Забыть нельзя помнить

– Впервые я столкнулась со смертью в далеком семьдесят седьмом. Мне было шесть. Начался май. Все вокруг цвело и пахло. Трава сочная, солнце горячее, бабочки яркие. Моя няня, милейшая старушка Прокоповна, повела меня на прогулку в прекрасный яблоневый сад, принадлежавший нашему поселку. Сейчас я попробую перенестись в этот, один из дней, который не затерялся бесследно в сотнях других прожитых. Значимых дней в моей жизни на самом деле было не так много. Дни, которые въелись в память навсегда и которые сильно повлияли на то, кем я являюсь сейчас, можно сосчитать на пальцах. У всех оно так. Но как же мне иногда хочется, чтоб некоторые из них навсегда сгнили, а не продолжали кровоточить даже спустя много лет.

Прикрыв глаза, я практически проваливаюсь в тот день и час. Со всех сторон меня окутывают странные новые ощущения – никотиновое опьянение, волнение от возобновленной способности произносить слова и мелкая дрожь от предстоящего погружения в прошлое, равнозначное трансу.

Урок

Весна 1977 года

С широко раскрытыми глазами я, кроха шести лет, стою и смотрю на тело незнакомой старушки, болтающееся на дереве. Ее губы черные. Ее кожа желто-синяя. От нее разит туалетом и протухшими яйцами или чем-то вроде того. Тонкая шея перетянута ремнем, привязанным к одной из веток.

Я не понимаю, что происходит, но замираю на месте, и только удивленные глаза бегают туда-сюда, опасаясь обнаружить еще кого-то живого или мертвого рядом.

Я ничуть не испугалась. Дети боятся только тех вещей, которых велят им бояться взрослые, а в моем перечне страхов не значилась реакция на встречу с трупом. Я с любопытством рассматриваю яркий наряд старушки: на груди сверкают увесистые гроздья крупных алых бус, синее ситцевое платье с широкими рукавами и резинками на их концах в огромные красные маки, белоснежный, почти прозрачный платок с бахромой и вышивкой на голове, а ноги обуты в новехонькие коричневые туфли на небольшом каблучке с ремешком. Я никогда не видела более красивого наряда ни на одной из живших в нашем поселке женщин. Мама всегда предпочитала сдержанные, почти мрачные цвета. Няня, Прокоповна, всегда была либо нежно-розовой, либо небесно-голубой, либо золотисто-песочной – приятные оттенки любых существующих цветов. А тут столько всего и сразу! Вот только прекрасный наряд портило до ужаса истощавшее лицо, запавшие щеки, ладони с целыми траншеями грязи, устрашающие ногти. Прекрасное и ужасное в одном просто загипнотизировали.

– Матерь Божья! – неожиданно и слишком громко раздается позади меня, заставляя вздрогнуть и прийти в чувство.

Оборачиваюсь на голос Прокоповны. За все шесть лет своей жизни я никогда не видела на добром лице няни такого ужаса. Она подскочила ко мне и, развернув лицом к себе, крепко прижала.

– Ведмежонок, дитя мое дорогое, ты не должна была этого видеть! Господи Иисусе! Что ж это такое творится?! Ильинична, что ж ты натворила?.. Идем, Кирочка, быстренько идем за помощью. Нужно милицию вызвать да людей оповестить о такой находке.

Крепко сжав мою руку, Прокоповна практически насильно вытащила меня за пределы цветущего сада, но я все же умудрилась пару раз оглянуться, чтоб навсегда запомнить красоту ярких маков и уродливость смерти.

На пути к моему дому Прокоповна успела оповестить всех встретившихся нам людей о страшной находке. Все встречные лица без исключения искажал ужас, такой же, как застыл на лице Прокоповны.

– Милая Кирочка, во имя всего святого, не рассказывай родителям об этом ужасном эпизоде. – Прокоповна усадила меня на табурет за кухонным столом, а сама присела на корточки и взяла мои ручки-сардельки в свои вяленые-осьминоги. – Врать не нужно. Я всегда за правду, и тебе это прекрасно известно, но в этот раз не стоит с правдой торопиться. Просто не спеши делиться новостью, я сама сообщу твоим родителям, если до меня кто не успеет, о трагедии. То, что в саду мы с тобой гуляли, не страшно, это можешь не утаивать. А если спросят – находку нашла я, а ты в нескольких шагах цветы на лужайке собирала и ничего не видела. Может, Господь милует, и никто и не спросит. Договорились?

Для маленькой меня Прокоповна была ангел во плоти, и не сделать так, как она просит, я просто не могла. Из уст няни я принимала за чистую монету все! Скажет она на черное – белое или что снег – это дело рук ангелов, которые шалят на небе, значит, так оно и есть. Я доверяла ее опыту безоговорочно. Я впитывала в себя все, что произносили когда-либо бледные губы Прокоповны, как пустыня впитывает случайно пролитую на ее территорию воду.

– Договорились, – шепчу и опускаю глаза вниз.

– Ведмежонок мой расчудесный, как же нам все это пережить? – Прокоповна нежно прижимает меня к груди, в которой бешено колотится сердце.

Больше о том, что мы видели среди цветущих яблонь, Прокоповна не обмолвилась ни словом. Я же до конца дня терзалась миллионом вопросов, но задать их не решалась.

