Очаг

Работа и в самом деле была выполнена качественно, придраться было не к чему. Но и эти люди только хмыкнули, изобразив на лице недовольство, проявляя солидарность с Гачы-кичиджиком.

Чем больше смущался Бегендик уста, тем громче становились крики заказчика. Кымышу-дузчы не понравилось, как повёл себя Гачы кичиджик, что тот назвал Бегендика пришлым. Хмурым взглядом он посмотрел на скандалиста и высказал ему всё, что хотел сказать:

– Эй, сын Патды, ты чего тут развыступался? Или тебе показалось, что здесь находится рынок Тахтабазара?

И только сейчас люди заметили старика, который сидел с хмурым видом позади них и был похож на представителей своего рода гапланов.

Крики сразу же прекратились. Да и Гачы-кичиджик стушевался, стал похож на собаку, услышавшую вой волка. Выхватив лопату из рук разглядывавшего её человека, обратился к старику:

– Кымыш акга, ты только посмотри на эту лопату, разве так её собирают? Причём, это лопата, которой я собираюсь работать на газы – очистке оросительных сетей. Ладно бы, она была нужна мне для переброски навоза, тогда претензий не было бы. Черенок её, словно змея, извивается и крутится в разные стороны, – и он протянул лопату Кымышу-дузчы. По тому, каким вкрадчивым и заискивающим стал голос Гачы кичиджика, можно было понять, что он хочет сделать Кымыша-дузчы своим единомышленником.

Кымыш-дузчы взял лопату в руки, повертел её и так, и сяк, а затем посмотрел на собравшихся, обдав их презрительным и насмешливым взглядом.

Бегендику показалось, что Кымыш-дузчы остался недоволен его работой, отчего у него совсем упало настроение.

– А ну, скажи, дорогой, чем тебе не нравится эта лопата? Какой ты в ней изъян нашёл?

– Да ты посмотри, Кымыш акга, как крутится черенок этой лопаты! – заверещал Гачы-кичиджик, чувствуя, что удача отвернулась от него.

– Черенок лопаты вставлен, как надо, дорогой, а если черенок кривой, почему ты не принёс другой, ровный? Если у тебя ручка лопаты кривая, мастер-то что может сделать? Принесёшь кривую палку, он вставит кривую, принесешь гладкую – получишь гладкую…[16 - Через несколько лет, вспоминая этот скандал, Бегендик уста говорил: «Я тогда пожалел, что переехал в это село, мне показалось, что меня все ненавидят. И если бы тогда за меня не вступился мой друг Кымыш ага, я бы в тот же день покинул это село».]

– А вот Хукги уста…– начал было Гачы, пытаясь доказать свою правоту, но старик сразу понял, куда он клонит, и не дал ему договорить, резко оборвал его:

– Короче, закрой свой рот! Знали мы твоего Хукги, он ничем не лучше этого мастера!

– Не говори так, Кымыш акга! Хукги уста – человек, мастеривший стволы для винтовок.

Кымышу-дузчы не понравилось, что Гачы кичиджик никак не унимался, стоял на своём, болтал всякую ерунду. Тряхнув полой дона, старик встал с места и со злостью отбросил лопату в сторону.

– Тогда иди и отнеси свою лопату Хукги уста, пусть он поправит её. Предупреждаю: ещё раз тронешь кузнеца, ничего хорошего не получишь. Тоже мне ещё, знаток мастеров нашёлся… Хоть отец твой немаленького роста, отчего твоя мать не родила тебя высоким и стройным? Да потому, что ты вырос из того семени, которое застряло в чреве матери. Так и мастер, какую ты палку принёс, из такой и выточил тебе черенок лопаты. Эх ты, пустобрёх…

Наступила тишина. Довольно долго никто не издавал ни звука. Лишь слабый горячий ветерок доносил шелест камышей со стороны оврага. Разочарованный Гачы кичиджик, подхватив отброшенную Кымышек лопату, ушёл, ворча и не оборачиваясь…

…После разговоров возле кузницы Бегендика Кымыш-дузчы вернулся домой с некоторым опозданием. Когда он вошёл в дом, Джемал мама, у которой уже остывал приготовленный ею обед, говорила сыновьям: «Отец ваш снова где-то приземлился на мягкой подстилке. Вы хоть поешьте, пока еда совсем не остыла!»

