Хрущёвка

Стоял на коленях, как вкопанный, ни шелохнётся и словом не обмолвится, точно говорят, дар речи потерял. Витасик поднял глаза на Любовь Никитишну, но из роли выходить не торопился.

–Бабушка…– начал Витасик.

–А ну цыц… Ты стало быть думаешь, что бабушка слепая, ни зги перед собой не видит. Может и так, не вижу, однако слух у меня обострённый и осязаю я руками, куда больше твоего. Потому не смей мне больше врать, я с первых дней понимала, что никакой ты мне не внук. Да и бывают ли у взрослых людей, до того крохотные ручонки. Но ты не трухай, я тебя не обижу и в обиду не дам, ежели ты, конечно, скажешь всю правду, до последнего слова.

–Тут напрашивается вопрос, а зачем ты со мной комедию разыгрывала, ты думаешь, мне приятно тебе массаж с утра до ночи делать. Да я, как вол на пахоте, до седьмого пота корпею у твоих ног, а ты, оказывается, знала всё с самого начала! Лгунья, каких поискать.– Витасик пошёл на попятную, ближе к телевизору, вдруг старуха в порыве злости учудит чего дурного, пультом, например, запустит.

Но у Любовь Никитишны и в мыслях не было руку на Витасика поднимать, он без году неделя ей внук, пускай и кровь в нём течёт чужая, но душа у него широченная, на всех хватит, да и поверх того останется.

Любовь Никитишна взяла минутную паузу и стыдливо отвела взгляд в сторону.

–Не любят они меня, с тех пор, как муж мой сгинул, они обо мне забыли, как о страшном сне.– Любовь Никитишна пришла в уныние и свесила седовласую голову.

–Кто они?

–Родня моя, кто ж ещё…– Любовь Никитишна развела сырость на обвислых щеках и рукавом тонкой сорочки ежеминутно утирала горькие слёзы.– Было время, они, нет, да захаживали, чаи погонять, а нынче так вовсе обо мне позабыли, словно я им не родная мать, а с боку припёка, опять же незрячая на оба глаза. И тут, откуда ни возьмись, появился ты, ну и я, чтоб одиночество томное скрасить, сделала вид, что ты мне родной внук.

–Ты уж меня прости Любовь Никитишна, если я тебя обижу, но во всех бедах ты винишь родных, однако зло сеешь именно ты, и никто более. Я многое в себе держал, и отныне молчать не намерен. Массаж, да катись он пропадом, и похуже вещи делали, но водить меня за нос, нет уж, тут простите, я умываю руки. Всё! Хватит, натерпелся. Игра окончена, тушите свет господа, я выдохся. Сначала дети в школе от Вас шарахались, потом Вы мужу житья не давали, дочку родную пороли и я уверен, что дочка Ваша, не от хорошей жизни в бега подалась. Что же на самом деле случилось с Вашим мужем, я доподлинно не знаю, однако думается мне, жили Вы порознь и вечно ссорились по пустякам.

–А с ними, иначе нельзя, хлюпиками станут. Уж лучше я им ремня разок всыплю, нежели они начнут пить, курить и наркоманить. Хулиганья мне в доме хватала. Как говорится, суровый нрав, растёт в суровых условиях. Вот ты думаешь, стала бы моя дочурка известным градостроителем, без ежедневной порки. Нет, нет и ещё раз нет.

–Потому она и сбежала от тебя. Тут хочешь, не хочешь, но каждодневную порку мало кто сдюжит. Дети, они ласку любят, их добрым словом ободрять нужно, а не ремнём махать. Что посеешь, то и пожнёшь.

–Дочурка моя упивается плодами Моих! Трудов… И будь у меня под рукой имбирный пряник, вместо отцовского ремня, то выросли бы они все избалованными хлюпиками. А оно мне надо?

–Теперь ты видишь, к чему пряник без ремня приводит. Дети разбежались и кроме меня, тебя некому более навещать. А будь под рукой пряник, то жила бы ты сейчас беспечно и забот не знала.

–А мне и одной живётся хорошо и беспечно. Сама чай поставлю, сама телевизор включу, а большего мне и не надо. Если аппетит проснётся, то я сестричку из больницы домой позову, она-то мне и сварганит супчик.

–Ну, вот и жди, когда сестричка твоя из больницы к тебе наведается, а я домой пошёл. Тошнит чего-то, а чего не знаю.

–Иди-иди и без сопливых справлюсь.– крикнула вдогонку Любовь Никитишна и вновь включила телевизор.

