Посмертные приключения пастора и феминистки

– Кто-о-о?! Вы же женщина!

– Ну и что? Для христианина несть иудей ни эллин. Ни мужеский пол, ни женский! – продемонстрировала осведомлённость в церковнославянском языке евангелистский пастор.

– Хм!.. – задумалась Изольда. И, подумав, одобрила. – Вообще-то, это по-нашему!

– По-вашему? У вас же не бывает женщин-священников!

– Я имею в виду: по-нашему, по-феминистичному!

– Да-а-а? – не поняла пастор.

– Ну да! Равноправие же!

– А-а-а! – протянула не вполне понимающая Моника.

– Это у вас здорово придумано! А у нас – только мужики. И даже – ты не поверишь… Ой, это ничего, что я на «ты» перешла? – опомнилась потомок древнего боярского рода.

– Ничего. Но вы же вроде бы против фамильярностей?

– А да! Точно! Ну так вот! У нас даже мужики без очереди в храмах лезут. А старушки на них ещё и умиляются! Вот можно цивилизованному человеку такое себе представить?

– Нет, конечно. А куда они лезут? Без очереди-то?

– Да в любой очереди без очереди… И не только в храме. Понимаете, – она опять перешла на «вы», – у нас в деле равноправия в последнее время – полный регресс. Ваши Роза Цеткин и Клара Люксембург в гробу бы перевернулись, если бы увидели, что в стране, первой в мире объявившей равенство в правах мужчин и женщин, опять хотят посадить женщин в клетку из четырёх «К»!

– Кирхе, киндер, кюхе, кляйдер… – со знанием темы поддержала Моника.

– Вот-вот! Дети, церковь, кухня, платья! Безобразие, короче! – горячилась боярыня.

#

Собрание первичной ячейки феминисток проходило оживлённо. В связи с безвременной кончиной несменяемого председателя – потомка славного боярского рода Изольды Мефодиевны Скуратовой-Шуйской – на повестке дня стояли выборы нового председателя.

– Утрата наша тяжела, – открыла собрание княгиня Анфиса Лонгиновна Шаховская.– Но мы должны подхватить знамя борьбы за женское равноправие и преумножение нашего фонда, председателем которого являлась незабвенная Изольда Мефодиевна. В этот скорбный день и час наш – потомков древних аристократических родов – долг: взять на себя это тяжкое бремя ответственности за наше движение и наши материальные фонды.

– Ех, ничё себе! – раздался отнюдь не аристократичный возглас. – Как в акциях участвовать в чём мать родила – так мы, разночиницы…

– Разночинцы, – сухо поправила Анфиса Лонгиновна.

– Не-ет! Разночиииницы! Всю грязную работу мы за вас делаем! А как фондами заправлять – так вы!

– Успокойтесь, милочка! – попыталась замять конфликт княгиня. – Отложим решение вопроса.

#

– Так вот я и говорю… Ик!.. Ик! Ик!

– Что это с вами, Изольда Мефодиевна?

– Ох, не иначе как кто-то меня вспоминает… Ик!

– ?

– Примета у нас в России такая.

Изольда Мефодиевна продолжала икать, как вдруг стены дома начали раскачиваться. Зазвенела люстра. Начали подпрыгивать на полках чашки и тарелки. Задрожала мебель: сначала мелко, а потом – всё сильнее и сильнее. Зашатался пол. Изольда, схватившись за подоконник, ещё разок икнула и в ужасе спросила:

– Что это?

Моника, вжавшись в кресло, которое тоже начало изрядно вибрировать, дрожащим голосом ответила:

– Кажется, землетрясение.

Глава 2

Стены ходили ходуном.

– Надо же выбираться! – закричала Изольда Мефодиевна.

Моника не отвечала. Кресло под ней шаталось и уже начало подпрыгивать. Сама же она, вжавшись в него, мёртвой хваткой вцепилась в подлокотники.

Изольда, борясь с волнами сухопутной качки и спотыкаясь, добралась до окаменевшего пастора и потянула за руку. Моника никак не желала отцепляться от кресла. Собрав все свои силы, Изольда потащила её к выходу. Та по-прежнему не отпускала кресло. Тащить впавшего в оцепенение пастора пришлось вместе с креслом. По штормящему полу под угрожающе завывающим и раскачивающимся потолком.

«Тяжёлая-то какая», – бубнила Изольда, с трудом волоча кресло с пастором к выходу. Пот катился градом с её лба, руки немели, мышцы дрожали от напряжения, всё вокруг шаталось и зловеще скрипело.

Наконец они выбрались из готового в любую минуту схлопнуться дома. Изольда в изнеможении упала на землю. Уф! Все вроде живы… Тряска прекратилась. Земля ходуном не ходила, и всё было спокойно. Как будто только и надо было их из дома выкинуть.

Не растерявшаяся в трудную минуту феминистка перевела дух и обратилась к сидевшей как изваяние Монике:

– Мы ведь могли погибнуть!

Та всё ещё не оправилась от шока. Она сидела с отрешённым выражением лица и, казалось, ничего не видела и не слышала.

Постепенно её взгляд обрёл осмысленность, и она сказала твёрдым голосом:

– Не могли.

– Ещё как могли! Ведь дом разваливался! – закричала Изольда.

Моника странно посмотрела на неё и хотела что-то сказать. Но передумала и как будто ушла в себя. Потом сказала:

– Я не смогла даже проснуться.

Помолчала и добавила:

– Значит, и умереть не смогу.

Она помолчала опять и, осторожно выбирая слова, спросила: