное перевооружение и сделался главным публичным защитником агрессивной программы одностороннего отказа от всех долгов. Ко второй неделе июня 1934 г. лондонская газета Evening Standard, которую нельзя было заподозрить в антинацистских настроениях, выражала открытое беспокойство тем, что дни гитлеровского режима сочтены.

Экономический кризис развивался как по сценарию[222 - S. Dengg, Deutschlands Austrittaus den Volkerbund und Schachts Neuer Plan (Frankfurt, 1986), 362-79; D. Doring, Deutsche Aussenwirtschaftspolitik 1933-35 (Berlin, 1969). Анализ более узко-экономического плана см. в: М. Ebi, Export umjeden Preis: Die deutsche Exportforderung von 1932–1938 (Stuttgart, 2004).]. 14 июня 1934 г. Шахт объявил о полной приостановке выплат в иностранной валюте по всем германским внешним долгам. Одновременно с тем он резко сократил объемы иностранной валюты, выдававшейся германским импортерам. 23 июля 1934 г. Рейхсбанк совершенно отказался от упорядоченной системы ежемесячных выдач иностранной валюты. Отныне валюта выдавалась на ежедневной основе в количествах, зависевших от ее наличия. Германские импортеры теперь никогда не могли знать наверняка, получат ли они завтра валюту, необходимую им, чтобы расплатиться с зарубежными поставщиками. Это грозило полной остановкой внешней торговли. Между тем международная реакция на грядущий дефолт Германии была более бурной, чем когда-либо[223 - Весь драматизм этого кризиса нашел наиболее четкое отражение в литературе об англо-германских отношениях; см.: В. J. Wendt, Economic Appeasement: Handel und Finanz in der britischen Deutschland-Politik 1933–1939 (D?sseldorf, 1971), 180–219; Forbes, Doing Business, 90–92. См. также раздраженную реплику журналистов в: The Economist, 23 June 1934, 1378-9.]. 25–26 июня палата общин в Лондоне провела чрезвычайную 48-часовую сессию, торопясь утвердить законы, разрешающие принятие мер принуждения. Дебаты проходили во враждебном ключе. Воинственные высказывания звучали даже из уст Невилла Чемберлена. Всего после 15 месяцев агрессивных односторонних действий Гитлера терпение Лондона исчерпалось. При поддержке как правящей коалиции, так и оппозиции парламент ратифицировал акт о всеобъемлющих полномочиях, наделив Казначейство правом арестовывать выручку германских импортеров в интересах британских кредиторов. Эти санкции вступали в силу с 1 июля. Германия ответила на это законом, согласно которому РМЭ могло принимать любые ответные меры, необходимые для защиты германских экономических интересов.

Пока эсэсовцы делали свою грязную работу, Великобритания и Германия – две крупнейшие европейские экономики – оказались в опасной близости от открытой торговой войны. Такая конфронтация могла бы нанести неисчислимый ущерб процессу гитлеровского экономического возрождения. Великобритания была не только главным экспортным рынком Германии, а соответственно, и ее главным источником твердой валюты; помимо этого, Британская империя служила главным поставщиком многих видов сырья, импортировавшихся Германией. Ситуацию усугубляло и то, что лондонский Сити был основным источником краткосрочного финансирования для германской внешней торговли. Даже тот германский импорт, который поступал не из Британии, в большинстве случаев финансировался британскими банками. Согласованные усилия британцев, имеющие целью наказать Германию за ее дефолт, могли бы оказать серьезное влияние на все еще хрупкий режим Гитлера. Рейхсминистр экономики, несомненно, чувствовал, как над ним сгущаются тучи. Курт Шмитт, любивший покрасоваться в мундире почетного члена СС, знал, что пользуется всеобщим презрением среди штурмовиков (СА). В своих любимых кабаках они распевали «Хорст Бессель» с новыми словами:

Цены – вверх! Картель, тесней ряды!
Капитал марширует тихой поступью.
Биржевые брокеры – члены партии,
А защитник капитала – герр Шмитт[224 - «Die Preise hoch, Kartelle fest geschlossen/das Kapital marschiert mit leisem Schritt/ die Borsianer sind Parteigenossen/und fur das Kapital sorgt nun Herr Schmitt». Цит. no: N. M?hlen, Der Zauberer: Leben und Anleihen des Dr Hjalmar Horace Greeley Schacht (Zurich, 2nd edn., 1938), 159.].

