Очаг

– Гуллы эмин, неужели нам теперь не осталось ничего другого, как стадом блеющих баранов двигаться туда, куда нас гонят?

Гуллы эмин, привыкший к тому, что его считали способным находить выход из любых ситуаций, понял, что Сейитмырт ага просит у него совета, как бы говоря: «Ты же всегда умел находить выход, почему сейчас ничего не предпринимаешь?».

– Честно говоря, ровесник, мне в голову не приходит никакого иного выхода, кроме как положиться на волю Аллаха!

– Неужели те, кто зовётся Атабаевым, Айтаковым, ничего не видят? Ведь в стране туркмен не останется, они как джины по свету разлетятся. С приходом большевиков часть разбитого народа бежала за границу, другая часть была вынуждена скрываться в песках. Им потом припечатали клеймо басмачей. Ну а мы вдруг стали кулаками, и теперь везут нас на край света. Или, может, они хотят истребить весь род туркменский?!

– Недирбая я близко не знаю, но Гайгысыз вроде бы приличный человек. С ним я немного знаком. Как-то при встрече Гурбанмырат сердар – Джунейит Хан сказал о нем: «В ваших краях, туркмен, есть один хороший вожак». Да я и сам как-то раз был собеседником Атабаева, когда он гостил у Акынияз бая.

– Но если вы знакомы, почему он не защитит вас?

– Значит, не может. Хотя русские и выделяют кое-кого из наших, называют большевиками, но, видно, не очень-то и доверяют.

Сейитмырат ага согласился с собеседником, сказав, что такие мысли посещали и его.

– Видно, когда им надо, наших сразу причисляют к чужакам, поэтому они остаются в стороне.

Гуллы эмин посмотрел на собеседника и многозначительно улыбнулся: «Да, ты прав, в последнее время это стало особенно заметно», – согласно произнёс он. Когда твоя воля находится в чужих руках, ты всегда будешь неродным, поэтому и отношение к тебе будет как к пасынку.

В своё время оба старика верили, если у руля страны стоит туркмен Гайгысыз Атабаев, он будет покровительствовать своему народу, не позволит причинить ему зло. Поэтому сейчас им особенно тяжело было разочаровываться. Но так уж устроен человек, что в трудные минуты всегда на что-то надеется, но не всегда его надежды оказываются оправданными.

Каким бы испытаниям жизнь не подвергала народ, отдельные хорошо живущие люди не чувствуют чужой боли, и это продолжается до тех пор, пока над ними самими не повиснет грозовая туча, а затем они слетят со своего пьедестала, и жизнь жестоко расправится с ними. Да, не каждому дано сопереживать другим, а тем в такое смутное время пытаться как-то противостоять режиму равносильно попытке устоять перед сметающим всё на своём пути мощным селевым потоком.

Ничего этого не зная и не чувствуя, дети безмятежно играли в свои шумные игры. И хотя в вагоне они испытывали те же трудности, что и взрослые, оказавшись на воле, охотно предавались своим маленьким детским радостям.

По ту сторону состава, в котором привезли ссыльных, сотрясая землю, то и дело с грохотом проносились поезда. Но поскольку состав ссыльных вытянулся в длину на приличное расстояние и был похож на крепостную стену, территорию за ним увидеть было практически невозможно.

Каждый раз, когда поезд останавливался, обязательным требованием сопровождающих его охранников было не перелезать под колёсами на ту сторону. А то, можно подумать, кто-то стремился лезть под колёса состава! Народ смиренно принимал положение, в которое попал. А уж если перед ними окажется ручей, кто захочет сунуться в неизвестное, что таится за спиной? Людям, переставшим понимать, где север, где юг, восток или запад, казалось, что их состав ходит по кругу мимо сёл, городов, рек и садов.

Чем выше поднималось солнце, тем сильнее прогревался воздух, в голову приходили мысли о том, что сейчас неплохо было бы оказаться в тени деревьев.

Место нынешней стоянки оказалось удобным как для взрослых, так и для детей. Их шумные игры, возбуждённые голоса радовали родителей. Они с удовольствием наблюдали за тем, как резвились их дети.

