Хрущёвка

–Выходи, иначе я звоню отцу!– Анита Павловна стучалась в ванную комнату и будь у неё под рукой таран, каким наши предки орудовали в средневековье, то она оставила бы зиять на двери сквозную щель. От злобы её щёки налились кровью, и, саданув кулаком по двери, она вышла на балкон. Ходячая истерика отдалилась в соседнюю комнату, но Инга знала родную мать, как облупленную. Так просто она сдаваться, не намерена. И не исключено, что на балконе Анита Павловна вовсю морщит извилину и надеется, что ей хватит ловкости вскрыть замок простой шпилькой для волос. Не прошло и минуту, как остервенелая мать при помощи ключа открыла дверь в ванную, и животный крик застал Ингу врасплох. Она тотчас же прикрыла оголенное тельце шторкой для ванной, и потеряла дар речи. Лёгким движением твёрдой руки мать перекрыла доступ к воде. Швырнула, в лицо единственной дочери махровое полотенце, она пальцем указала на дверь.

–Мама!– кричала Инга.– Оставь меня в покое!

–Нечего тебе там делать… Чай не на шахте трудилась!– артачилась мать.

Инга укрыла срамные места холодным полотенчиком и со слезами обиды на глазах убежала в соседнюю комнату. Она лицом зарылась в мягкую перину и понятия не имела, отчего мир сделался до того жестоким.

Родители её не понимают, а среди одноклассников Инга удостоилась звания – бледная мышь. На уроках Инга на предпоследней парте, только она и школьная тетрадка. Никто! Абсолютно никто из учеников с Ингой знакомств не заводил и за школьной скамьёй она сидела в полном одиночестве. Только она и школьная тетрадка… Зачастую даже самые строгие учителя не замечали её отсутствия в классе. Фамилию коверкали все, кому не лень и часто говорили не Инга Бледных, а Инна Бедных.

В четырнадцать лет Инга настойчиво решила сменить образ бледной мыши, и купили на рынке гору безвкусной одежды. Класс воспринял столь дерзкую выходку в ярые штыки. Чтобы пробиться в элиту класса, надо иметь, либо стальную хватку, либо располагать к себе внимание учеников. Массивный лоб, пухлые щёки и кривой нос, мешали ей завести обыденный диалог с особью сильного пола, куда уж там до элиты класса. Отец не в счёт, он скорее особь ленивого пола.

И если девчонки высмеяли мешковатый свитер, назвав это: «Одеждой бездомного», то касательно напомаженных губ высказался главный шутник класса: «Сколько в час берёшь!?». Вечером в тёмной подворотне местные хулиганы сломали ему нос и выбили два зуба. Он слишком много болтал, и школьные авторитеты преподали ему главный урок в его никчёмной жизни – не трепайся языком, покуда мы его тебе не оторвали. В скором времени мешковатый свитер значительно потускнул, на груди выступили сонмы катушек, и яркая помада иссякла до основания.

Наступил месяц май, мешковатый свитер она упрятала на антресоли, поверх нацепила клетчатую рубашку, смысла с лица остатки макияжа и перестала быть поводом для колких насмешек. Одно время Инга красила губы свеклой, таким образом она заменяла дорогую помаду, но в школе заподозрили неладное, и она бросила дела, во избежание гадких последствий. Быть первой красавицей на деревне, это явно не про Ингу Бледных.

Училась она, между прочим, сносно, отличницей, правда, не была, но и последней троечницей Ингу не назовёшь. Подчас словит на геометрии двояк за контрольную работу, в прочих же делах Инга Бледных твёрдая ударница. Она явно не в ладах с мудрёной алгеброй, или не менее тяжёлой алгеброй.– Что-что, а цифры ей даются крайне трудно, не то что, литература, как зарубежная, так и отечественная. И сколько я себя помню, не было между Ингой и уроками математики обоюдного согласия. Нынче же, сплошная неприязнь к цифрам, да безудержные потуги пустить всё на самотёк, грозят жирными тройками в аттестате за девятый класс.

