Сыновья Беки. Роман

– В огне бы ему сгореть, проклятому! И за что он навязался на наши головы?

– Буди Хасана, – сказал Беки. – Возьму его в поле. Жать не сможет – будет помогать мне собирать стебли или станет овец гонять, если опять заберутся на делянку. Тебя-то ведь не возьмешь с собой.

Кайпу не только в поле не возьмешь, и по воду послать нельзя – она на сносях.

– А как же с лошадью? – покачала головой жена. – Ее ведь не запряжешь сейчас…

Пожнем серпами да соберем в снопы. Пока и этого хватит. А подживет спина у лошади – свезем кукурузу во двор и обломаем початки.

– Свезти бы! – глубоко вздохнула Кайпа.

– Даст Бог – свезем. Дней пять-шесть поработаем. Тем временем, глядишь, и лошадь поправится.

– Освободиться бы мне, – Кайпа положила руки на живот. – Только его и не хватает в этой жизни.

– Что говоришь-то? Чтоб я больше не слышал таких слов! Поняла? Нужен он на белом свете или нет, не нам знать. На то есть воля Всевышнего.

Кайпа потупилась и молча вышла в другую комнату.

Дом у них был невелик: кухня да комната для гостей. В кухне очаг, а рядом по стенке две полки для посуды. В углу ларь для кукурузной муки, посередине низкий круглый стол.

Гостиную в доме Беки называли просто следующей комнатой. Иначе и не скажешь. Какая уж это гостиная, если туда и гостей не позовешь: от стыда сгоришь. В настоящих гостиных обычно стоят темно-коричневые деревянные кровати и на них горы подушек в белоснежных наволочках, а у Беки что? Вместо кроватей во всю длину стены нары со сложенными на них матрацами, одеялами и подушками, одеяла старые, потертые – уже шерсть вылезает. Нет ни стола, ни стула! Какая уж тут гостиная?

Два сына Беки, Хасан и Хусен, спали прямо на полу. Старший – тринадцати летний Хасан – лежал на спине, раскинувшись словно в танцевальном движении. Хусен спал, тесно прижавшись к брату и упершись головой ему под мышку.

Подошла Кайпа, некоторое время молча постояла над ними, не решаясь будить Хасана.

У сына почти такой же нос, как и у отца, только без горбинки, и подбородок тоже выдается вперед…

– Хасан, вставай, родной! – Кайпа положила руку на его бри тую голову.

Мальчик потянулся, но глаз не раскрыл. Тогда мать потрясла его за плечо. Хасан нехотя поднялся и стал озираться, не понимая, то ли еще вечер, то ли уже раннее утро.

– Вставай, сынок! Собирайся в поле с дади.[3 - Дади – папа.]

Сон как рукой сняло. Мальчик сбросил одеяло. Он уже видел себя на арбе с вожжами в руках. Но, узнав, что придется идти пешком, приуныл. Отец попытался утешить его.

– Мы еще поездим с тобой на арбе, – сказал он, – через недельку лошадь поправится, тогда и поездим, а сейчас собирайся, побыстрее надо в поле попасть. И ты торопись, – добавил Беки, обернувшись к жене.

Отец с сыном еще не позавтракали, когда проснулся Хусен.

– Куда они идут, нани?[4 - Нани – мама.] – спросил мальчик.

– В поле кукурузу убирать.

– И я с ними! – вскочил Хусен.

– Они пешком пойдут. А тебе не в чем. На улице холод, слякоть, а ты босой, простудишься.

Но Хусен не отступал:

– Я пойду в чувяках.

– Развалились они, мой мальчик, твои чувяки.

Еще минута – и Хусен расплакался бы, не подзови его отец.

Не поднимая глаз, мальчик подошел к нему.

– Я обязательно возьму тебя, как только поедем на арбе. Посажу впереди, дам в руки вожжи, и будешь ты править лошадью. До говорились?