Алланазар вместе с отцом и братом обедал недалеко от места раздачи еды. Поев, он взял брата Рахманназара за руку и отвёл его к матери, которая всё ещё находилась возле воды, позвал её поесть, после чего смешался с толпой новых друзей и включился в игру.

Оразгелди полулежал, карауля оставленную для жены еду, а сам посматривал в ту сторону, где в окружении людей находился Гуллы эмин. Там о чём-то живо беседовали, и сейчас это место напомнило ему Холм споров гапланов. Как только Огулджума придёт, он обязательно пойдёт туда. Но обстановка еще через некоторое время вдруг резко изменилась. Охранники ссыльных неожиданно собрались возле своего командира и стали что-то шумно обсуждать, кричать друг на друга, а после спешно собирать народ и загонять его в вагоны. Явно что-то случилось, раз они устроили такой переполох, только люди сразу понять не могли, что произошло. Естественно, им этого никто не докладывал. Оразгелди поднялся на ноги и стал высматривать жену и сыновей, в его взгляде было беспокойство. Затем он подошёл к стоявшим неподалёку от него двум мужчинам. Вытянув шеи, они удивлённо смотрели в ту сторону, откуда охранники спешно сгоняли народ.

– Что это с ними вдруг случилось? Пожар что ли начался? – спросил, подходя к ним, Оразгелди.

Тот, что ниже ростом, ответил:

– Вот и мы удивляемся, – и пожал плечами, посмотрев вокруг.

Теперь уже абсолютно все – взрослые и дети смотрели в сторону поезда. Сейчас толпа напоминала отару овец, которая спокойно паслась, но вдруг, чем-то напуганная, резко повернула назад.

Подгоняя людей приказными выкриками, солдаты загнали их в вагоны, после чего внимательно провели перекличку людей, которых они везли, сверяя со списком. Только после этого стало известно, что человек по имени Нурягды каким-то образом обвёл охранника вокруг пальца и сбежал.

– Вот свинья, зачем он это сделал! – стали возмущаться люди, понимая, что теперь всем будет несладко, что отношение к ним изменится, громко осуждали беглеца.

Но побег состоялся, и изменить было ничего нельзя. Осталось только принять это как данность.

Даже после того, как людей загнали в вагоны, поезд ещё долго стоял на путях, возможно, ждали результатов поиска. И только после полудня, скрипя и трясясь, состав с трудом сдвинулся с места. Постепенно набирая скорость, поезд снова повёз людей в неведомую даль. Не смотря на то, что двух умерших сняли, проветрили вагон опять наступила былая духота, нечем было дышать.

* * *

Прибыв в Ташкент, ссыльные поняли, что жара накрыла этот большой город сверху донизу. Сейчас он был похож на раскалённый котёл, и в нём вместе со своим скарбом жарились эти несчастные люди. По ночам при отсутствии движения воздуха духота стояла невыносимая.

Состав с ссыльными остановился перед зданием вокзала, после чего откуда-то, немыслимо дымя, прикатил небольшой паровоз, и прицепив к себе состав, отогнал его на запасной путь в безлюдном месте недалеко от вокзала. Отсюда красивое здание вокзала было повёрнуто обратной стороной к тому месту, где остановили состав с ссыльными. Неподалёку виднелись небольшие жилые домишки, образовавшие что-то похожее на небольшое село. Между ними пролегла сквозная улица, по которой шли пешие, ехали на арбах люди. Некоторые из них останавливались и с интересом разглядывали незнакомых людей с детьми, расположившихся возле вагонов. После побега Нурягды отношение охранников к ссыльным резко изменилось, причём, в худшую сторону. Теперь они совершенно не были похожи на прежних казавшихся милосердными охранников, всячески старавшихся облегчить участь этих несчастных людей. Теперь стоянка поезда длилась не более двух часов, а если он стоял дольше, двери всё равно не открывались. Людей не выпускали из вагонов, еду теперь раздавали у входа в вагон, в этой тесноте. Если поезд останавливался в пути, людям всё равно не разрешали выходить из вагонов, чтобы размять суставы и подышать свежим воздухом. Видно, начальство тоже получило по шапке за допущенную оплошность. Теперь командир только раздавал приказы: «Никого не выпускать, двери закрывать вовремя. Быть бдительными. Видели же, что получается в противном случае!» Он ходил вдоль вагонов с видом недовольного петуха и отдавал приказы. Страдали безвинные люди от духоты, запахов, грязи. Женщины про себя сыпали проклятья в адрес тех, кто подверг их таким страшным испытаниям, и молились, веря, что Господь обязательно услышит их молитвы, поможет им и накажет злодеев.