Как никто другой Инга понимает, что счетовод из неё никудышный, и скорее она заговорит на латыни, нежели сподобиться на алгебраическое уравнение. Неподдельная любовь к языкам и гуманитарным наукам, словно козырь в рукаве, держат Ингу в разряде потенциальных ударников. Она недурно щебечет на английском, охотно читает литературу всех стран мира, от американской новизны до отечественной классики. Но урок математики, словно Ахиллесова пята, несметным грузом тянет Ингу на дно классного журнала. И списывали с неё довольно редко, но делилась тетрадкой Инга охотно, не жадничала. Наверное, поэтому в классе её больше избегали, нежели измывались над Ингой и прятали сменную обувь в спортзале.

Живёт себе, ну и ладно! Кому она нужна, это Инна Бедных… Лишь однажды девочки после урока физкультуры, спрятали в кладовке пачку тампонов. В ту пору у Инги только-только начались месячные, и первое время она сильно пугалась обильных кровоподтёков в области паха. Перед тем, как пойти в школу, мать вручила любимой дочери упаковку свежих тампонов и шепнула на ухо: «Увидишь кровь, приложи вот это…». Тампоны она так и не нашла. Ни в раздевалке, ни в кабинете литературы. И в самый неловкий момент пробоина, что называется, дала течь. Она сидела на уроке математики… Странно, но все беды с ней приключаются именно там. Инга сидела за первой партой и даже подумать не могла, что прямо сейчас на узорчатый линолеум стекают капли девственной крови. Один из учеников поднял на всю округу дикий гул: «Упс! Кажется, в классе появился донор крови…». Класс разразился диким смехом и весь последующий месяц Ингу Бледных обзывали – тётушка свёкла.

–А ну цыц!– пригрозила длинной указкой Нина Петровна, учитель литературы и родного языка.– А ты Инна Бедных пошли со мной.

Она отвела ученицу в туалет, протянул свежий тампон, и заперла жертву менструаций в пустой кабинке. Инга привела себя в порядок, устранила течь в пробоине, смыла засохшую кровь и с пеленой обиды на глазах поскорее ушла домой. Нина Петровна возражать не стала и, проводив, горемыку до крыльца школы, она неохотно вернулась к азам геометрии. С тех пор Инга Бледных носит в рюкзаке целую пачку свежих тампонов, и один заряд во избежание конфузов прячет в потайном отделении.

С парнями дела обстоят не лучшим образом… Настолько, что в свои годы Инга ни разу не целовалась с представителем сильном пола, и на свидание ходила лишь в ванильных мечтах. Она подлинно верила, от всего сердца, что где-то там, за тридевять земель, скачет принц на белом коне. Однако мать по неизвестной причине вышла замуж за старую клячу и отдала ему лучшие годы своей жизни.

Недавно Инга Бледных узнала от соседки, что девочка с первого этажа, отдалась старшекласснику на отцовском ложе. Пока они были на даче, девочка, что называется, ломала хлипкую кровать. И что с того!? Подумала Инга. Разве слияние двух тел в экстазе, это есть нечто сакральное!? Подумаешь… Любовный акт, в наше время дело обыденное. Опять же Инга понятия не имела, каково это – ходить на свидание, держать любимого за руки и тайком целоваться в парке. На день влюблённых ей по ошибке вручили написанное от руки признание в чувствах, адресованное соседке на задней парте. Кстати, открытку Инга конечному адресату так и не вернула. «Что упало, то пропало…», вполголоса шепнула Инга и мечтательно засмотрелась в окно, на снегоуборочную машину. Она катила вдоль бордюра и нагромождала обочину толщей липкого снега.

Если Инга с кем-то и делится о проблемах в школе, то зачастую прибегает к услугам личного психолога – старый добрый дневник. Казалось бы, просто блокнот, каких на свете пруд пруди, но, сколько же слёз было пролито на эти синие строки и цветную бумагу. К родителям смысла обращаться не было. Отец якобы занят, а мать как обычно, станет винить во всех бедах компьютеры, но только не себя. Мать на личном опыте знает, как надавить на любимую дочь и между тем не запачкать руки. Годы учёбы на психолога не прошли даром. Мать легко доводит Ингу до белого каления, обзывая неблагодарной сволочью, а козлом отпущения зачастую делает ноутбуки, американские фильмы и смартфоны. Но только не себя.