Беки погладил сына по голове, но тот все стоял опустив голову и подперев подбородок кулачками. Очень ему было обидно: Хасан-то ведь шел в поле. И младший с завистью глядел, как брат торопливо откусывал сискал,[5 - Сискал – хлеб из кукурузной муки.] запивая его чаем из чами.[6 - Чами – глиняная посудина]

Кайла тоже была грустная, будто провожала она Беки не в поле, а на войну.

– Бога ради, будь посдержанней. Свад способен на любую подлость. Помни о семье, – говорила она, выходя вслед за мужем из дому.

Беки ничего не ответил, только глубоко вздохнул.

Пока отец с братом не скрылись из глаз, Хусен стоял у двери и глядел им вслед, а огненно-рыжий пес Борз проводил их до ворот, вернулся, сел перед Хусеном, помахал ему своим коротким хвостом (ему еще щенком отрезали уши и хвост, чтоб злее был), как бы говоря: «Не горюй, мы ведь будем вместе».

– Иди отсюда! – Хусен оттолкнул пса ногой и вошел в дом.

Борз очень удивился, понурил голову и укоризненно поглядел на дверь, за которой скрылся Хусен. До сих пор маленький друг никогда не бил его…

2

Дождя хоть и не было, а дорогу в степи развезло. Морось сгустившегося тумана осела на дорожную пыль и, смешавшись с ней, образовала что-то вроде вязкого теста. Это месиво липло к ногам и порой просто не давало шагнуть.

Беки часто останавливается и попеременно стряхивает грязь то с одной, то с другой ноги.

Хасан тоже помахивает ногами. Он сначала шел по обочине, по траве, но отец вернул его на дорогу, чтобы чувяки вконец не промокли.

Беки идет молча. Обратится к нему Хасан, коротко ответит и опять, насупив брови, о чем-то все думает, глядя вперед. Мальчик не знает, что тревожит отца, и только удивляется, отчего это, всегда внимательный и веселый, сегодня он мрачен, как пасмурный день.

А Беки мучает мысль, что не чьи-нибудь, а именно Саадовы овцы топчут их кукурузу. Заберись туда другая отара – Беки знал бы, что это нечаянно, не назло.

Из головы у него не шли слова, переданные Исмаалом: «У этого поля хозяина нет». «Ах, мерзавец, – думает Беки, – ему ли не знать, чья это кукуруза. И уж конечно это все Саад. Сами пастухи на такое не пошли бы. Значит, и по сей день – вот уже более десяти лет – этот ослиный брат держит за пазухой камень. Ждал только удобного случая, чтобы сделать подлость».

Кайпа в девушках слыла красавицей. Многие парни заглядывались на нее. Не остался равнодушным и Саад. Задумал он послать к ней сватов, да опоздал. Кайпа, вопреки воле родных, вышла замуж за Беки и стала его женой. Род Беки не провинился перед Саадом, ведь Кайпа еще не была за него засватана, а потому родичи Саада, хоть и прогневались на Беки, шума вокруг этого случая не подняли: знали, что все село обвинит их. Но сам Саад с тех пор смотрел на Беки зверем.

Шли годы. Саад и его старший брат Сейт, которые и раньше не гнушались краденым и брали все, что попадет под руки – будь то теленок, заплутавший в степи, или чужая овца, – стали ходить на разбой за Терек. В одну из таких вылазок, когда они угоняли табун лошадей, в перестрелке убили Сейта.

Саад оказался удачливее. Еще один-два набега – и он твердо встал на ноги: начал помещичьими землями торговать.

Помещик, он ведь не всякому сдаст в аренду землю: с бедняком, которого нужда согнула в три погибели, и разговаривать не пожелает. Вот тут-то и выступил Саад. Взял в аренду около двухсот десятин помещичьей земли и стал клочками сдавать ее безземельным крестьянам. Сам платил помещику по двадцать рублей за десятину, а с односельчан своих драл по тридцать. Так и наживался. И все это знали. Но что было делать людям? Хочешь не хочешь – плати. Без земли пропадешь с голоду.

На все село выделено всего ничего общинной земли, да и то участки с терновым кустарником на склонах и в балках. За эту землю тоже надо было платить, но дешевле. Однако ее давали не каждому. Тем, кто прибыл их других мест, общинной земли не полагалось.