Если штурмовики, согласно слухам, в самом деле готовили переворот, то дни министра явно были сочтены. К началу лета напряжение начало сказываться на здоровье Шмитта[225 - G. D. Feldman, Allianz and the German Insurance Business, 1933–1945 (Cambridge, 2001), 101-2.]. Развязка наступила 28 июня во время рутинного послеобеденного выступления перед берлинскими экспортерами. Министр начал речь с того, что обрисовал чрезвычайно серьезную ситуацию, в которой оказалась германская экономика, и задался вопросом: «Что делать?». Но не успел он ответить на свой же вопрос, как мертвенно побледнел и рухнул на пол, не закончив фразы. Лишь вода из его стакана капала на страницы его речи[226 - M?hlen, Der Zauberer, 162.]. На следующий день печать сообщила, что министр ушел в отпуск. Сутки спустя эсэсовцы открыли охоту на вождей штурмовиков. Перед Ялмаром Шахтом и его друзьями в военных кругах открылся путь к тому, чтобы непоколебимо утвердиться в качестве партнеров Гитлера по власти.

I

Непосредственной причиной кризиса являлся рискованно низкий уровень резервов иностранной валюты в Рейхсбанке. Как мы уже видели, они сильно сократились за первые месяцы пребывания Гитлера у власти. Затем летом 1933 г. они стабилизировались на уровне примерно в 400 млн рейхсмарок, после чего в феврале 1934 г. вновь начали резко снижаться. К июню 1934 г. запасы валюты в Рейхсбанке составляли менее 100 млн рейхсмарок, чего едва хватало для оплаты недельного импорта, даже находившегося на минимальном уровне.

Причина этого катастрофического оттока заключалась в растущем дефиците торгового баланса. Как мы уже видели, рост стоимости экспорта был предсказуемым и давно ожидавшимся событием[227 - IfK, Supplement to Weekly Report, 11 April 1934; ibid., 25 April 1934, 73-4.]. Собственно говоря, рост импорта служил самым четким признаком высоких темпов гитлеровского экономического возрождения. По-настоящему тревожной проблемой были тенденции, связанные с экспортом. В то время как германская экономика шла на поправку, экспорт продолжал снижаться. В 1933 г. не было ни одного месяца, когда бы экспорт превышал уровень 1932 г., и этот разрыв с течением года лишь возрастал. Эта тенденция продолжилась и в 1934 г.: в начале лета 1934 г. экспортные поступления были на 20 % ниже, чем годом раньше. Ничего не экспортируя, Германия не могла ни оплачивать жизненно необходимый импорт, ни обслуживать свой внешний долг. И это был не просто абстрактный финансовый императив. Если бы за границей не нашлось покупателей, без средств к существованию остались бы тысячи фирм и миллионы трудящихся. Внешняя торговля служила источником заработка и для легкой промышленности Центральной и Восточной Германии, и крупных коммерческих центров в долине Рейна, и для портовых городов на Балтике и на Северном море. Тот факт, что объемы германского экспорта составляли всего 60 % от их уровня в 1932 г., являлся одной из основных причин безработицы и в промышленности, и в торговле[228 - Описание ситуации в таком классическом экспортном регионе, как Саксония, см.: M. C. Schneider, «Die Wirtschaftsentwicklung», in C. Vollnhals (ed.), Sachsen in der NS-Zeit (Leipzig, 2002), 72–84.].

