Настоящая жизнь

Сорок одинаковых серых строений, вытянутых рядами, как погребальные камни на кладбище.

Отец назвал его Дурдемо.

В шестидесятые годы на месте Демо было поле пшеницы.

В начале семидесятых жилое строительство, словно плесень, разрослось на нем с катастрофической скоростью: буквально за полгода. Это был пилотный проект, на пике тогдашней модной технологии сборных конструкций.

Демо. Демонстрация уж не знаю чего. В те времена люди, построившие эти дома, хотели что-то доказать. Может быть, тогда эти сооружения впечатляли. Но сейчас, двадцать лет спустя, от них осталось одно уродство. Красота, если она и была, смылась дождями. Поселок состоял из одной улицы, которая шла квадратом – дома стояли внутри квадрата и вне его. А вокруг раскинулся лес Повешенных детей.

Наш дом стоял вне квадрата. Он выглядел немного лучше других, поскольку архитектор проектировал его для себя. Но он уже давно не жил здесь. Дом был побольше, чем остальные, и посветлее: с высокими застекленными эркерами. И еще в нем был подвал. В целом он имел довольно дурацкий вид, скажем прямо, но подвал оказался нужной штукой.

Благодаря ему подземные воды не поднимались до уровня стен и те не начинали гнить. Остальные дома в Демо пахли залежавшимся полотенцем, забытым в мешке с принадлежностями для бассейна.

У нас не воняло, но зато в доме жили трупы животных. Я иногда задумывалась: а не лучше ли дом, в котором воняет?

Сад у нас тоже был побольше, чем у других. На газоне имелся даже надувной бассейн. Он напоминал тучную даму, заснувшую на солнцепеке. Зимой отец сдувал его, и на лужайке оставался круг коричневой травы.

А в глубине сада, прямо перед лесом, был загон, где держали козочек. На склоне, покрытом вьющимся розмарином.

Козочек было три: Бисквитка, Жозетка и Мускатка. Но скоро их должно было стать пять: Мускатка была беременна.

Мать привела козла для спаривания, это была целая история – из-за отца. Иногда мать способна на удивительные вещи. Когда речь заходила о ее козах, в ее нутре зарождалось некое подобие материнского инстинкта, позволяющее противостоять отцу.

Когда это происходило, на его лице появлялось выражение учителя, которого превзошел ученик. Он застывал с открытым ртом, тщетно пытаясь найти, что сказать в ответ.

Он знал, что каждая секунда промедления неуклонно разрушает его авторитет, как шар-баба разбивает дом, зараженный домовым грибком. Его раскрытый рот слегка кривился, и он издавал глухое рычание, словно разозленный фокстерьер. И мать понимала, что победила.

Она знала, что позже за это заплатит, но эта победа была важна для нее. При этом внешне мать не испытывала торжества; как ни в чем не бывало она возвращалась к своей обычной амебной деятельности.

Так вот, Мускатка понесла, и мы с Жилем возбужденно ждали наступления отела. Караулили малейшие признаки скорых родов.

Он смеялся, выслушивая мои объяснения по поводу процесса появления козлят на свет.

– Они вылезают из ее пиписьки. Будет похоже, как будто она какает, но вместо какашек появятся два ребеночка-козленка.

– А как они оказались в ее животе?

– Они не то чтобы там оказались, они их сделали вместе с тем козлом. Они были очень влюблены друг в друга.

– Но козел-то был у нас всего один день, козочка с ним даже толком не познакомилась, как они тогда могут быть влюблены?

– А, вот ты о чем… Так это и называется любовь с первого взгляда.

* * *

Если пройти через лес Повешенных детей и через поле таким образом, чтобы не заметил фермер, попадаешь на большой желтый песчаный холм. А если спуститься с него, цепляясь за торчащие корешки, попадаешь в лабиринт сломанных машин. Тут тем более нельзя допускать, чтобы тебя заметили.

Это было огромное кладбище металла. Я очень любила это место. Я гладила рукой каркасы и представляла себе сваленных в кучу зверей, неподвижных, но не утративших чувствительности. Иногда я разговаривала с ними. Особенно с новоприбывшими. Я говорила себе, что их, вероятно, нужно приободрить, успокоить. Жиль помогал мне. Вдвоем мы часами играли там, разговаривая с машинами.