Послышался звук шагов и знакомое покашливание Кымыша-дузчы. Оставив за порогом свою обувь, он вошёл в дом, снял дон и папаху и бросил их рядом с тем местом, где обычно садился. В доме было жарко и пахло восхитительно вкусным обедом. Заняв своё место, он тотчас же поделился своей тревогой с сыновьями:

– Вы, наверно, тоже слышали, село опять наполнилось малоприятными слухами.

Оразгелди сразу же понял, что имеет в виду его отец:

– Да, слухи об очередной выходке новой власти уже заполонили всё село.

– Но эти слухи явно не исходят от сельсовета, – включился в разговор и Оразгылыч.

Подвинувшись вперёд, Оразгелди налил из кувшина пиалу холодной колодезной воды и выпил.

Джемал мама, чуть раньше пообедавшая вместе с невестками и внуками на той стороне очага, вытирая только что вымытую посуду, чтобы налить в неё обед для сыновей и мужа, не удержалась, вступила в разговор. До неё тоже дошли слухи о том, что у людей будут отбирать зерно.

– Интересно, забрав у людей всё зерно, что ли они детей заставят глину лизать? – она озабоченно посмотрела на окружавших её внуков, после чего продолжила. – Точно по поговорке: не сеял, не веял, зато на мельнице первый хозяин! И за налоги каждый год забирали пшеницу один раз, а в этом году уже два раза взяли. Видите ли, им ещё нужно зерна. Можно подумать, у нас тут горы зерна сложены, чтобы отсыпать им и отсыпать…

Кымыш-дузчы знал привычку жены вмешиваться в разговор, но сейчас ему это не понравилось, и он, нахмурившись, взглядом сказал ей: «Хватит уже, остановись!»

Джемал мама всё поняла. После этого она велела зевающим внукам, привыкшим рано ложиться спать, стелить постель и стала укладывать их.

И хотя жатва хлебов закончилась около месяца назад, разговоры о долгах, похоже, и не собирались затихать. В самом начале косовицы речь шла о том, что единоличные хозяйства должны в качестве пошлины отдать государству четверть собранного урожая. Но после того, как пшеница была убрана, это условие изменилось, и теперь надо было отдать государству ровно половину всей убранной пшеницы. Через пару недель после окончания уборочной страды сельсовет со своими людьми начал обхаживать село и требовать от дайхан опять зерно.

Но были в селе и люди, которые ни за что не хотели делиться с государством своим зерном. В ту же неделю специально прибывший из города прокурор, назвав таких, как Сапар-дараз, Гурбан-чанна, «изменниками», на глазах у всех арестовал и увёз в город. Продержав там десять дней, людей, запугав до смерти, отпустили. Вернувшись в село, Сапар-дараз рассказывал:

– Ой, да мы согласны были отдать зерно, лишь бы освободиться. Как же они там издеваются над людьми, что ты готов по их требованию собственными руками отдать им свою жену и мать!

Бескрайняя Россия, вот уже много лет не сеявшая в связи с гражданской войной, а если и сеявшая, урожаи не снимавшая, потому что сеять и выращивать из-за бесконечных распрей некогда, репрессировавшая и ссылавшая крестьян, испытывала страшный голод. В те дни Москва направляла срочные депеши с требованием от руководства Туркменистана Атабаева и Попока вагонов с зерном, которые должны идти непрерывным потоком. В этом году урожай зерна в Туркменистане уродился богатым. И даже после того, как государству была передана ежегодная дань, полные чувалы пшеницы стояли в домах людей, и хлеба хватило бы семье на целый год. Но даже если Туркменистан со своим населением отдаст всю выращенную пшеницу, накормить сотни миллионов голодных россиян было бы невозможно. И хотя голод пока ещё не заглядывал в дома местных жителей, но его предвестники уже начали появляться и здесь, угрожая людям и лишая их покоя. Они и без того жили в надежде на то, что оставшейся после дани государству пшеницы должно хватить семье, если к хлебу будет молоко да дыни и арбузы, что они смогут дотянуть до следующего урожая.

Однако руководители государства, похоже, не понимали этого. Они слали требование за требованием. Хотя ничего непонятного здесь не было. Им казалось, что пустыня Пенди состоит не из песчаных холмов, а из укрытых глиной амбаров, из которых можно черпать зерно. Люди не хотели отдавать последнее нажитое честным трудом, чувствовалось, что очерченный вокруг хлеборобов круг стал постепенно сужаться.

Оразгылыч подумал немного и высказал мысль, которую однажды уже пытался озвучить:

– А что, если и мы припрячем пару чувалов пшеницы, чтобы потом не бедствовать?