Жить в отчем доме ей наскучило, но съехать от родителей Инга пока что не в состоянии. Как в физическом плане, так и в денежном. Она всего на всего зашуганный подросток и снять отдельное жильё ей навряд ли удастся. Но жить в доме, где над душой стоит злобная мать, а равнодушный к бедам любимой дочери отец пропадает либо на работе, либо на диване перед телевизором – сил моих больше нет. Инга не умещалась в одной квартире с матерью и отцом. И тот, чьи уста обронили знаменитую фразу – в тесноте, да не в обиде, понятия не имеет, каково это, жить под одной крышей с семейством Бледных. Мать кричит напропалую, отец плевать хотел на воспитание одной дочери и каким только чудом, она до сих пор не проколола вену гадким шприцом в кругу плохой компании.

В этом доме нет личного пространства, а душевного покоя и подавно. Здесь всё, как на ладони. Мать человек с заковыркой, не даёт принять тёплый душ и чуть что, так сразу бежит к отцу. А тому плевать. Он уставший приходит домой, оставляет у порога уличные ботинки и целыми днями твердит – что мало мы тебя в детстве ремнём пороли.

С работы отец вернулся в позднем часу вечера. Мать, не изменяя старым порядкам, собрал всех домочадцев за одним столом, чтобы в кругу семьи отведать мятую картошку и на посошок выпить стакан прохладного молока. Инга безучастно ковырялась вилкой в тарелке, и уплетать остывшее пюре, она явно не собиралась. Поскольку знает на личном опыте, что стряпня матери оставляет желать о себе только лучшего. То уксуса слишком много кладёт, то капуста в супе не доварена до нужной консистенции. Но блины у матери получались на славу, и плов в утятнице вполне съедобный. Правда, от белого риса пучит, но с томатным соусом пойдёт за милую душу. Редко, когда мать готовила на ужин, или обед, совершенно новые блюда. Зачастую она обходилась старым, но проверенным рецептом украинского борща, жареными котлетами, белым рисом, либо иной пищей, которая в свою очередь не требует от кулинара огромных усилий. Инга ела одни только супы, да каши и в красные дни календаря мать жарила курицу. Молодой организм шибко страдал от нехватки заморской пищи. Эх… Умять бы сейчас зубами, вредный гамбургер, или шавермы вокзальной навернуть и чтоб глаза мои не видели, ни картошки с подливой, ни стакана молока.

–Ты в курсе, что твоя дочь сегодня утром отчебучила!?– мать держала в руке нарезной батон и недовольно косилась на родное чадо. Она откусила слегка зачерствелый хлеб, оставив на буром ломоте, следы кривых зубов и губной помады.

–И что же она такого натворила?– отец не отводил унылых глаз от горбушки начатого хлеба.

–Который день, она часами проводит в ванной и понапрасну льёт воду!– мать говорила настолько возмущённо, насколько это было возможным. Словно Инга преступила закон, украв в магазине бутылку холодного пива.– И где это видано, чтобы ребёнок, столько времени сидел в ванной. Вот что там можно делать? А!? Она ведь не на шахте работает! Она в принципе не работает! Только и делает, что таращит красные глаза в этот свой ноутбук и до ночи смотрит американские фильмы.

–Это ты во всём виновата… Не давала мне в детстве её ремнём пороть, как следует.– монотонным голосом твердил отец и неохотно исполнял роль воспитателя.

–Недавно, я на досуге провела кое-какие расчёты и выяснила, что оказывается, мы тратим слишком много денег. Нам не мешало бы сократить общие расходы. И для экономии семейного бюджета, я предлагаю больше не покупать ей косметических средств. Так глядишь, и на сэкономленные деньги в Турцию слетаем.– Анита Павловна испытала на себе гневный взгляд дочери.

–Мама не начинай!– возмутилась Инга.– Не моя вина, что ты родила пугало ходячее. Ни рожи, ни кожи. Так не смей отнимать у меня косметику.