Люди понимали, что не смогут долго выдерживать такое положение. Они даже думали, что сейчас даже смерть была бы им предпочтительнее, во всяком случае, она бы избавила их от таких унижений и страданий. Хотелось, чтобы поезд не стоял на месте, под солнцем, а двигался, потому что тогда хоть какое-то движение воздуха начиналось, и людям чуточку становилось легче.

Сидя в душном вагоне, люди продолжали возмущаться поступком беглеца. «Спрашивается, чего ты раньше ждал, почему не бежал из дома, как ты мог бросить здесь жену и детей, оставить их на произвол судьбы, чтобы самому было хорошо?! Ты не просто свинья, ты негодяй, подлец, мерзавец!»

Проклиная беглеца, люди не выбирали выражений. У него была приятная жена с большими карими глазами, среднего роста, крупноватым носом, который совершенно не портил её лица. С ними было двое детей, очень похожих друг на друга мальчик семи-восьми лет и девочка трёх-четырёх годков. В тот день, когда бежал её муж, она, прижав к себе детей, испуганно отвечала на все заданные требовательным тоном вопросы. Пожимала плечами, плакала. И теперь, словно выплакав все слёзы, она сидела молча, закутавшись в пуренджек и опустив голову. Было видно, как страдает женщина, как сильно переживает предательство мужа. Люди с их стороны смотрели косо. И даже её дети больше не подходили к другим детям, словно опасаясь, что они могут вытолкнуть их из своего круга.

Поначалу смотрели на семью беглеца неприязненно, но после, видя, как страдают эти ни в чём неповинные несчастные, смягчились. Теперь весь их гнев был адресован беглецу: «Только попадись нам в руки, сволочь!»

Проснувшись среди ночи, Оразгелди увидел распростёртые возле него тела спящих людей. Как и всегда, пока окончательно не очнётся ото сна, Оразгелди не мог понять, где он находится. И без того, мучимый тяжёлыми мыслями, он лишь недавно заснул. Посмотрев сквозь щель в стене вагона из досок, он увидел, что тёмная ночь ещё не закончилась, а это значит, что он может ещё немного поспать. Поезд стоял в темноте. Подвинув немного к стене свернутый вчетверо тулуп, который использовал вместо подушки, Оразгелди увидел, что спящий между матерью и Алланазаром Рахманназар лежит, закинув нога на ногу, в неудобной позе. Осторожно подняв ножку ребёнка, уложил его удобнее. Собравшись лечь, чтобы ещё немного поспать, Оразгелди услышал рядом с собой шмыганье носом человека, который явно не спал.

Повернув голову в ту сторону, он увидел жену Нурягды, которая сидела, похожая на тёмный холм, и шмыгала носом, плакала. Он и прежде видел, что с тех пор, как бежал её муж, женщина перестала спать ночами, сиднем сидела возле детей, оберегая их от неведомых бед и несчастий. Увидев проснувшегося Оразгелди, женщина обратилась к нему с просьбой:

– Вы не могли бы дать мне немного воды?

Взяв сосуд с водой, Оразгелди хотел подвинуться к женщине ближе, но она опередила его и смущённо протянула пиалу. Как только пиала была наполнена водой, она резко отдернула руку, словно кто-то мог выхватить из её рук посуду, и тихо поблагодарила Оразгелди:

– Спасибо!

Положив голову на подушку, Оразгелди всё равно не смог уснуть. Долго не отпускали мысли о несчастной судьбе этой женщины, никак не мог понять, как можно было бросить такую замечательную семью и куда-то бежать.