– Но это не выход, – возразил Оразгелди, сразу же возразив брату.

– Что же нам тогда делать? На пшеницу, как на зрелую девушку, слишком много охотников появляется.

– Это так. Но, отдаёшь ты своё зерно или не хочешь отдавать, они всё равно забирают его. И потом, где бы ты ни закопал своё зерно, эти ищейки всё равно найдут его и откопают.

– Ладно, найдут, но ведь для них это будет поводом, чтобы говорить: «Кымыши спрятали своё зерно, чтобы не делиться с новой властью, закопали его», – после чего начнутся гонения.

– Да, от них можно ждать чего угодно! – на этот раз Оразгылыч согласился с мнением отца и старшего брата.

– Не знаю, с чем это связано, но в последнее время Ягды сельсовет ополчился на нашу семью, так и хочет какую-нибудь подлость сделать, – Оразгелди вспомнил свою недавнюю встречу с ним на мельнице, и как тот высокомерно повёл себя.

В тот раз Оразгелди, дождавшись своей очереди, ждал, когда смолотят привезённое им зерно. Вдруг откуда-то появился Ягды и прошёл мимо него, сделав вид, что не замечает Оразгелди. Подойдя к мельнику, лицо которого было припорошено мукой, пнул ногой один из стоявших тут же мешков с пшеницей и заявил: поскольку мельница стоит на государственной земле и использует государственную воду, все, кто молол своё зерно, должны платить налог за мельницу, и что эти средства будут переводиться на счёт государства. Обычно при встрече с Оразгелди сельсовет Ягды, хотя и менялся на глазах, вёл себя достаточно корректно, называл «Оразгелди ага», расспрашивал о жизни, о семье. Но на этот раз он прошёл мимо Оразгелди как мимо пустого места, даже словом не перекинулся с ним. Идя обратно, проворчал: «Однако сыновья Кымыша шустрые, раньше всех свою пшеницу смололи. Когда можно что-то взять, они первые, своего не упустят». Оразгелди почувствовал, что Ягды говорит о нём, но из-за грохота мельницы не расслышал его слов. О том, что он говорил, после ему рассказал сам мельник. Выслушав старшего сына, Кымыш-дузчы, улыбнулся, словно услышал весёлый рассказ:

– Ай, что с него взять, этот человек любит показать свою власть. Зависть в нём говорит, вот и всё. И потом, разве он когда-нибудь в своей жизни видел такой достаток?! Не каждый может вынести чужое благополучие, – по-своему объяснил случившееся старик.

Как у главы семьи у Кымыша-дузчы тоже хватало забот. В голове постоянно вертелись мысли о том, как сохранить семью, не дать ей распасться, что для этого сделать. И даже во время чтения намаза веря, что Всевышний слышит его, молится о ниспослании мира и благополучия семье. Вот и сейчас, беседуя с сыновьями, он думал о том же, те же заботы и мысли не покидали его. И верил, что, если его сыновья будут дружны и бдительны, им удастся сохранить семейный очаг, никому не позволить разрушить его.

И всё же иногда, видя, как меняется мир, что надвигается неминуемая буря, у старика возникает чувство, будто никому не удастся устоять перед этим ураганом, и тогда испытывал настоящий страх.

Беседуя с отцом, Оразгелди и Оразгылыч вдруг разом начали зевать, после чего стали расходиться по домам.

Джемал мама, заняв свое место между внуками Аганазаром и Алланазаром, уже давно досматривала десятый сон. Увидев, что Алланазар выкатился из постели и докатился почти до самого очага, Кымыш-дузчы задержал Оразгылыча.

– Сынок, прежде, чем уйдёшь, ты перенеси Алладжана на его место! А то он лежит на жёстком месте!

– Ну да, они не могут спокойно лежать, начинают метаться, – проворчал Оразгылыч, на руках перенося Алланазара на постель, заодно бросив ласковый взгляд на своего сына Аганазара, который лежал сбоку, раскинув в стороны руки и ноги. В нос ударил исходящий от детей смешанный с чем-то приятный запах. И он вспомнил, как в таких случаях, беззаветно любя внуков, говорила мать: «В запахе ребёнка нет запаха мускуса, как у женщины-кайтармы или мазы[17 - Маза – вид дыни.], дети пахнут раем».

Выходя на улицу Оразгылыч ощутил, что жара заметно спала, лёгкий ветерок доносил со стороны тугаев смешанные с паутиной лягушачьи запахи. Потягиваясь и глядя на звёзды, он ещё какое-то время раздумывал о жизни.