РИС. 2. Снижение золотых и валютных резервов Рейхсбанка

Причины сокращения германского экспорта бурно обсуждались и внутри страны, и за ее пределами[229 - Ebi, Export, 62–92.]. Шахт и выражавшая официальную точку зрения немецкая печать возлагали вину на «несправедливые» ограничения, которым подвергалась германская торговля. Нет сомнений в том, что грандиозный рост глобального протекционизма, последовавший за валютным кризисом 1931 г., сильно затруднил экспорт[230 - См. обзор препятствий, встававших перед германским экспортом, в: Wirtschaftsdienst, 29 (20.07.1934), 990-3. Такая традиционная для XIX в. форма торгового протекционизма, как тарифы, влекла за собой рост стоимости импортных товаров по причине таможенных сборов, но оставляла за покупателями право решать, сколько дорогих зарубежных товаров им следует покупать. Вводившиеся в 1930-е гг. системы квот непосредственно контролировали реальные объемы импорта из конкретных стран.]. Но Германия не просто стала жертвой протекционизма в других странах. Помимо Великобритании, Германия являлась крупнейшим европейским экспортным рынком и произошедший после 1930 г. поворот самой Германии к протекционизму сыграл важную роль в ускорении цикла взаимных торговых ограничений. Более того, проблемы Германии усугублялись ее агрессивной дипломатией в сфере долгов. Одним из самых тревожных аспектов торговой статистики Рейха в 1934 г. было серьезное снижение экспорта во Францию, Нидерланды и Швейцарию.

РИС. 3. Торговый баланс под давлением: импорт и экспорт по месяцам

Все три страны ответили на объявленный в 1933 г. германский дефолт заключением клиринговых соглашений, гарантировавших, что им достанется по крайней мере часть немецкой экспортной выручки в форме обслуживания долга. Первоначально эти соглашения заключались в предположении, что торговый баланс по-прежнему будет складываться в пользу Германии, но опыт показал, что подобные двусторонние клиринговые соглашения на практике способствуют выравниванию торгового баланса между обеими сторонами. Немецкие экспортеры сталкивались с бюрократическими формальностями, связанными с клиринговыми соглашениями. С другой стороны, немецкие импортеры получили многочисленные стимулы к тому, чтобы в полной мере воспользоваться открытыми счетами, предлагавшимися им по условиям этих соглашений. С точки зрения Германии ситуация складывалась чудовищная: оплачивать импорт продовольствия и сырья, поступавших из-за рубежа, приходилось за счет выручки от торговли с европейскими соседями. И если система двусторонних клиринговых соглашений играла важнейшую роль в том, что касалось расширения торговли Германии с ее более бедными соседями в Восточной и Юго-Восточной Европе, то заключение таких соглашений с западноевропейскими странами Рейхсбанк считал не чем иным, как катастрофой[231 - Опасения, связанные с клиринговой системой, и мнение о том, что она была навязана Германии ее кредиторами, см. в меморандумах Рейхсбанка и стенограммах выступлений в: ВAL R2501 6602, 489-98 и R2501 6604, 375–404.].