В первый раз Оразгелди увидел её мужа в Мары, и он тогда сразу пришёлся ему не по нраву. Ему не понравилось его бледное лицо, бегающие голубоватые глаза. Он тогда подумал: «Нет, этот человек не может быть хорошим, на его лице бесы видны». А однажды, во время какого-то мужского сбора этот человек вдруг начал нести ахинею хвастаясь. А речь шла о том, как он женил младшего брата и какие призы приготовил для победителей скачек и гореша.

И даже стал хвастать, какими блюдами кормил гостей, мол, ни у кого не бывает такого угощения.

Вот и вышло по поговорке: «Змея ненавидит мяту, а она растёт возле её норы». Надо же было такому случиться, чтобы Нуряглы вместе со своей семьёй расположился прямо напротив Оразгелди.

* * *

С тех пор, как они отправились в путь, Оразгелди ни разу вдоволь не поел. Взятые с собой в дорогу каурму и кульче – молочные лепешки он расходовал экономно, чтобы детям досталось больше еды. Помимо этого, они захватили с собой сёк – сухое варенье из дыни, вяленую дыню, сушёный урюк, гурт – солёные кисломолочные шарики. Помнится, мать буквально силой заставила их взять всё это с собой, а они не хотели лишнего груза. Сейчас он был благодарен матери за такую заботу, ведь она всё предусмотрела! Для детей это стало хорошим подспорьем, да и неплохим питанием, если ещё и кусок чёрствого хлеба при этом найдётся.

Когда голод совсем уж одолевал, Оразгелди тоже мог закинуть в рот кусочек чего-то – урюка, гурта, потом долго разжёвывать, держать во рту, имитируя чувство насыщения. Белый суп давали всего один раз в день, но если в горячий суп добавить немного каурмы, получается очень даже вкусное блюдо. Как и многие люди, они с женой были благодарны тому, что их вообще кормят, пусть даже так скромно. А если бы и этого не давали, что тогда? Жаль, нет возможности и условий, а то Огулджума, добавив в эту бледную жижу ещё немного воды и прочих продуктов, приготовила бы обед на всю семью, да такой вкусный, что пальчики оближешь! Увы, теперь всё это стало недоступным и невозможным. Но, как и все остальные, Оразгелди уже свыкся с существующим положением дел. Он понимал, что сейчас главное не дать в обиду детей и как-то устоять перед этим бурным потоком, не захлебнуться в нём. У них и прежде в семье был мир и лад, но теперь, оказавшись в экстремальной ситуации, он как-то по-особому стал ценить семью. Каждый раз, когда наступало время обеда, они с женой старались первым делом накормить детей, сам же он лишь изредка окунал ложку в миску с едой, делая вид, что тоже ест. Жене, которая сидела рядом и кормила самого младшего, смазывая его губки едой, он говорил: «А ты что сидишь, клюёшь, как птичка, ешь, всем хватит!» Хотел, чтобы жена тоже хорошо питалась, ведь ей столько надо сил, чтобы выдержать долгую дорогу, да ещё за детьми смотреть! В свою очередь, жена беспокоилась о нём. «Ты тоже поешь, акгасы, как бы в голодный обморок не упал. Возьми хотя бы немного каурмы с хлебом поешь, кульче у нас достаточно, эти лепёшки на молоке и яйцах замешаны, сытные. Да и они хоть что-то дают из еды, так что, Бог даст, не пропадём!»

По натуре своей Оразгелди был человеком сдержанным, никогда не вмешивался в чужие разговоры, и, если его не спрашивали, ничего не рассказывал.

Чаще всего он сидел, прислонившись к стенке вагона, и о чём-то своём думал. Он то и дело вспоминал своё родное село, друзей и близких, то, как их погрузили на телеги и увозили из дома, короткую встречу с младшим братом в Мары, слёзы его сына Аганазара, обнобнявшегося с Алланазаром который не хотел расставаться с ними.

Вспоминая всё это, он чувствовал и не терял надежды, что рано или поздно вместе с семьёй вернётся на Родину.

Конечно, погружаться в такие мысли было грустно, но этого желала душа, они же, эти мысли, успокаивали, вселяли надежду.