Ближе к вечеру домой явилась мама, и первое, что прозвучало из ее уст, было:

– Прокоповна, это правда?

– Да, милая.

Это единственное, что я слышала. Я играла в гостиной и не могла видеть, что творится на кухне, куда поспешила мама и где хозяйничала Прокоповна. Среди игрушек, разбросанных на ковре, у меня и куклы, и кастрюли со сковородками, и солдатики, и плюшевых зверят полно, неваляшки, юла, но все мысли остались в саду. Я самостоятельно пыталась понять – что это было, но ничего не выходило. Все прояснилось на следующий день, а затем я охотно обо всем забыла. Думала, что обо всем.

С утра пораньше мама снова убежала на работу, а отец всегда уходил из дому ни свет ни заря. Я и Прокоповна снова были предоставлены друг другу, и первое, что прозвучало из моих уст, – съедающие изнутри мой детский любознательный мозг вопросы.

– Прокоповна, а что это вчера было?

Старушка сидела в двух шагах от меня, на скамье. Еще до моего рождения отец соорудил у нашего двора песочницу, хотя «отец соорудил» – это ложь, он просто дал указания своим подчиненным. Сидя в песочнице с десятком разноцветных игрушек, предназначенных для игр с песком: лопатка, грабли, ситечко, пасочки, ведерко, – я решаюсь начать такой важный для себя разговор.

– Что именно, Ведмежонок?

Гадая, то ли няне вдруг память изменила, то ли я неправильно спросила, я повторила попытку докопаться до истины.

– Ну та бабушка вчера… Почему она висела на дереве? Почему от нее воняло, если она так нарядилась? Что она делала в саду? Кто ее повесил на дерево?

Прокоповна непривычно долго подбирала слова:

– Милая, не стоит ворошить вчерашний день. Ни к чему это.

– Но ты ведь всегда учила меня, что всегда нужно спрашивать, если чего не понимаешь. Как ты любишь повторять? Как, а?

– Глупый не тот, кто не знает и спрашивает; а тот, кто не знает и узнавать не стремится. – Старушка медленно и как-то по-особому грустно выдыхает. – Что ж, сама виновата. Но ты, милая, права – ответы нужно получать, если того требует нутро.

Бросив все, я понеслась к скамейке со скоростью соседской кошки, которую мне ни разу не удалось поймать. Усевшись поудобнее, с воодушевлением уставилась на несчастную няню, которой от моей любознательности деваться было некуда.

– Ты ведь знала Ильиничну? – Живо мотаю головой из стороны в сторону, всем видом показывая уверенное «нет». – Как «нет»? А кто же вам молоко и яйца всегда приносил? Кто клумбы ваши вскапывал? Кто каждую осень овощами да фруктами ваш подвал заваливал?

Я напряглась. Как бы ни старалась расшевелить свой крохотный мозг, кроме скрюченной черной бабки, сжимающей в руках сооруженную из платка котомку с яйцами, грязной старушки, копающейся в нашем саду, из рук которой я никогда не принимала даже самых ароматных пирожков – вспомнить никого не удалось.

– Я никогда не видела ту бабушку. Я тебе точно говорю, я бы ее запомнила. А нам яйца с молоком приносит очень страшная бабушка в черной грязной одежде. И клумбы копает, и яблоки с картошкой приносит тоже бабуля очень страшная.

– Дитя… – Прокоповна слабо улыбнулась и провела ладонью по моей косе. – Эта бабушка, которая так тебя пугала, и была Ильинична. Зачем для тяжелой работы красивые наряды примерять? А вот в последний путь – другое дело.

Я тут же раскрыла рот, но няня предугадала мой вопрос.

– Что такое «последний путь»? – И дождавшись моего кивка, продолжила: – Это когда человек больше не будет ходить по этим тропам да дорожкам никогда, но прежде чем отправиться в лучший из миров, он проходит свой последний путь здесь. Вот поэтому Ильинична и нарядилась, чтоб в другой мир проследовать красавицей.

– Но у нее только вещи красивыми были, а сама-то она все равно не красавица.

– Да, Ведмежонок, жизнь не оставила ей шансов сберечь красоту.

– Это как?

– Судьба у нее очень сложная и тяжелая была. Слишком много горя она хлебнула и под конец сломалась.

– А как это «горя хлебнуть»?

– Какая ты у меня любознательная, не перестаю удивляться. Это когда много плохого жизнь преподносит. А Ильиничну она не пощадила. То война, то голод, то ссылка, то муж погиб, то ребенок, то болезнь… Много всего было, о чем вам, милая, знать не обязательно. Главное вот что – нельзя поступать так, как поступила Ильинична, что бы в жизни ни происходило.

– А как она поступила?

– Плохо. Очень плохо. – Прокоповна подняла глаза к небу. – Ты знаешь, кто такой Господь Бог?

– Нет, – растерянно прошептала я в ответ.

– Ничего удивительного, твоим родителям по должностям не положено даже думать о нем, не то что говорить. Твой возраст не совсем удачен для подобных бесед, но я все же попытаюсь объяснить тебе кое-что в нескольких словах, а остальное узнаешь в свое время. Бог – это наш создатель и хранитель. Ты, я, твои родители и все остальные люди, звери, птицы, рыбы, природа, погода – все в нашем мире – когда-то очень давно создал Господь и на протяжении многих лет хранит и оберегает собственное творение.