Багдадский Вор

– Вор! Вор! Ловите вора! – Крик возрастал, набухал, распространялся.

Ахмед бежал так быстро, как только мог. Но его преследователи неуклонно следовали за ним, и вор начал беспокоиться. Только вчера он видел, как другого вора публично били жестокими кнутами из кожи носорога, которые превратили спину мужчины в пунцовые лоскуты. Он содрогнулся от этого воспоминания. Он бежал, пока его легкие не начали разрываться, а колени не начали подкашиваться под ним.

Он повернул за угол улицы Мясников, когда показались преследователи. Они увидели Ахмеда.

– Вор! Вор! – отражались крики, резкие, мрачные, зловещие, пробирающие до костей.

Куда он мог повернуть? Где спрятаться? И затем он увидел прямо напротив необъятное здание; увидел в тридцати футах над собой манящее открытое окно. Как до него добраться? Безнадежно! Но в следующий миг он вспомнил о волшебной веревке. Он сказал тайное слово. И веревка раскрутилась, пронеслась со свистом, встала прямо, как копье, и он полез вверх, переставляя руки.

Ахмед добрался до окна, залез внутрь и втянул веревку за собой. В доме никого не оказалось. Он прошел по пустым комнатам и коридорам, вышел на крышу и пересек ее, перепрыгнул на вторую крышу и пересек ее, третью, четвертую, пока наконец не скользнул в люк и не оказался – в первый раз в своей грешной жизни – в мечети Аллаха, на потолочных стропилах.

Внутри, прямо под ним, высокий мусульманин с добрыми глазами и в зеленом тюрбане обращался к небольшой группе приверженцев.

– Во всем есть молитва к Аллаху, – сказал он, – в жужжании насекомых, запахе цветов, мычании скота, дуновении ветра. Но ничего нельзя сравнить с молитвой человека честного и смелого. Такая молитва означает счастье. Счастье надо заслужить. Честная, храбрая, бесстрашная работа означает величайшее счастье на земле!

Мнение, прямо противоположное жизненной философии Ахмеда.

– Вы лжете, о священник! – закричал он со стропил и соскользнул вниз, глядя на святого мужа наглыми глазами и делая высокомерные жесты.

Верующие издали яростный рев, словно дикие животные. Были подняты кулаки, чтобы закрыть этот богохульный рот. Но священник спокойно поднял руки. Он улыбнулся Ахмеду, словно лепечущему ребенку.

– Вы… э-э-э… уверены, мой друг? – спросил он с легкой иронией. – Вы знаете, вероятно, лучшую молитву, радость более великую, чем честную, смелую работу?

– Знаю! – ответил Ахмед. На секунду он смутился от твердого взгляда священника. Тень нелегкого предчувствия охватила его душу. Что-то сродни трепету и страху коснулось его спины холодными руками, и он был пристыжен этим чувством; он заговорил более нахально и громко, чтобы спрятать этот страх от самого себя: – У меня другое убеждение! Я беру то, что хочу! Моя награда здесь, на земле! Рай – это мечта для дураков, а Аллах – просто миф!

Разъяренные верующие снова двинулись на него. Святой муж снова заставил их отойти простым жестом. Он заговорил вслед Ахмеду, который хотел уйти из мечети.

– Я буду здесь, брат, – сказал он. – И буду ждать тебя, если тебе потребуется моя помощь – помощь моей веры в Бога и Пророка!

– Мне потребуешься ты? – издевался Ахмед. – Никогда, священник! Hayah! Может ли лягушка простудиться?

И, звонко смеясь, он ушел из мечети.

Десять минут спустя он добрался до жилища, которое делил с Хассаном эль-Турком, по прозвищу Птица Зла, своим другом и партнером. Это было уютное, удобное, секретное, маленькое жилище на дне заброшенного колодца, и там он делил добычу под восхищенным взглядом друга.

– Поднимись, Птица Зла. Я принес домой сокровище. Это волшебная веревка. С ее помощью я могу взбираться на высочайшие стены.

– Люблю тебя, мой маленький гоголь, моя маленькая веточка душистого сассафраса! – пробормотал Птица Зла, лаская щеку Ахмеда старой, когтистой рукой. – Никогда не бывало такого умного вора, как ты! Ты мог бы украсть еду из моего рта, и мой живот не понял бы! Золото… драгоценности… кошельки… – он играл с добычей, – и волшебная веревка! Что ж, в будущем не станет стены слишком высокой для нас, крыши слишком крутой и… – Он прервался.

Заброшенный колодец располагался всего лишь в нескольких шагах от внешних ворот Багдада, и громкий голос потребовал у охраны открыть их:

– Широко откройте ворота Багдада! Мы носильщики, принесшие драгоценные вещи для украшения дворца! Завтра прибудут женихи, чтобы свататься к нашей царственной принцессе!