Более того, не может быть никаких сомнений в том, что эти помехи для германского экспорта после 1933 г. усугублялись всеобщей международной неприязнью к гитлеровскому режиму с его неуважением к закону и антисемитизмом. Гонения на еврейское население Германии начались сразу же после всеобщих выборов 5 марта, а их кульминацией стал официальный бойкот еврейских предприятий, провозглашенный 1 апреля 1933 г.[232 - A. Barkai, From Boycott to Annihilation: The Economic Struggle of German Jews (Hanover, 1989), 13–53.] Это, в свою очередь, спровоцировало еврейские организации— в первую очередь в США – на организацию бойкота немецких товаров. Хотя влияние этих негативных настроений трудно оценить со сколько-нибудь высокой точностью, ясно, что в Берлине их воспринимали очень серьезно. Бойкот служил темой тревожных дискуссий между Рейхсбанком и рядом крупнейших германских корпораций[233 - См. в хронологическом порядке: BAL R2501 6440, 102-19, R2501 6601, 331-42, R2501 6602, 150-73.]. В июле 1933 г. Гитлер на важной встрече ведущих нацистов констатировал, что первую волну революционных действий против евреев пришлось прекратить из-за вызванного ею единодушного осуждения Германии международным общественным мнением[234 - P. Longerich, Politik der Vernichtung: Eine Gesamtdarstellung der nationalsozialistischen judenfolgung (M?nich, 1998), 46–56.]. Однако, помимо торгового бойкота, существовало и намного более непосредственное противоречие между нацистской антисемитской политикой и ограничениями, накладывавшимися платежным балансом. В той степени, в какой антисемитизм гитлеровского режима в 1930-е гг. имел какую-либо внятную цель, она состояла в изгнании евреев с немецкой земли. В этом отношении режим достиг больших «успехов» в 1933 г., когда насильственная узурпация власти нацистами привела к отъезду из страны 37 тыс. немецких евреев. «Проблема» заключалась в том, что эмигранты, за исключением самых отчаявшихся, в больших количествах выезжают за рубеж лишь тогда, когда им разрешают забрать с собой хотя бы часть своей собственности. И немецкие евреи в этом отношении не отличались от всех других мигрантов. Устав Рейхсбанка требовал от него выдавать мигрантам иностранную валюту в размерах, необходимых для удовлетворения зарубежных визовых требований. Но если бы зажиточные еврейские семьи в массовом порядке эмигрировали из Германии в 1933 и 1934 г., то это самым катастрофическим образом сказалось бы на резервах иностранной валюты в Рейхсбанке. Согласно осторожной оценке богатство немецких евреев в 1933 г. достигало самое меньшее 8 млрд рейхсмарок. Перевод за рубеж хотя бы небольшой доли этой суммы явно превышал возможности Рейхсбанка. Отток валюты и без того был достаточно серьезным. Согласно подробному отчету, составленному Рейхсбанком, потери твердой валюты, вызванные эмиграцией, с января 1933 г. по июнь 1935 г. в целом составили 132 млн рейхсмарок, из которых 124,8 млн приходилось на долю еврейских эмигрантов[235 - См.: ВAL R2501 6444, 198.]. Пик переводов пришелся на октябрь 1933 г., когда их сумма превысила п млн рейхсмарок, но и на протяжении всей первой половины 1934 г. они находились на уровне примерно в б млн рейхсмарок ежемесячно. В условиях, когда общие запасы валюты составляли менее 100 млн рейхсмарок, Рейхсбанк едва ли мог себе позволить такой отток. Поэтому в ответ Рейхсбанк резко поднял ставку дисконта для всех держателей личных счетов, желавших перевести их за рубеж через Golddiskontbank[236 - F. Bajohr, «Aryanisation» in Hamburg: The Economic Exclusion of Jews and the Confiscation of their Property in Nazi Germany (Oxford, 2002), 121. Значение дисконта было поднято с 20 до 60 %. К 1936 г. оно повысилось до 80 %, а к 1938 г. – до 90 %.]. Кроме того, в мае 1934 г. были ужесточены условия взимания так называемого налога на бегство из Рейха: нижняя граница стоимости облагаемого налогом имущества снизилась с 200 тыс. до 50 тыс. рейхсмарок, а власти получили более широкие полномочия при оценке его стоимости[237 - Longerich, Politik, 125.]. Эти меры позволили резко сократить отток иностранной валюты, вызванный эмиграцией. К лету 1935 г. ежемесячные потери Рейхсбанка сократились до 2 млн рейхсмарок. Однако итог этих мер был в высшей степени противоречивым. Третий рейх не поощрял эмиграцию, а, наоборот, взимал драконовский налог со всех желавших покинуть страну. Это привело к предсказуемому результату. После того как миновали первые эксцессы, связанные с захватом власти, еврейская эмиграция сократилась, составив всего 23 тыс. человек в 1934 г. и 21 тыс. человек в 1935 г. Начиная с 1934 г. нехватка иностранной валюты стала главным препятствием к последовательному проведению политики принудительной эмиграции.

Однако все это отнюдь не мешало таким параноидальным антисемитам, как Йозеф Геббельс, возлагать всю вину за германские проблемы платежного баланса на махинации мирового еврейства. Выступление Геббельса в мае 1934 г. в «Спортпаласте», которым он открыл кампанию против «ворчунов и критиканов», было пересыпано злобными антисемитскими выпадами: «Если Германия была вынуждена объявить всему миру, что она больше не в состоянии платить по долгам и переводить проценты, то вина за это лежит не на нас». По его словам, в конечном счете причиной проблем являлся организованный мировым еврейством экономический бойкот и заплатить за это придется немецким евреям. Под бурные аплодисменты Геббельс заявил, что в случае экономического кризиса «ненависть, гнев и отчаяние немецкого народа в первую очередь обратятся против тех, кто находится рядом с нами, у нас в стране»[238 - Schulthess 1934, 11.05.1934, 131.].