Некоторые лежали здесь уже давно, поэтому с ними мы были хорошо знакомы. Одни – почти не испорченные, иные слегка поврежденные. Были и совершенно развороченные – капот всмятку, ходовая разбита. Словно их прожевала огромная собака. Больше всего я любила зеленую машину, у которой не было ни крыши, ни сидений. Такое впечатление, что всю верхнюю часть сдуло напрочь, как пену с пивного бокала. Я вот думаю, что же могло ее снести без остатка? А Жиль очень любил Бумбуляку. Вот как он ее называл. Бумбуляка. Она и правда была прикольная.

Казалось, что ее поместили в гигантскую стиральную машину без воды. Она была помята повсюду, со всех сторон. Мы с Жилем залезали внутрь и представляли, что нас крутят в стиральной машине.

Я садилась за руль и кричала:

– Бумбуляка! Бумбуляка! Бумбуляка! – прыгая на сиденье, чтобы машина затряслась. И чудесный смех Жиля несся вверх – выше и выше, выше, чем вершина песчаного холма.

Мы знали, что в случае чего нам придется драпать: если хозяин нас услышит, он обязательно прибежит. Лабиринт принадлежал ему, а он не любил, что туда приходят играть.

Взрослые из Демо говорили нам, что он ставит волчьи капканы, чтобы ловить детей, играющих возле его машин. Так что мы все время внимательно глядели под ноги.

Когда ему удавалось нас услышать, он прибегал с воплем: «Это что такое?» И нужно было бежать как можно скорее, чтобы он не мог нас схватить, нужно было перемахнуть через холм, цепляясь за торчащие корни, борясь со страхом, сковывающим дыхание, и бежать-бежать-бежать как можно дальше от страшного «Это что такое?».

Он был жирным и тяжелым и не мог так же быстро, как мы, вскарабкаться по песчаному склону.

Однажды Жиль уцепился за слишком тоненький корень, и тот обломился. Жиль съехал вниз, оказавшись в нескольких сантиметрах от громадных ручищ, которые потянулись схватить его. Он вскочил ловко, как кошка, я поймала его за рукав и потащила наверх, и мы избежали возмездия.

Когда мы оказались в безопасности, от перенесенного ужаса нас охватил безудержный смех. Мы побежали к Монике под сень плюща, чтобы рассказать ей эту историю.

Она посмеялась вместе с нами, но предупредила, что лучше ему не попадаться.

Моника встала перед нами – от нее, как всегда, пахнуло солнцем и пляжем – и своим гнусавым голосом, напоминающим старый клаксон, сказала:

– Маленькие упрямцы, вы должны знать, что есть люди, с которыми лучше не связываться. Зарубите это себе на носу. Есть люди, которые хотят испортить вам жизнь, омрачить вашу радость, хотят сесть вам на шею, чтобы вы не могли летать. Держитесь подальше от таких людей. А он как раз из их племени.

Я засмеялась, потому что представила, как владелец автомобильного кладбища садится на шею к Жилю.

Потом мы вернулись в Демо, потому что услышали музыку. «Вальс цветов» Чайковского. Грузовичок продавца мороженого, точного как часы, появился в этот вечер, как в любой другой.

Мы пошли просить у отца денег.

Жиль всегда брал два шарика. Клубника-ваниль.

Я покупала шоколад-страчателла с кремом шантильи.

Но крем шантильи мне было брать запрещено. Не знаю уж почему, отец не разрешал мне его заказывать. Поэтому я быстренько слизывала его, пока мы шли до дома.

Это был наш секрет – его знали я, мой брат и милый месье из грузовичка. Очень старый человек – лысый, высокий и тощий, в коричневом вельветовом костюме.

Он всегда говорил нам своим рокочущим голосом, улыбаясь одними глазами:

– Ешьте побыстрее, волчата, а то растает, потому что солнце яркое, ветер сильный, для мороженого нет ничего хуже.

* * *

Однажды летним вечером мама приготовила персики с тунцом, мы ели их на террасе из голубого камня, выходившей в сад. Отец уже вышел из-за стола и расположился у телевизора с бутылкой «Гленфиддиха».

Он не любил проводить время с нами. Я думаю, что в этой семье никто не любил момент, когда вечером все собираются вместе за ужином. Но отец навязал нам этот ритуал, как и навязал его себе. Потому что так надо. Семья должна ужинать вместе, в радость это или нет, все равно. Он видел это по телевизору. Вот только там у людей был счастливый вид. Особенно если они ужинали в пабе. Все спорили, смеялись. Люди были красивыми, они любили друг друга. Время, которое человек проводит с семьей, преподносилось как награда. Подобно конфетам «Ферреро Роше», это было лакомство, на которое человек имел право после долгих часов, проведенных на работе или в школе.