–Ну и пойду, мы люди гордые, терпеть не станем.– подлил Витасик масла в огонь, но костёр давно потух, и Любовь Никитишна, сдержала всю злобу в себе.

***

Пора и честь знать.

До первых петухов Любовь Никитишна Московская рыдала навзрыд и рукавом белой сорочки утирала горькие слёзы. Одна-одинёшенька на белом свете, и никому она не нужна, и дети совсем позабыли, что в тесной хрущёвке томится родная мать, точно не она рожала дочку Аню и внучку Аллу на руках не убаюкивала. Обидной ей, что она, Любовь Никитишна Московская, в недалёком прошлом руководитель местной школы, суровая «Укротительница змей», не заслужила и махонькой доли беспечной старости. Она много не просила, лишь бы внучка под боком росла и дочка, время от времени, мать родную навещала. Подчас она краем уха подслушает, как старые пенсионерки, только и делают, что жалостливо порицают родных детей, видите ли, они их воспитали, вскормили, а сыновьям жалко в Болгарию путёвку купить. Вот же клуши, не знают цену, казалось бы, простым вещам, как у них только язык поворачивается подобные наглости исторгать, поражалась Любовь Никитишна и в полном одиночестве сиживала на холодной скамейке у мрачного подъезда, любуясь, окрестностями затхлого двора.

Наутро следующего дня, Любовь Никитишна Московская, жена ныне покойного Геворга Палыча, мать успешного градостроителя Анны Геворгиевны и бабушка Аллы Петровны, скончалась в полном одиночестве. Мёрзлые стены нагнетали пуще прежнего, и мысли о муже не согревали тело приятными воспоминаниями к слову совсем, напротив, подирали кожу морозом. И стены по обе стороны померкли, тьма нависла над белым потолком, комната ходила кругом неустанно, точно водила хоровод, думалось, что с минуты на минуту Любовь Никитишна свалится в пропасть. То ли нервы шалят, то ли от безудержной тоски, неведомая сила разящим ударом кольнула точно в грудь. Любовь Никитишна съёжилась на боку, крепко стиснула тонкую сорочку в кулак, испустила последний вздох и померла.

Окончила земное поприще Любовь Никитишна глубокой ночью, осенний сквозняк блуждал из комнаты в комнату, грохотал форточками, хлопал дверьми и чувствовал себя, как дома. Бледные пятки окоченели, и лишь в полдень медсестра подумала, а не навестить ли ей Любовь Никитишну, проведать, как она там у себя поживает. Дубликат ключей медсестре вручила сама хозяйка дома со словами: «Мой дом, твой дом, но ежели ты чего украдёшь, напишу на тебя заявление. Заруби на носу!».

Она просунула ключ в замочную скважину, замки вскоре расступились и входная дверь распахнулась. Но не успела она снять с себя дутую куртку, как в ноги ей бросился вчерашний сквозняк. Он повстречал ей прямо на пороге дома, лихо метнулся вдоль стен, смахнул с тумбы газетную стопку и, вздёрнув напоследок, полы белого халата умчал в подъезд. Холодно-то как, ужас, медсестра повесила дутую куртку на крючок и, скрипя суставами, опустилась на рваный пуфик. Медсестра стянула с себя ботинки, и побрела, искать Любовь Никитишну.

Первым делом, медсестра наведалась в гостиную комнату… Не то место, не то сакральное обиталище, где одинокая старуха, проводит большую часть своей старости. Но телевизор на удивление молчал, пульт ваялся на полу, а хозяйки дома не наблюдалось. Странно, подумала медсестра и пошла на кухню, но и здесь ни души. Неужели в спальне!? Она ходким шагом ступила в почивальню и застала спящей на кровати Любовь Никитишну.

Час дня на дворе, а она в кровати дрыхнет, опять, наверное, передачи до самого утра смотрела, медсестра слегка прикрикнула: «Любовь Никитишна, пора вставать. Обед стынет». Она крепко стиснула в руке банку тёплого супа, веяло овощами, приправами и всюду стоял запах жареного мяса, воображение взыграло не на шутку. Медсестра суетливо переминалась с ноги на ногу, неудобно всё же кричать в гостях, но вопреки стеснениям и прочим неудобствам, она выкрикнула во весь рот: «Любовь Никитишна! Обед стынет, прошу к столу!».