Однако основная причина недостаточной конкурентоспособности Германии не имела отношения к политике (в самом буквальном смысле слова). Ключевая проблема заключалась в неудачном обменном курсе рейхсмарки. Как мы уже видели, этот принципиальный перекос впервые возник осенью 1931 г. после девальвации фунта стерлингов. Вторым ударом стала девальвация доллара в апреле 1933 г. К 1933 г. торговля между странами, чьи валюты были по-прежнему привязаны к золоту, составляла лишь 20 % от мировой. Вследствие неготовности Германии последовать этой тенденции цены на ее экспортные товары, установленные в соответствии с официальным обменным курсом рейхсмарки, оказались крайне неконкурентоспособными. Дело было не в конкретных отраслях или секторах, не в высоких зарплатах и не в избыточных налогах и социальных взносах. При существовавших обменных курсах вся система цен и заработков в Германии находилась в сильном несоответствии с тем, что наблюдалось в большинстве других стран мира.

В 1933 г. Гитлер и Шахт отказались от наиболее очевидного решения этой проблемы— девальвации. По понятиям Гитлера девальвация была равнозначна инфляции. Он был прав в том смысле, что любая серьезная девальвация, приведя к росту цен на импортные товары, повысила бы общий уровень цен в Германии. По оценкам Рейхсбанка, сделанным летом 1934 г., 40-процентная девальвация, которой хватило бы для того, чтобы восстановить конкурентоспособность Германии по отношению к Британии и Америке, повысила бы стоимость жизни для рабочего класса на 5,4-754 %, в то время как стоимость продовольствия выросла бы как минимум на 10 %[239 - ВAL R2501 6423, 29–36.].

РИС. 4. Разрыв в конкурентоспособности: цена отказа от девальвации

Примечание: на этом графике с целью показать эффект девальвации сравнивается уровень германских цен с уровнем британских и американских цен, переведенных в рейхсмарки. По мере того как стоимость доллара и фунта стерлингов уменьшалась по отношению к рейхсмарке, по-прежнему привязанной к золоту, уровень цен в США и Великобритании снижался по сравнению с уровнем цен, наблюдавшимся в Германии.

Могло ли это повлечь за собой устойчивую инфляцию – это другой вопрос. С точки зрения Рейхсбанка, неоднократно оценивавшего эту проблему, намного более значимым был вопрос германской задолженности. Девальвация рейхсмарки лишила бы Германию всех преимуществ, которые она получила после 1931 г. благодаря девальвации валюты ее кредиторов. Несомненно, именно здесь скрывался камень преткновения. Шахт в редком приступе откровенности в августе 1934 г. заявил: «В принципе он никогда не отвергал девальвацию. Он всегда говорил, что пока Германия имеет крупный внешний долг, в девальвации нет никакого смысла. Как только мы избавимся от зарубежных долгов, дело предстанет в совершенно ином свете»[240 - BAL R2501 6603, 2–15.].