–Не тебе решать, что мне делать и куда идти.– говорила мать.– Да ведь папа…

–Угу…

–Но как же так!? Я ведь без косметики, как без рук.– Глаза её наполнились влагой, и голосок дрожал, точно осиновый лист.

–Лицо с утра помыла и никакая косметика тебе не нужна. Чай не потаскухой на панели стоишь, чтобы краситься…– твердила мать.

–Слушайся мать.– неожиданно для себя встрял отец. Единственный в своём роду случай на моей памяти, когда отец без уговоров матери отчитывает непутёвую дочь.

–А что толку!? Вы не видите во мне взрослого человека и считаете обузой для семьи. Чем я заслужила Вашу немилость и гнев!? Неужто Вы… Два взрослых человека… Считаете меня, глупой девчонкой без права голоса. Вы не поверите мне на слово, но представьте себе, у меня есть чувства… И они весьма ранимые.

–Ешь давай! Ранимая ты наша… ехидно ухмылялась мать. Её забавило, что избалованный ребёнок возомнил себя достаточно взрослым человеком и теперь качает в отцовском доме свои права.

–Научись сперва готовить…– в наглую дерзила Инга.

–Это был упрёк!? Или мне снова послышалось!?– у матери слух обострённый и кому, как ни ей известно, что родная дочь в последнее время совсем от рук отбилась. И столь очевидный вопрос был задан для того, чтобы склонить Ингу к извинениям… Желательно в стихах.

–Я не стану кушать пюре! И вообще! Я люблю спагетти…– Заупрямилась Инга и между тем показала верх неуступчивости.

–Так! Не поняла… Ради кого, я с утра у плиты горбатилась!? А!? Какая же ты бессовестная…– мать негодующе порицала капризную дочь, а отец тем временем жадно уплетал очередную котлету. Мать давила на больное… На семейные чувства…

–И что с того! Разве я просила тебя стоять у плиты!? Разве я упрашивала тебя варить картофельное пюре с подливой? Вот именно, что не просила…– Ингу упрёками не разжалобить, она калач тёртый.

–Неблагодарная! Я стою на ногах с самого утра! В раскоряку! Глаз не смыкаю! А тебе хоть бы хны! И в кого ты такая пошла? Ведь я вложила в тебя душу, а ты харкнула в неё, как последняя сволочь.– мать прикрыла томные глаза костлявой ладонью и готовилась пустить в ход запрещённое Женевской конвенцией орудие пыток, на ряду с пулями дум-дум – это слёзы матери. И нет на свете ничего страшнее, чем материнские слёзы на румяных от готовки щеках.

–Это не жизнь, а сплошные муки! Надоело!– со злости выпалила Инга и живо проткнула вилкой узорчатую скатерть. В спешке она и не заметила, что схватила фланелевую куртку матери и просунула ноги в отцовские тапки. Инга взяла с полки связку ключей и умыкнула в подъезд.

Слёзы обиды стекали по бледным щекам, распущенные волосы нежились на узеньких плечиках, и на душе, словно коты скреблись. Омерзительно… Инга человек достаточно уравновешенный, но порой случаются неважные дни, когда слёзы обиды сами накатывают на тебя, и тут уж, как говорится, ничего милок не попишешь. В дни грусти, лучше будет остаться наедине с самим собой… Уединившись с дурными мыслями в голове, привести их в порядок… Или спрятаться в укромном местечке и на долю мгновения забыть обо всём на свете. Инга питала любовь, к тишине… Она искренне верила, что тишина, это неподдельный язык природы. Единственный в своём роде язык, не подвластный разуму простых людей. И что на самом деле впечатляет, так это то, насколько природа непорочна, в сравнении с человеком.