Любовь Никитишна и пальцем не пошевелила. Она дрыхла на боку и признаков жизни не подавала. Плохи дела, медсестра ощутила над собой гнетущую тревогу, она обошла стороной кровать, ближе, чем на шаг не подходила, мало ли чего… Она женщина в летах, испугается ненароком. Но все меры предосторожности оказались напрасны, Любовь Никитишна без жизни в глазах, точно заворожённая, томно взирала на чугунные батареи.

«Любовь Никитишна… Любовь Никитишна…», вполголоса вторила медсестра, но в ответ лишь безмолвное согласие навевало тоску и уныние. Она сделал робкий шаг навстречу бездыханном телу, сощурила оба глаза и ахнула на всю квартиру.

Банка тёплого супа шлёпнулась на пол и разлетелась вдребезги. Густая жижа хлынула на ворсистый ковёр, с позволения сказать вышла из берегов, кусочки свежего мяса заляпали тусклые обои, и напуганная до жути медсестра опешила. Робкой поступью она подалась назад, осмыслила гибель Любовь Никитишны и рванула во всю прыть к телефону.

На скорую руку медсестра набрала нужный номер и сообщила врачам об утрате. Не прошло и семи минут, как машина скорой помощи вихрем влетела во двор и передним колесом стукнулась о каменный бордюр. Вой сирен голосил на всю округу, несмышлёный ребёнок тянул за самодельную верёвку цветной камазик и люди в белых халатах, быстром шагом юркнули под крыльцо. Лёгкий дождь моросил за окном и разводил мрачную сырость на безлюдном дворе.

Витасик щеками припал к окну и повесил нос на квинту. Грустью окатило, точно из ведра… И поначалу он терялся в догадках, ибо с какой вдруг стати врачи достали носилки! Но затем, когда на улицу вперёд ногами вынесли бездыханное тело, он быстро догнал умом, что к чему и почему…

Витасик докрасна растирал слёзы горя на щеках и внимал сей процесс. К подъезду вскоре подкатила чёрная машина, дверь отворилась и изящная туфелька ступила на побитый асфальт. Тяжёло, словно разводные мосты в Санкт-Петербурге, распахнулась задняя дверца автомобиля, и на улицу под моросящий дождь выскочил ребёнок. Стало быть, девочка, лет восьми, если не меньше. Владелицей чёрного автомобиля, была дочка Любовь Никитишны, фигуристая брюнетка Анна Георгиевна, а непутёвая девочка с плетёными косами имела честь, быть внучкой Аллой. Вылитая копия родной матери, что одна, что другая, один в один! И не верилось Витасику, что в молодые годы Любовь Никитишна собирала на себе взгляды похотливых мужчин и разбивала сердца ненасытным романтикам.

Вот же напасть думал Витасик, буквально вчера я делал ей массаж ступней, а сегодня люди в белых халатах, выносят Любовь Никитишну вперёд ногами. Ужас… Старая и одинокая, она была суровых нравов, не спорю, временами перегибала палку, но подчас казалось, что она держит в ежовых рукавицах половину города, да что уж там города, половину населения нашей необъятной страны. И что сейчас, думал Витасик, кто теперь займёт апартаменты Любовь Никитишны, кто теперь угостит его стаканом свежего молока. Массаж ступней он ненавидел всеми фибрами своей душонки, однако Любовь Никитишна запала на душу. Словом женщина суровых правил, но крайне умная. За её плечами развал Советского Союза, дефолт, кризис и целые поколения, а она и по сей день не сдавала обороты и одним лишь грозным взглядом вмиг усмиряла целые классы непослушных учеников. Вот она… «Укротительница змей», покидает окрестности двора на карете скорой помощи, а следом за ними нерасторопно плетётся чёрный автомобиль.

Глава 8

Господин Штрубель и потоп

Скоропостижная гибель Любовь Никитишна омрачила быт Витасика. Он, то и дело, что вспоминал о давно минувших днях и жаждал пригубить чудного молока. И сколько бы Витасик кружек не осушил, но не забыть ему согретый на плите стакан горячего молока Любовь Никитишны… Самое, что ни на есть чудо воплоти. Он приятен на вкус, излишне густой и между тем воздушный, точно вереницы пышных облаков тянутся по чистому небосводу. Витасик мог упиваться молоком до отвала, пока пузо не лопнет и согревать душу теплотой приятных воспоминаний, коих, кстати, находилось предостаточно. Но Витасик ни в какую не желал и мельком думать про ненавистный им массаж гадких ступней. И теперь, когда Любовь Никитишны не стало, Витасик мог облегчённо выдохнуть и забить на всё огромный гвоздь небытия. Но кошки на души скреблись нещадно. И сыпать соль на глубокие раны он отказался, добавил лишь в конце, что жизнь идёт своим чередом и терзать себя муками – дело пустое и не сулит ничего хорошего. В доме к смерти Любовь Никитишны отнеслись с прохладцей. Жильцы особо не нуждались в разговорах со старым человеком. Они Любовь Никитишну видели крайне редко и дружбу со старухой не водили.