Тем временем все более злободневным становился вопрос: как поддержать германский экспорт, не прибегая к девальвации? Решение, найденное осенью 1933 г., заключалось в использовании различных механизмов, эксплуатировавших то преимущество, которое Германия получила, объявив мораторий по своим зарубежным долгам. Посредством сложной системы обратного выкупа, а также манипулируя заблокированными германскими счетами зарубежных кредиторов, Рейхсбанк ухитрялся субсидировать немецких экспортеров за счет кредиторов Германии, благодаря чему Ялмар Шахт в 1930-е гг. получил сомнительную репутацию «черного мага» международных финансов. Преимущество, полученное Германией над ее кредиторами, наиболее четко проявилось в снижении цены германских облигаций на финансовых рынках в Нью-Йорке и Лондоне. В январе 1933 г., перед тем как Гитлер пришел к власти, облигации, выпущенные германскими муниципалитетами и корпоративными заемщиками, в среднем шли по цене в 62 % от номинала[241 - Konjunktur Statistisches Handbuch, 121.]. После захвата Гитлером власти их курс опустился на 12 пунктов, до 50 %. После объявления частичного моратория в июне 1933 г. он упал примерно до 40 %. Таким образом, один из механизмов субсидий состоял в том, что германские экспортеры могли использовать свою зарубежную выручку для покупки сильно обесценившихся германских облигаций в Лондоне и Нью-Йорке. Облигацию, имевшую номинальную стоимость в 100 долларов (или в 350 рейхсмарок, при действовавшем обменном курсе в 3,50 рейхсмарки за доллар), в апреле 1934 г. можно было купить в Нью-Йорке примерно за 50 долларов (175 рейхсмарок, по текущему курсу). После того как обесценившаяся облигация становилась собственностью германского экспортера, задолженность германского должника перед зарубежным кредитором превращалась в долг одного немца другому. Рейхсбанк предоставлял германским экспортерам субсидии, либо непосредственно, либо через посредников выкупая у них облигации по ставкам, близким к их номинальной стоимости. Для экспортера, участвующего в этой схеме, 50 долларов экспортной выручки, переведенные в долларовые облигации, превращались не в 175 рейхсмарок, а почти в 350. По сути это было равносильно девальвации рейхсмарки на 50 %, позволявшей экспортеру устанавливать на свои товары очень выгодную цену в долларах и торговать на условиях, которые иначе ввергли бы его в огромные убытки. Отличие от нормальной девальвации состояло в том, что это происходило не за счет германских должников или германских импортеров. При такой схеме обратного выкупа издержки ложились на зарубежных кредиторов Германии, продававших свои германские облигации лишь за долю их номинальной стоимости[242 - Самое удачное описание этого и других механизмов субсидирования см. в: Ebi, Export, 32–61.]. Разумеется, не все германские экспортеры нуждались в субсидиях. Почти треть германского экспорта составляли товары, продававшиеся через картели, специальное оборудование или те товары, на которые Германия обладала монополией. Остальное с осени 1933 г. субсидировалось примерно на 10–30 %, вследствие чего общий уровень субсидий составлял около 10 %. Несомненно, в официальных документах Рейхсбанка именно успешное применение германскими властями этих механизмов субсидирования экспорта подавалось как главный аргумент против девальвации. Казалось, что Германия нашла способ наращивать свой экспорт, не обременяя издержками девальвации – высокой стоимостью импорта и тяжелой ношей зарубежного долга – остальную экономику.

Однако к весне 1934 г., когда резервы Рейхсбанка сократились до критического уровня, этот оптимизм начал испаряться[243 - Этот момент достаточно убедительно показан в: ibid., 91-2.]. Несмотря на многообещающее начало, система экспортных субсидий, основанная на обратном выкупе долговых обязательств, не работала. Гитлеровскому правительству следовало либо предпринять драконовские меры по увеличению экспорта, включая возможную девальвацию, либо наложить суровые ограничения на импорт. Однако последние поставили бы под удар весь процесс экономического возрождения. Германия не могла производить товары, работать и потреблять без импорта. Как мы уже видели, ключевые приоритеты режима были обозначены уже в первой половине 1933 г. Объемы средств, предназначавшихся для перевооружения, намного превосходили все, что когда-либо предполагалось выделить на создание рабочих мест – и столь же велики были соответствующие дипломатические, финансовые и политические риски. Летом 1933 г. в жертву были принесены интересы зарубежных кредиторов Германии. Истощение резервов Рейхсбанка с начала 1934 г. снова поставило правительство Гитлера перед выбором. Повторим: оно могло либо пойти на радикальные меры с целью поощрения экспорта, либо выборочно отдавать предпочтение одним статьям импорта перед другими. Преференции могли получить или отрасли, обслуживавшие гражданский сектор экономики, или сферы, связанные с государственными инвестициями и перевооружением. То и другое одновременно было невозможно. Этот непростой выбор проливает новый свет на разбиравшееся в предыдущей главе примечательное решение не выделять после декабря 1933 г. новых средств на создание гражданских рабочих мест. Если бы Берлин мог восстанавливать экономику страны, опираясь и на создание гражданских рабочих мест, и на перевооружение, то он, несомненно, выбрал бы именно этот вариант. Но это исключалось по причине ограничений, связанных с платежным балансом.

