Рехилинг

– Ты тоже ела это «птичье молоко»!

– Я ради тебя, папа! Я стараюсь вести себя нормально! Оно несъедобное, а я давилась!

Папа понял, что ему нечем крыть, и стремительно удалился в свою комнату. Послышался щелчок замка на ручке. Хочет дождаться, когда я уйду в бабушкину комнату, и улизнуть, поняла я. Бережёт энергию.

Раздались звуки салюта и выстрелов, а может быть, лопнувших шин. В девяностые звук выстрелов был привычен уху жителя провинциального города.

Вдруг совсем близко через железную дверь квартиры я услышала женский плач. От двери потянуло холодом сквозь щели прямо на мои голые ноги в шортах. Через глазок я рассмотрела, что окно на лестничной площадке распахнуто настежь. В подъезде свистел холодный ветер, стучала рама.

В день, когда выпадает первый снег, происходит много интересного.

На окне спиной ко мне сидела тёмная фигура, по силуэту грузная девушка в мини-юбке. Она протяжно рыдала с завываниями, иногда гневно выкрикивая что-то нечленораздельное.

Загривком я почуяла опасность.

Я отперла и приоткрыла дверь, высунула голову:

– Здравствуйте!

Девушка не реагировала.

Тёмная фигура сидела свесив ноги наружу прямо на проспект с текущим потоком отдыхающих. Праздник стихал. Крупная девушка немногим старше меня раскачивалась и мычала. На её плечи была накинута просторная куртка из толстой кожи, похоже, мужская.

– Эй, привет! – я тихонечко позвала, выйдя за порог своей квартиры.

В лестничной клетке стояла звонкая тишина. Соседи, наверное, ушли на праздник.

Девушка закричала громче, закачалась как маятник и кинула бутылку пива вниз перед собой. Мелькнули длинные розовые ногти. Через две секунды послышался звон разбитого стекла. Пятый этаж. Под окнами асфальт, остывающий после ног множества прохожих; замешанный в грязь мокрый снег застывал в тонкий лёд.

– Глаша! – я услышала раздражённый полушёпот отца.

Он стоял в дверях, резким жестом приказав мне вернуться. Спорить с ним сейчас было опасно, глаза сверкали.

Я обиженно прошлёпала мимо него тапочками, но почувствовала, как его спина подобралась в рабочем напряжении – раз в трое суток он приходил с дежурства именно таким: сосредоточенным, с застывшим взглядом, полностью погружённым в момент, не замечающим меня.

– Сиди в комнате, никуда не выходи, – процедил отец сквозь зубы.

– Я хотела помочь.

– Иди.

Он спустился к девушке. Обычно двигающийся плавно, как кошка, отец ступал через ступень медленно и сгруппировавшись, как будто нёс тяжёлый шкаф. Дело плохо, поняла я.

Встав позади входной двери, я прислушивалась: толстое железо приглушало звуки. Я не различала слов, только интонацию. Я то прислоняла ухо к двери, закрыв глаза, чтобы услышать больше, то заглядывала в глазок. Таким образом собирая полученные фрагменты в общую картину.

Отец стоял в нескольких шагах от девушки. Когда он пытался приблизиться, она резко вскрикивала и качалась. Со стороны ситуация могла показаться смешной, но изнутри мы прекрасно ощущали, что идём по потусторонней грани, и я, и папа, – мне казалось, что я изо всех сил помогаю папе морально за своей дверью.

«Пожалуйста, пусть всё закончится хорошо», – шептала я в свой кулачок.

Девушка намеревалась прыгать без всяких шуток – бёдрами она уже сползла глубоко на карниз. В пьяном трансе. Присутствие зрителей её только раззадорило. Одно движение – и мы увидим пустой подоконник.

Девушка была высокой и полной, мой отец был намного миниатюрнее. Броситься и вытащить её он бы не смог.

Папа не задавал вопросов, он что-то утверждал короткими спокойными фразами. В них не было страха, в них не было жалости, в них было уважение и любовь к этой чужой женщине-человеку. Возможно, он говорил ей, что она красива или что у неё будут дети, я не знала.

На своей работе папа часто ходил по грани, но сейчас он был не уверен в себе – я видела это по его растерянной позе.

Девушка начала отвечать. Интонация гуляла, то поднимаясь высоко на крик, то превращаясь в глухие горловые рыдания. Наверное, она рассказывала о том, что с ней случилось. Во всём этом звучал вопрос «почему я?» «за что?» и ещё сомнения в том, что с ней это случилось реально, а не приснилось ей.