Грусть, тоска и уныние, вскоре сошли на нет, однако забот от этого не поубавилось. На днях в квартире господина Штрубеля случился страшный потоп. Реки холодной воды хлынули прямо в квартиру и нанесли громадный ущерб холостяцкой берлоге. Всё случилось внезапно…

***

Витасик проснулся на заре. Первым делом, он раздобыл стакан тёплой водицы и смочил листья желтоватого фикуса. Хозяева спали крепким сном, правда, с минуты на минуту должен прозвенеть будильник и поставить весь дом на уши. Витасик не стал дожидаться хозяев и вовремя смылся в подъезд. Не любил он шум и гам, да и мать, думаю, в восторг не придёт, если обнаружит на пути в ванную косматое нечто. Витасик наспех переделал все дела по дому и с чистой совесть отчалил шастать по чужим квартирам.

Но нутром он предрекал скорую беду и держал уши востро, мало ли. Хозяева дремали, правда, были и те, кто только-только завалился на боковую и дал храпака, например, любители ночных гуляний. Домой, прожигатели жизни, вваливаются поздним вечером, либо на заре, пьяные в усмерть, и не снимая ботинок, падают на стылую кровать. Подчас, думалось, что помимо сна и гуляний, их ничего более не заботит, но на самом деле у весельчаков имелась работа, какая именно Витасик мог лишь догадываться, но она имеется, иначе, откуда они берут деньги на ночные кутежи.

Ради любопытства, Витасик принял решение наведаться в одну из холостяцких берлог, где обитала наглядная особь вечной гуляки. Женщин он менял, словно перчатки… Сегодня одна красавица с ним проснётся, завтра другая и все, как на подбор. Он отличался крайней непунктуальностью, поручать ему важные дела, например, вести учёт финансов на предприятии, стал бы чистой воды глупец. Витасик понятия не имели, что собой представляют финансы. По телевизору, однажды, услышал заумное словечко, и теперь при каждом наиболее удобном случае, говорит излишне мудрёными словами.

Витасик вошёл в скудные владения ночного гуляки, снял с хозяина квартиры лакированные ботинки, накрыл пьяное тело простынёй и сложил грязную обувь у входа. Витасик проявлял заботу ко всем хозяевам огромного дома, независимо от их положения в обществе. Вкупе выходит порядка 80 квартир, но все они это часть затхлой хрушёвки, а значит и частичка самого Витасика. Тут уж ничего не попишешь, он обязан следить за порядком в доме и стоять на страже квартир. Чтобы они делали без Витасика!? Он и цветы полить, горазд, и питомцев накормить, и подъезды все перемыть.

Нынче же Витасик глядел в оба, отменная чуйка всюду намекала на возможную напасть, вот только где состоится весь сыр бор, пока не ясно. Одно лишь понятно, сегодня будет жарко. Витасик неустанно шастал по квартирам и думал о сущности бытия. Что ими движет, люди весьма странные существе, неужели у них, как и у меня есть на стороне огромный дом, за который они в ответе. Какие силы их вынуждают вставать в семь утра, варить противный на вкус кофе и разбавлять столь ужасный напиток чудным молоком, одеваться согласно канонам современной моды и топать на работу. И так каждый день.

Витасик лениво шагал по бетонной лестнице, держался рукой за перила, и ветер во дворе дул умеренно, и ничего вроде в сущности не предвещало внезапной беды… Как вдруг, краем уха, он уловил змеиное шипение в одной из многих квартир. И все думы думные о людском бытие канули в лето, и некогда сельская пастораль была прервана таинственной напастью. Минутой ранее Витасик безучастно ходил по серым подъездам, собирал толщи окурок в пепельницы и думал о вечном. И теперь он вынужден, словно вихрь метаться по квартирам, да устранять неполадки в огромном доме.