В самой Германии на любое публичное признание компромисса между гражданскими и военными приоритетами было наложено табу. Но этот запрет не распространялся на иностранных наблюдателей. Связь между военными долгами и перевооружением служила главной темой международных дискуссий еще с 1920-х гг. Рост военных расходов Германии после 1933 г. достаточно четко просматривался даже в публиковавшихся сведениях о бюджете Рейха. К весне 1934 г. зарубежная финансовая пресса регулярно подчеркивала противоречие между бурной активностью германских военных и заявлениями Шахта о том, что страна не способна обслуживать свой внешний долг[244 - The Economist, 2 June 1934, 1186, 23 June 1934, 1378-9.]. Вывод был ясен. Если Германия действительно стремилась справиться с постигшим ее валютным кризисом, если она желала уступок со стороны кредиторов, то ей следовало отказаться от одностороннего перевооружения. Это четко дал понять германскому министру иностранных дел американский посол Уильям Додд в июне 1934 г.[245 - A.O.Offner, American Appeasement: United States Foreign Policy and Germany, 1933–1938 (Cambridge, Mass., 1969), 78-9.] Более того, выбор, стоявший перед Германией, был настолько очевиден, что дебаты продолжались, несмотря ни на что – даже в пределах самого Рейха. Слишком многое стояло на кону для слишком большого числа людей.

Серьезные разногласия в отношении дальнейшего политического курса отразились даже в стенограммах заседаний кабинета[246 - K. Gossweiler, Die R?hm Affaere: Hintergr?nde-Zusammenhaenge – Auswirkungen (Cologne, 1983), 71–5, 339–49.]. В феврале 1934 г. и министр экономики Курт Шмитт, и министр финансов Крозиг подготовили заявления, в которых указывалось на возможность альтернативного курса[247 - См. дискуссию в: BAL R2501 6510 и R3101 9932.]. Министерство экономики хотело сосредоточиться на повышении уровня потребительского спроса путем сокращения взносов на социальное страхование и на содержание таких псевдогосударственных организаций, как Германский трудовой фронт. Министерство финансов, со своей стороны, надеялось расчистить путь для «естественного» рыночного восстановления экономики, введя жесткую программу фискальной дисциплины, распространяющуюся и на военных. Вполне можно себе представить, что при такой неустойчивой конъюнктуре решающую роль могло сыграть активное вмешательство со стороны Ялмара Шахта, подобное его выступлению против плана Янга в 1929 г. Несомненно, если бы Шахт встал на сторону Шмитта и Крозига и сделал бы это публично, то он мог бы принудить Гитлера к очень болезненному выбору между «финансовой ортодоксией» и требованиями перевооружения. Но в этот критический период Шахт был слишком занят своим собственным положением в рамках режима, чтобы занимать принципиальную позицию. Вместо того чтобы поддержать Курта Шмитта в его попытках ограничить военные расходы, Шахт сознательно обошел его с фланга. По-видимому, момент истины настал в марте 1934 г., когда Шмитт и Шахт были вызваны Гитлером на частную встречу в Оберзальцберге, чтобы принять решение о дальнейшей экономической политике. В преддверии встречи Шмитт постарался договориться с Шахтом о том, чтобы не выделять на перевооружение более 15 млрд рейхсмарок. Но когда дело дошло до решающих переговоров с участием Гитлера, Шахт позволил Шмитту выступить с этим неприятным известием, а затем объявил, что в том, что касается его, «никакая денежная сумма не будет чрезмерной для решения этой жизненно важной национальной задачи»[248 - Н. Kehrl, Krisenmanager гт Dritten Reich (Dtisseldorf, 1973), 58.]. Более того, впоследствии Шмитт вспоминал, что Шахт заявил о готовности «обрушить национальную валюту» ради перевооружения[249 - Версию встречи в Оберзальцберге в изложении Шмитта, сделанном в 1945 г., см.: Feldman, Allianz, 101. Как указывает Фельдман, после войны Шмитт старался не выставлять Шахта в чрезмерно неблагоприятном свете.]. На заседании кабинета 23 марта 1934 г. Шахт объединился с министром обороны Бломбергом, чтобы вместе с ним отбивать любые серьезные посягательства на военный бюджет. Несколькими неделями спустя этот союз был зафиксирован в виде соглашения, освобождавшего военных от мелочного надзора со стороны Министерства финансов. В дальнейшем Бломберг просто предъявлял общую сумму военных расходов комитету, состоявшему из Крозига, Шахта и его самого. Как описывал эти заседания Крозиг, он всегда прекрасно отдавал себе отчет в том, что если попытается оспорить требования Бломберга, то генерал обратится к Гитлеру, который без колебаний увеличит военные расходы до уровня, даже превышающего первоначально запрашиваемый. Не удивительно, что обычно Крозиг предпочитал не спорить.