* * *

Халифом в те дни был Ширзад Кемал-уд-Довле, двенадцатый и величайший из славной династии Газневидов. Он был правителем от Багдада до Стамбула и от Мекки до Иерусалима. Его гордыня была огромной, и, несмотря на его арабский титул халифа, он гордился такими великолепными турецкими титулами: Imam-ul Muslemin – первосвященник всех мусульман; Alem Penah – Прибежище Мира; Hunkiar – Человекоубийца; Ali-Osman Padishahi – король потомков осман; Shahin Shahi Alem – король Правителя Вселенной; Hudavendighar – приближенный к Богу; Shahin Shahi Movazem ve-Hillulah – король королей и тень Бога на земле.

Зобейда была его дочерью, его единственным ребенком и наследницей его великого королевства.

Что касается ее красоты, шарма и исключительного очарования, то до нас дошла сквозь серые, колеблющиеся века чертова дюжина свидетельств. Если верить им, можно сделать вывод, что по сравнению с ней Елена Троянская, за которой отправили тысячи кораблей, была просто гадким утенком. Мы выберем, тем не менее, со всей осторожностью самое простое и наименее витиеватое из мнений того времени, которое содержится в письме некоего Абдул Гамида эль-Андалуси, арабского поэта, который, посещая по своим особым причинам молодую черкесскую рабыню из гарема халифа, случайно заглянул в щель парчовой занавески, которая отделяла комнату рабыни от комнаты принцессы, и увидел Зорейду. Мужчина описал свое впечатление брату-поэту в Дамаске; он изрек следующее:

«Ее лицо так же чудесно, как луна на четырнадцатый день; ее черные волосы, словно кобры; ее талия – это талия львицы; ее глаза – фиалки, пропитанные росой; ее рот, словно багровая рана от меча; ее кожа – это душистый цветок чампака; ее стройные ноги – сдвоенные лилии».

Письмо продолжается легкими восточными преувеличениями: Зобейда была светом очей автора, душой его души, дыханием его ноздрей и – в арабском языке нет похвалы более высокой – кровью его печени; в письме упоминались довольно интимные подробности. Черкесская рабыня, когда увидела, как желание появляется в глазах поэта, захотела сразу же выцарапать эти глаза, и араб снова спустился на землю, написав:

«Никогда во всех Семи Мирах, Сотворенных Аллахом, не жила женщина, достойная касаться тени ноги Зобейды. Брат мой! Как парадные одеяния – она воплощенное богатство; как время года – весна; как цветок – персидский жасмин; как певица – соловей; как аромат – мускус, смешанный с янтарем и сандалом; как существо – воплощенная любовь».

И письмо, сегодня ставшее желтым, потертым и жалким, продолжается в таком духе еще несколько страниц. Посему неудивительно, что слава Зобейды распространилась по всему Востоку, как искра по пороховому складу, и было много претендентов на ее маленькую, хорошенькую ручку, не говоря о великом королевстве, которое она должна была унаследовать после смерти отца. И важнейшими из них стали три самых могущественных монарха Азии.

Первым из них был Чам Шен, принц монголов, царь Хо Шо, правитель Ва Ху и священного острова Вак, хан Золотой Орды, происхождение которого можно проследить до самого Чингисхана, величайшего завоевателя с равнин Центральной Азии, который держал под каблуком весь север и восток, от озера Байкал до Пекина, от мерзлой арктической тундры до влажных малярийных рисовых полей Тонкина.

Вторым был халиф Масур Насир-уд-дин Надир хан Кули хан дуранийский, принц и король Персии, шах Хорассии и Азербайджана, хан кизилбашей и отдаленных татар, глава мусульман-шиитов, всегда побеждающий лев Аллаха, завоеватель России и Германии до Одера, воин ислама, атабек над всеми казаками и потомок пророка Мухаммеда.

Третьим был Бхартари-хари Видрамукут, принц Индостана и Юга от Гималаев до мыса Кумари, потомок Ганеши, бога мудрости с головой слона, по линии отца и матери – немного более скромной – потомок от внебрачного союза Пламени и Луны.

Все трое собирались прибыть в Багдад на следующий день; поэтому рабы, слуги, дворецкие и евнухи дворца халифа суетились, хлопотали, кричали, бегали, потея и ругаясь, взывая к Аллаху в пылу подготовки к приезду царственных гостей; и шум достигал внешних ворот.

– Откройте! Откройте, о стража стен! Мы носильщики, которые принесли редкую еду и вина для завтрашнего празднества!

* * *

Ахмед услышал шум и крики и повернулся к Птице Зла.

– Пойдем, о зловонный попугай моего сердца! – сказал он, взбираясь по веревочной лестнице, которая вела к выходу из заброшенного колодца.

– Куда?

– Во дворец!

– Во дворец?

– Да, – ответил Багдадский Вор. – Я часто мечтал увидеть его изнутри. Держу пари, там есть добыча, достойная моих ловких пальцев и хитрых мозгов.

– Несомненно! Но они не впустят тебя!

– Они могут!

– Как?

– Есть идея, Птица Зла! – И когда второй начал спрашивать и спорить: – У меня нет времени объяснять. Пойдем. И не забудь свой черный плащ из верблюжьей шерсти.

– Сегодня не холодно.

– Я знаю. Но нам понадобится плащ.

– Зачем?

– Подожди и увидишь, о сын нетерпеливого отца.