Любой природный катаклизм, от извержения старинного вулкана, до землетрясения, ни что, иное, как ответная реакция организма на причинённую боль. Если, например, ударить человека в лицо, неважно будь деревянная бита, или простой кулак, то он съёжится от несказанной боли и начнёт вопить… Точно скулит собака, или плачет кот… Или вулкан низвергает на Помпеи тонны красной магмы, или торнадо уносит глубоко под землю семейный кров, или же редкое по величине наводнение повергает в руины целые города. Земля не мстит, ей просто больно. Она кормит сочными плодами миллиарды голодных людей, но мерзкие чиновники в глаженых костюмах запрягают адские машины людьми, дают им в руки пилы, топоры и посылают в чащу леса. Проходит год и на месте зелёной долины, расстилаются мёртвые пни

В одних только тапках, Инга шустро взбежала по лестнице на пятый этаж, нащупала связку ключей и подняла чердачный люк. Без ярого фанатизма, она аккуратно поднялась на чердак и, спугнув стаю недовольных птиц, Инга оказалась на крыше дома. Серый двор, игровая площадка, общая парковка, жильцы… Всё, как на ладони. Но если начистоту, то романтика серых улиц, ничуть не наполняет сердце влажными мечтами. Однотипные хрущёвки высятся над землёй, дорогие иномарки и советские Жигули несутся по раскалённому асфальту, мелкие людишки после трудовых будней волоча ноги, едва тащатся домой и густая листва на кронах деревьев, разбавляла серую палитру изумрудными тонами.

И не ради серых будней Инга взбиралась на крышу дома. Повседневной рутины она сыта по горло, что ни день, то рабское следование казенному шаблону. Дом, учёба, дом, учёба и так целые сутки. На крышу дома Инга взобралась ради плеяды пятиконечных звёзд на багровом небосводе и жажды остаться наедине с самим собой. Она мечтательно глядела на армаду звёзд и любовалась жизнью на других планетах. Но сама жизнь ей наскучила. Инга изнывала от серых будней, сам факт пребывания на бренной земле не даёт ей покоя. В то время как сверстники уже определились, кем или чем они хотят стать в скором будущем, то Инга понятия не имела, чего она хочет от жизни.

Она зашла в тупик и не знала, каким манером оттуда выбраться. Она беспомощно стояла на распутье собственных исканий и не имела ни малейшего понятия в пользу чего сделать свой дальнейший выбор. Что одно, что другое, разница не велика. И если в тупике она обречена на скорое вымирание, то на распутье Инга слепа. В будущем кроется неизвестность, а неизвестность таит в себе сплошные опасности. Будь Инга на одну четверть полным радости оптимистом, то первым делом сказала бы, что помимо бед, в мире есть и счастье. Но поскольку она с головы до пят закоренелый пессимист, то, прежде всего, думает о плохих вещах.

Инга типичный подросток и ей ли не знать, каково это – быть изгоем. Она словно дикобраз, стоит подобраться к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки и твоя ладонь будет полниться жуткими ранами. Инга ищет себя, но с каждым разом поиски всё труднее и труднее. Одно время Инга думала пойти на работу, скопить денег и съехать от родителей в съёмную квартиру. Но она до жути боялась заводить новые знакомства. Общение с незнакомыми людьми ей даётся тяжело и на контакт она идёт неохотно. Мир достаточно тесен, чтобы сполна расправить крылья. И будет лучше испустить последний вздох, нежели ползать по земле последней букашкой… Думала Инга.

Она смотрит на мир сквозь тёмные очки и любую радость обращает в горе… В личное горе. А ведь годы идут, не успеешь оглянуться, как семья, работа, дом, захлестнут тебя в водоворот событий. И вечное уныние, лишь убивает беззаботную молодость, дарованную нам в единичном экземпляре. Спорить не стану, пессимизм важен, как ни крути, но подчас необходимо стать закоснелым пессимистом – иначе молодость скажёт Adios muchachos и на висках пробьётся седина. Инга знала наизусть все эти ванильные цитаты, относительно того, что молодые годы несут в себе сплошное счастье. Но эти фразы адресованы тем, кто смотрит на мир, сквозь радугу и видит сплошное счастье. Однако Инга смотрит на мир сквозь тёмные очки и не замечает вокруг ничего, кроме сплошного разочарования. С момента появления на свет и по сей день, Инга обделена радостями подростковой жизни. В школе она изгой-одиночка, а дома её ждут родители… И смысла двигаться дальше по тропе событий не было. Если на сегодняшний день, жизнь наносит глубокие раны, то что будет потом… Спустя годы жизни в этом бренном мире. Она же свихнётся от глубокого отчаянья. Одиночество Инга переживёт запросто, она и подавно свыклась с тем, что кроме строк в личном дневнике её никто не слушает. И чем раньше она положит конец все страданиям, тем скорее она избавит себя от гнёта со стороны родителей и ненависти в школе.