Если бы папа увидел, что я подслушиваю, он бы меня не пощадил.

Девушка тихо всхлипнула и дала папе подойти ближе. Он резко взял её сзади за плечи и втащил на лестничную площадку.

Нелегко тягать такую слониху, подумала я. В то же время я рефлекторно расслабила горло и смогла сделать глубокий вдох.

Я отшатнулась от двери, услышав приближающиеся шаги. Гости из потустороннего мира поднимались медленно. Я спряталась в комнате с растениями, но на всякий случай высунулась в коридор.

Папа зашёл в квартиру первым и сразу тихо обратился ко мне:

– Зайди в комнату и никуда не выходи оттуда, пока я тебе не скажу. Поняла?

Это звучало так жёстко. Я поняла, что он думает: девушка смутится, увидев меня, и это плохо подействует на доверие, установившееся между ними.

Он предупредил её, наверное, что дома его дочь, врать бы он не стал.

Я, кстати, интуитивно понимала причину. Мужчины нанесли ей травму, и она только что согласилась послушать другого мужчину и пошла с ним в квартиру, чтобы спокойно поговорить. Увидев подростка-девушку, ей должно было стать хуже от осознания своего положения. По интонациям мне показалось, что папа разговаривал с ней наравне, он ни разу не дал понять, что он сочувствует, это в таком деле самое опасное. Человек презирает себя, он на краю, и, если уловит в чужих глазах неверную реакцию, может рвануть, как раненое животное.

Папа, как всегда, подразумевал, что я могу добавить неточное действие к сложной партитуре его эмоционального сценария, который он только что на лестнице придумал. Папа, как всегда, меня недооценивал.

Однако я не стала спорить, а скрылась. По звуку открывшейся двери, по тяжёлым осторожным шагам, прошествовавшим направо к кухне, я догадалась, что девушка уже решила остаться жить на земле, теперь ей нужен проводник обратно в нормальную жизнь.

В комнате громко тикали часы – настенные деревянные, похожие на гроб для маленькой птицы, например скворца. Безмолвные растения, увивающие стены как гобелен, щедро делились со мной покоем, но я всё равно волновалась, тело вибрировало. За окном припозднившаяся мамаша вывела гулять ребёнка в комбинезоне. Ребёнок крутился на железной карусели. В сумерках было уже не различить цвет одежды.

По затихавшему бубнежу за стеной я пыталась определить ситуацию.

На подоконнике стояли стеклянные банки с крышками, в которых отстаивалась водопроводная вода для полива цветов. Я слила воду из одной банки в горшок большого красного куста с мясистыми листьями и попыталась лучше услышать то, что за стеной, прислонив пустую банку как усилитель звука. Вопреки увиденному в фильмах это не помогало. Я слышала интонацию, но не разбирала слов.

Девушка рассказывала папе всю свою жизнь, периодически протяжно, с подвываниями, рыдая.

По тому, что я успела увидеть – её спине, мелькавшим длинным ногам в чёрных, не по-зимнему прозрачных колготках, по тяжёлым шагам, запаху духов, оставившему шлейф в коридоре за дверью, по её реакции на моего папу, импозантного мужчину, который сумел внушить ей доверие, – я понимала, что девушка красива вульгарной, прямой красотой, которую любит подчёркивать косметикой и вызывающей одеждой: привычна к мужскому вниманию, ищет его и самоутверждается им.

Несколько раз свистел закипавший чайник. Папа редко и тихо шелестел, задавая вопрос.

Грудной голос девушки с низкими, соответствующими комплекции нотами лился, как ручей в лесу, – коряво, бурно, но красиво.

Создавалось впечатление, что с девушкой впервые говорили как с человеком, она, видимо, была из низов. Из тех, что жили за рекой, на Завеличье, в районе деревянных так называемых «частных домов». Оттуда редко приходили гулять в центр, где жили мы.

На Завеличье девушки по вечерам гуляли с местными парнями, среди которых самые смелые и лихие были бандитами. Такие с девушками не разговаривают – не о чем. Что их связывает? Секс? Бедность, ярость? Впервые её кто-то слушал, рассказ о её чувствах, её судьбе. Я понимала, что папе было легко найти с ней общий язык, он всю жизнь провёл то в операционных, то в личных драмах, то в писании романов, а теперь вот стал врачом «Скорой помощи». В экстремальных точках, которые даёт жизнь, он был близок этим простым людям, которые могут спрыгнуть из окна, даже не понимая, что с ними происходит, неспособные выразить свою жизнь словами.