Но прежде чем устранить неполадки, надо их отыскать. Витасик держал себя в руках, ибо ему не впервой подобного рода проблемы устранять. Он калач тёртый, знает, что к чему и куда… И рассусоливать ситуация некогда! Времени в обрез! Хрущёвка в беде и нет времени на пустословие! Здесь каждая минута счету! Витасик выбежал в подъезд и ухом прильнул к мёрзлой стене. Мочка заострённого уха вскоре околела, и спёртый воздух подъезда ударил точно в нос. Витасик напряг весь свой ум, сосредоточил каждый нерв в угоду общего дела и прислушался к чугунным трубам. Вода журчала на новый лад, значит, в одной из квартир, случилась пробоина, рванула труба, и грянул потоп. Витасик смежил веки, отмёл серую реальность на второй план и всем телом примкнул к дому.

Он плыл по течению, словно байдарка несётся по узкой реке, воды несли тело Витасик по чугунным трубам, старинная известь больно касалась узких плеч. Места в трубах становилась всё меньше и меньше, а Витасик всё плыл и плыл, в слепую, полностью доверившись хрущёвке. Он миновал последний закуток, столкнулся плечом к плечу с увесистой гайкой, получил весьма неприятную травму, и словно, пробка от шампанского, он пулей выскочил из огромной системы трубопровода. Витасик очнулся посреди комнаты, на ворсистом ковре, горячая вода хлестала ручьём и по самые щиколотки наводнила покои господина Штрубеля. Дорогой линолеум вздулся пузырями, и ворсистый ковёр отнесло к стене. На тумбе взобрался испуганный негодник Мурчик и надсадно мяукал во всю глотку. Взывал на помощь! И виной тому чугунные батареи. Они пришли в негодное состояние, отжили свой век, так скажем и дали течь. Газеты и журналы дрейфовали по гостиной комнате и от излишней влаги они быстро шли на самое дно.

Горячая вода, подобно Волге-матушке вышла из берегов и наводняла всё новые и новые просторы. На первых порах, одна лишь гостиная ощутила на себе всю мощь прорванной трубы, но вода била ключом и ползла в сторону прихожей, осваивать новые земли.

Кипяток обжигал бледные ступни, и Витасик рисковал быть сваренным в огромной кастрюле. Потому он вскарабкался на тумбу и сделал замечание лохматому негоднику. «Отойди чуток! Не видишь места мало…», роптал Витасик и уместился на краю невысокой тумбы. С высоты далеко не птичьего полёта, он орлиным глазом оценил всю ситуацию, взял пушистого кота на руки и пожаловался: «Ну и животина! Килограмм десять, не меньше». Якобы пушистый кот недовольно мяукнул и по щелчку пальцев, Витасик переместил их в спальню. Витасик застал спаленную комнату в полной сухости, и это значило, что кипяток пока не добрался до почивален господина Штрубеля. Весьма паршивое местечко… И разве можно здесь ночевать!? В голове не укладывается.

Однако в гостиной дела обстояли, куда хуже, домашние тапки и прочая обувь курсировала по комнате и стукалась о стены. Витасик бросил пушистого кота на кровать, а сам дал ходу в прихожую, спасать скудные пожитки господина Штрубеля. Благо, он ничего ценного в доме не держал. Господин Штрубель, как-никак птица высочайшего полёта и все скопленные сбережения хранил в банке под проценты, либо на карте. Да и сам господин Штрубель не был рад лишней трате кровно заработанных денег. И потому из обуви у него прихожей оставалась, разве что пара чёрных кед, тапки и обшарпанные ботинки. Потеря не велика, но всё же, господину Штрубеля придётся расчехлять кошелёк, а он терпеть не мог вынужденные траты. Он торгуется буквально во всём и везде… В ресторане, на рынке, в магазине, а в местах, где сбить цену не выйдет, он не захаживает… Обходит подобные заведения стороной, словно места прокажённые.

Витасик долго думать не стал, он тотчас же помчался в ванную комнату, встал на ободок унитаз, путём немалых усилий отворил железную дверцу и перекрыл общий стояк. Витасик переметнулся в гостиную и осмотрел чугунные батареи, откуда вёдрами сочилась горячая вода. Минуты две вода стекала на пол, а затем живая струя сошла на нет. Редкие капли горячей воды шлепались на пол, ущерб, казался, огромен, помимо линолеума, частично пострадала мебель, из строя вышла проводка, и красивые обои вздулись. И страшно подумать во сколько обойдётся ремонт в квартире. Да господина Штрубеля сердечный приступ хватит, когда он явится домой и застанет родную берлогу в крайне плачевном состоянии.