С закрытыми глазами, Инга оробело находилась в шаге от пропасти, и чернильные волосы нежно парусило на летнем ветру. Руки дрожмя дрожали, холодный пот струился по спине, и тонкие губки обсохли на прохладе. Один неровный шаг отделял её от неминуемой гибели. Инга стояла на границе жизни и смерти. Шаг вперёд и её мукам придёт конец, шаг назад и родители сами сведут её в могилу. Инга готова расшибиться в лепёшку, но не быть частью этого мира. Жестокость серых будней привели Ингу на крышу дома, и поставили перед тяжёлым выбором – или жизнь, или смерть. На вороных глазах, под ресницами выступила лёгкая пелена и, обернувшись в слезу, она юрко прокатилась по щеке. Затхлый двор расплывался в смутных очертаниях, и силуэты людей сильно кренило на бок, точно Пизанская башня с дипломатом в руке. Ни машин на парковке, ни детей на игровой площадке, разобрать было невозможно, тем более с высоты птичьего полёта. Инга набралась смелости, сжала волю в кулак, вдохнула полную грудь свежего воздуха и готовилась шагнуть навстречу щербатому асфальту, или крыше дорогого автомобиля. Но от одной лишь мысль, что алая кровь растечётся по серому асфальту, душа в пятки уходит, и уже нет никакого желания сводить счёты с жизнью. Инга старалась больше думать о плохом и меньше, о хорошем. Чтобы кончить жизнь самоубийством, нужен весомый повод. И стоило забраться на крышу дома, как желание прыгнуть с пятого этажа отпадало само собой. Ей вдруг стало казаться, что все насущные проблемы, это чистой воды бред. И вдруг стало понятным, что наложить на себя руки не так уж и просто, как думалось в десяти метрах от края пропасти. Чтобы найти весомую причину убиться об асфальт, мало помышлять о скверном. Кроме всего прочего, нужно отчаяться в себе, и соприкоснуться с точкой кипения, или на худой конец потерпеть трагичный роман. Но эти чувства ей незнакомы. Носочком Инга слегка коснулась края пропасти, и голос за спиной остановил её на полушаге к неминуемой гибели.

–Постой… Не шевелись… Мне осталось пару мазков и очередной холст будет готов. Гляди-ка! Стихами заговорил.– широкоплечий силуэт притаился в тёмном углу, и огромный холст на складном мольберту загораживал ноги творца.– Будем знакомы, меня зовут Ян.

Инга окостенела, тотчас же позабыла дар речи и что называется, обернулась в соляной столп. Что это? Кто это? Откуда? Столько мыслей в голове и ни единого ответа. До того внезапный вопрос поверг Ингу в шок и она отступила от края пропасти. Кто бы это ни был, но ему удалось переубедить Ингу, не делать опрометчивый шаг навстречу гибели. Она обернулась на звук и увидела в тени сомнительную фигуру. Мольберт стоял на уровне колен, рукава домашнего халата касались сигаретных окурков и на полу, у самых ног растянулась тёмная палитра. Широкие плечи тонули в густых волосах и если не считать майку на голом торсе, то помимо треников и пушистых тапок он был абсолютно нагим. Кисточка в руках творца легко скользила по льняному холсту, и вымазанным в краске пальцем, художник аккуратно поправил, берет на голове. Инга смерила взглядом художника и постаралась разобрать черты его лица. Но бесформенная тень застила трёхдневную щетину художника, и скрыла впотьмах массивную челюсть.

–Прошу прощения, но кто вы такой!?– вопрошала Инга.